Вася заснул, едва прилег, не храпел, дышал глубоко и ровно, как слон. А Нинка потихоньку поплакала по своей книге и решила, что, хоть она и старая, ее книга, и теперь такой нигде не найдешь, но она ее разыщет и ни за какими деньгами не постоит.
Утром она проснулась поздно, Васи уже не было, в квартире было тихо, окно покрыл толстый и непрозрачный слой льда, но в комнате было тепло.
Нинка повалялась в кровати еще с полчаса, потом кое-как оделась и вышла на кухню.
Оказалось, что у плиты там уже возится молодая худенькая женщина в коротком халате и гладко причесанная.
Учительница, сразу поняла Нинка.
– Здравствуйте, – сказала та. – Я Тамара. Преподаю в школе. А вы – москвичка Нина, так?
– Так, – улыбнулась Нинка, не чувствуя в соседке никакой враждебности, хотя ожидала, что та, знакомства ради, сразу метнет в нее кастрюльку с кипящими щами.
– Вот и будем дружить. Мы-то с вами поладим, но, к сожалению, у третьей хозяйки на этой кухне характер заключается в том, что нормальное человеческое состояние ее души скандальное и даже драчливое. Она, наша Валя, просто не выносит спокойной и дружеской обстановки. Вроде бы и вдоволь наорется за день в своем магазине, пора бы дома и отдохнуть, так нет же.
– Она, наверное, не может остановиться, – предположила Нинка.
– Возможно.
Тамара объяснила ей общие не то чтоб правила поведения на этой территории, а способы поменьше докучать друг другу. Практически если все три женщины собрались бы на кухне разом, то они бы свои задницы друг об друга отбили и вряд ли смогли б приготовить хоть по яичнице. Но человек, заткнувший три семьи в одну квартиру и в одну кухню, был явно не глуп. Все три семьи, по его точному и коварному расчету, жили и работали в различных режимах. Первыми уходили на работу Валентина с мужем, потом Тамара и ее милиционер, а уж затем наступала очередь господствовать на кухне Нинке.
С учетом того, что муж Валентины бывал дома редко, торчал неделями на своей нефтяной буровой, мир и спокойствие вполне можно было наладить даже в таких условиях. Но продавщица Валентина была прирожденным бойцом коммунальных схваток и всякое спокойствие под общей крышей было бы для нее непереносимо. Это Нина поняла в первую же неделю своей жизни на новом месте. А в начале второй, когда Валентина завтракала не в свое время на кухне, пожирая из миски гуляш, а Нинка пекла блины, то тогда и пришел час объяснения, кто есть кто.
– А что, – чавкая, спросила Валентина, – нашкодила небось в Москве, раз сюда приехала?
– Нашкодила, – ответила Нинка.
– Не по торговой части?
– Не по торговой.
Она стояла у плиты боком к Валентине и старалась не смотреть на нее, потому что та сидела у стола некрасиво, широко раздвинув жирные ляжки, торчавшие из-под короткого халата, толстогубый рот свой так наклонила над гуляшом, что могла бы его без ложки съесть, прихлебнуть прям по-свински.
А Нинка пекла блины так, как ее научила Наталья – по настоящему, на двух сковородках, с подкидом-переворотом, то есть когда блин с одной стороны пропекался, то она его переворачивала не ножом, а коротким подбрасыванием его прямо на сковородке. Блин подлетал, кувыркался и шмякался обратно на сковороду. Почти цирк.
– А что это ты такого старого мужика себе подобрала? – неожиданно сменила тему Валентина.
– Василий не старый.
– Эка! Годов на десять с гаком небось старше тебя. Нинка не ответила, от чего Валентина еще больше разозлилась, потому, что молчанием та нарушала какие-то правила.
– Придется тебе любовника заводить.
– Не придется.
– Заведешь, куда ты денешься! – задергалась в смехе Валентина, и из ее рта на стол и на пол полетели брызги.
– Не надо совать нос в мою жизнь, – сказала Нинка, еще не понимая по неопытности, что эта фраза – уже сигнал к началу скандала.
Валентина так ее и поняла.
– Чего, сопливая?! Да кому твоя жизнь вонючая нужна?! Приперлась тут нерасписанная с мужиком, шлюха шлюхой, в чужую квартиру да еще свои законы устанавливает!
Нинка вытерпела, но прикинула, что хоть Валентина и потяжелее ее килограммов на двадцать с лишком, но в драке ее рыхлое тело только что своим весом и может иметь преимущество. Но начинать первой не хотелось, не по правилам это.
– Я весной с Василием распишусь, – сказала она мирно, хотя в груди уже закипала ярость на эту жирную суку, которая ни за что ни про что, ни с того ни с сего упрямо хотела затеять скандал с единственной целью, чтоб показать, что хозяйка здесь именно она.
– Да неужто распишешься? Неужто он на такую тощую жопу польстится?! – И Нинка почувствовала на своем заду тяжелый шлепок жирной ладони.
