Из переулка девушке было видно, как заметался Кудо. Он принялся лихорадочно оглядываться по сторонам, даже не замечая служанку, сидящую почти у самых его ног. Когда самурай повернулся к ней спиной, Хэйко вновь пересекла улицу и остановилась вплотную к Кудо. И мастерски разыграла изумление, когда он едва не налетел на нее:
– Кудо-сама! Какая встреча! Вы тоже покупаете шелковые шарфы?
Беседа их оказалась непродолжительной, но все это время Хэйко приходилось сдерживаться изо всех сил, чтобы не расхохотаться. Когда разозленный Кудо ушел в сторону Хамато, Хэйко подозвала рикшу. Час дракона почти перетек в час змеи. Теперь ей уже некогда идти пешком.
* * *
Каваками Эйти, князь Хино, глава ведомства внутреннего порядка при правительстве сёгуна, подождал, пока посетитель войдет в домик. Он словно окутал себя веским достоинством, приличествующим его титулам и положению.
И все это испарилось без следа, стоило лишь двери отвориться. Каваками думал, что он подготовился, но нет. К такому невозможно подготовиться. И ему следовало бы это знать. Таково ее свойство. Когда она отсутствовала, черты ее лица и весь облик делался в памяти каким-то расплывчатым, словно ни разум, ни око не в силах вместить в себя столь сокрушительную красоту.
Вот и теперь, увидев ее, Каваками задохнулся.
Пытаясь сохранить хотя бы видимость спокойствия, он упрекнул гостью:
– Ты опоздала, Хэйко.
– Прошу прощения, господин Каваками. – Хэйко поклонилась, продемонстрировав при этом прекрасный изгиб шеи. И снова она услышала резкий вдох Каваками. Девушка напустила на себя бесстрастный вид. – За мной следили. Мне показалось разумным не давать преследователю понять, что я его заметила.
– Конечно же ты не допустила, чтобы он пришел за тобою сюда?
– Нет, господин. – Хэйко улыбнулась. Это воспоминание позабавило ее. – Я позволила ему налететь на меня. После этого он уже не мог за мною идти.
– Неплохо, – признал Каваками. – Кто это был? Опять Кудо?
– Да.
Хэйко сняла чайничек с огня. Каваками позволил воде кипеть слишком долго. Если залить ею чай прямо сейчас, все оттенки аромата погибнут. Надо сперва дать ей остыть до нужной температуры.
– Кудо – их лучший мастер этого дела, – сказал Каваками. – Возможно, ты все-таки дала повод для того, чтобы у князя Гэндзи возникли какие-то вопросы.
– Это маловероятно. Я совершенно уверена, что Кудо действовал по собственному почину. Князь Гэндзи по природе не склонен к подозрительности.
– Все князья к ней склонны, – возразил Каваками. – Подозрительность и выживание нерасторжимы.
– Мне вот подумалось… – произнесла Хэйко, слегка склонив голову, на взгляд Каваками исключительно привлекательно. – Если он способен провидеть будущее, он не нуждается в предосторожностях. Он знает, что и когда произойдет. В таком случае подозрительность теряет смысл.
Каваками презрительно фыркнул.
– Чепуха! Его семейство много поколений играло на этом вымысле. Но если б Окумити и вправду способны были прозревать будущее, они стали бы сильнейшим кланом империи – они, а не Токугава, и Гэндзи сейчас был бы сёгуном, а не владетелем такого захолустного княжества, как Акаока.
– Несомненно, вы правы, господин.
– Похоже, ты все еще сомневаешься. Быть может, ты обнаружила какие-либо доказательства существования этого предполагаемого дара?
– Нет, господин. По крайней мере, не напрямую.
– Не напрямую!
Каваками скривился, словно съел что-то кислое.
– Однажды, когда Кудо и Сэйки спорили с князем Гэндзи, я услышала упоминание о «Судзумэ-нокумо».
– Судзумэ-нокумо – это название главной крепости княжества Акаока.
– Да, господин. Но они говорили не о крепости. Они вели речь о какой-то тайной книге.
Каваками очень нелегко было внимательно выслушать доклад Хэйко. Чем дольше он смотрел на девушку, тем больше ему хотелось выпить не чаю, а сакэ. Но ранний час и сопутствующие обстоятельства делали этот шаг чрезвычайно неразумным. Тем лучше. Следует все-таки сохранять надлежащее расстояние меж господином и слугой. Каваками чувствовал, что его раздражение нарастает. Но отчего? Оттого, что он не может сделать с Хэйко того, что ему бы хотелось? Конечно же, нет. Он – самурай древнего рода. Желания не могут повелевать им. Отчего же тогда? Все дело в возможности знать больше других. Да, пожалуй, так. Каваками во все проникал, все ведал; его знание основывается на сообщениях великого множества шпионов. Однако же, по мнению толпы, Гэндзи наделен способностью видеть даже больше, чем Каваками. Люди верят, что он обладает даром пророчества.