А блин на сковороде как раз как следует пропекся с обеих сторон, булькал пузырьками масла, был розовый и просто огненный. Нинка ухватилась за сковородник, плавно сделала четверть оборота, подкинула блин в воздух, и он смачно шлепнулся прямо на голую ляжку Валентины.
Как она заорала! Как выкатились и побелели у нее глаза! Она схватилась за блин обеими руками, пыталась сорвать его с ноги, но он прилип к коже и содрать его не было никаких сил! Нинка спокойно взяла чайник с холодной водой, скинула крышку и облила ногу Валентины, остудив разом и ногу, и свой блин.
Валентина пылала, привставала и готова была если не ринутся в бой со смертельным исходом, то обрушить на голову Нинки весь запас ругательств, который она накопила за долгие годы работы у прилавка.
Нинка схватила вторую сковороду с таким же прожаренным румяным блинцом и дико закричала:
– А вот этот блин я тебе прилеплю на рожу! Валентина вскочила с табуретки, пригнулась и, словно взбесившийся бык, пролетела мимо Нинки в прихожую, грохнула дверью и выбежала на лестничную площадку, тут же завопив, будто ее уже и зарезали:
– Убивают! Милиция! На помощь! Московская бандитка меня жизни лишила!
Оказалось, что хотя время буднее, а часы рабочие, но народу в доме сидело полным-полно.
Нинка прошла к себе в комнату, закрылась, но еще добрых полчаса слышала, как шумели на лестничной площадке, как стонала Валентина.
Потом на лестнице принялись громко смеяться, и по жалобному голосу Валентины Нинка поняла, что соседи ее не очень жалеют и совсем не сочувствуют, никакой милиции никто не вызывал.
Нинка почувствовала, что у нее поднялась температура, улеглась в кровать, сжалась в комочек и забылась.
Проснулась она от того, что Василий потряс ее за плечо, и, когда она открыла глаза, он сказал, улыбаясь:
– Иди на кухню, там бабьи посиделки.
– Не пойду, – сказала Нинка.
– Иди, иди, – добродушно сказал Василий. – Валентина устраивает, мировую тебе предлагает. И чтоб общий порядок вы придумали.
Нинка встала, оделась и пошла на кухню.
– Ни-иночка! – раскрыла объятия Валентина, вскочив из-за стола. – А мы тебя заждались! Садись, дорогая, давай по-простецкому, по-женски посидим, погутарим, надо нам решать, как жить будем.
Она сверкала золотом в ушах и на пальцах, была уже хмельной, только что вернулась с работы, и никаких следов утреннего скандала Нинка в ней не замечала.
Обнялись и расцеловались, не поминая утреннюю схватку.
Тамара тоже сидела у накрытого стола и улыбалась, одобрительно глядя на Нинку. А для ясности погладила себя по ляжке и подмигнула, чтоб Нинка поняла, что учительница очень рада блинной припарке, которую сделала Нинка агрессивной соседке.
Втроем за столиком они еле уместились, и Нинке стало ясно, что, как бы они ни договаривались жить в квартире при мире и дружбе, но на этой кухне им втроем не развернуться так, чтоб друг друга не задевать сначала задами, потом словами, а под конец и руками.
Но засиделись почти до полуночи. Пожалились на судьбу и своих мужиков, на то, что худо в Нижневартовске с жильем, а потому вот в таком спичечном коробке им придется перебиваться еще несколько лет. По глазам Валентины видно было, что она другого мнения и ждать столько лет улучшения своего жилища не собирается. Но у нее и возможности были другие.
На эту ночь Василий не стал раскладывать раскладушку, а подвалился под бок Нинки, и что-то у них получалось не так, но что, Нинка понять не могла. То ли все свершалось слишком долго, то ли слишком быстро.
А когда она проснулась среди ночи, то обнаружила, что Василий сидит у подоконника и при свете настольной лампы читает книжку и что-то в ней подчеркивает.
Нинка сделала вид, что не проснулась. Спрашивать, что он читает, тоже не стала, потому что уже знала, что вся стопка его книжек состоит из всякой политической литературы, которую Василий чуть не каждый день все подтаскивал и подтаскивал в дом.
Вот потом из-за этой литературы Нинка и поняла, что Василия она никогда не любила и любить не будет...
Дело, быть может, само по себе пустяковое, но Нинка пережила сильнейшее потрясение, которое так и осталось при ней, никому она про него не рассказала, потому что понять ее никто не мог.
А со стороны все произошло так.
Попросту говоря, после того, как Нинка почувствовала себя получше, она, как всякая хозяйка, принялась «танцевать от печки», то есть взялась за уборку комнаты. А потому взялась и за тот угол комнаты, где лежали вещи Василия. Принялась обтирать его книжки, тетрадки и вдруг увидела свою родную «Даму с камелиями». Между толстым томом «Капитала» и «Анти-Дюрингом», Нинка даже их названия прочла. От радости, что заветная книжка нашлась, она чуть в обморок не упала, схватила свою любимицу, но едва взяла ее в руки, как сразу поняла, что тут что-то не так.
От книги осталась одна обложка – тот кожаный переплет, за который Нинка заплатила в мастерской такие большие деньги. И в этот переплет была вложена книга, но вовсе не «Дама с камелиями», а биография В.И. Ленина. А истории Маргариты Готье там не было.
Нинку затрясло от ярости. Она поняла, что если сейчас психанет, то начнет громить всю квартиру и весь Нижневартовск. Поэтому взяла себя в руки, нашла мешок и очень спокойно уложила туда всю литературу Василия.
С этим мешком в руках она спустилась во двор.
Мороз стоял такой, что воздух звенел, и Нинка подумала, что сейчас просто застекленеет.
Но она отошла в сторонку и разом оказалась среди недостроенного вымерзшего квартала, где корпуса домов стояли с пустыми и мертвыми окнами, без крыш, припорошенные снегом.
Здесь Нинка сосредоточенно опорожнила мешок, свалив все книги Василия в одну кучу. Спички она прихватила с собой, но книжки разгорались плохо, так что пришлось выдирать листы, чтоб костер занялся как следует. Разгорелся в конце концов, а потом Нинка нашла железный прут и поворошила угольки, чтоб все прогорело до пепла.
Василий в этот день вернулся домой поздно, вернулся веселый, и Нинка видела, что ему не терпится поделиться какой-то жгучей и радостной новостью, но он оттягивал удовольствие и только намекнул на него.
– Сегодня, Ниночка, и рюмашку пропустить не грех.
Она кивнула. Не грех так не грех, тем более что здесь, в Нижневартовске, Василий и правда позволял себе прикладываться к бутылек много реже, чем в Москве. Даже не в каждое воскресенье.
Нинка разогрела ужин и принесла его в комнату, как они договорились на последнем кухонном совещании, чтоб мужиков кормить не на кухне, а только в их берлогах.
– А ты, Нинок, сегодня и прибралась в квартире! – радостно сказал Василий, присаживаясь к столу. – Что значит женская рука, уютом и теплом хата задышала! Только куда ты мою учебную литературу девала?
Нинке не хотелось именно в этот момент портить Василию настроение, и она сказала:
– Да что, ты и сегодня будешь науки грызть? Посидим, потолкуем. Мне тоже выпить захотелось.
– Выпить-то выпьем, но учиться нужно каждый день. Потому что тут самое главное – система! Лучше каждый день понемножку, чем раз неделю, нахрапом. Где книжки-то мои?
– Где-то, – ответила Нинка.
– Как это где-то? – Василий даже замер, уставившись на Нинку, и не открыл бутылку водки.
– А где моя «Дама с камелиями»? – спокойно спросила Нинка.
– Какая еще дама? – вытаращился Василий.
– А вот такая. – И Нинка показала ему обложку, в которой сперва была Маргарита Готье с удивительным Арманом, а потом недолго поночевал и Владимир Ильич Ленин.
– Подожди, – напрягся Василий. – Ну да! Я тут, пока ты в больнице была, кое-какую приборку тоже делал, вещички твои разбирал, и в этой обложке действительно что-то было. Ерунда какая-то! Похабщина французская! Точно, я даже ее читать попробовал! А обложка хорошая, кожаная, почетная обложка. Мне она понравилась, обложка, и я в нее Владимира Ильича обернул.
– А где книжка? Французская? – не своим голосом тихо спросила Нинка.
– Да черт ее знает! Выкинул я ее на помойку небось!
– Ага, – сказала Нинка. – А я все твое говно сожгла.
– Ты чего это? – ухмыльнулся Василий. – Чего это говоришь то?
Поверить в слова Нинки он не мог. То, что вообще-то книжку можно сжечь или выкинуть, это для него не было удивительным, но чтоб ТАКИЕ книги подверглись сожжению, Василий не мог никак допустить.
– Что слышишь, то я и говорю. Сегодня и сожгла. Можешь на кострище, на пепел посмотреть. За нашим домом, где новые корпуса строят.
– Сожгла? – тихо прошептал Василий и побледнел.
– Ага.
– И кто-нибудь видел? – еле слышно прошептал он.
– Не знаю, – беспечно сказала Нинка. – Мальчишки вокруг бегали, около огня руки грели. Хоть какая-то польза от твоего дерьма.
– Ах ты, гнида! Товарища Ленина сожгла! Фашистка!
Он размахнулся, и от тяжелого удара Нинка слетела со стула на пол, между столом и кроватью. И прилегла там, совершенно не собираясь вставать. Да и зачем? Разговаривать-то больше было не о чем. Одна книжка исчезла на помойке, а другие сгорели.
Василий пнул Нинку еще раз ногой, но не сильно. Да и ругался он как-то странно, все больше шепотом, слова только в горле булькали, а хотелось ему так кричать, чтоб крышу с дома сорвало.
– Паскуда! Нашла, что сравнить! Какую-то проститутскую книгу с политической литературой! Да на ней весь мир держится! Такой мне подарок устроила, такой подарок и в такой день! Я домой как на крыльях летел, радость хотел сообщить, а она, гнида, сожгла литературу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53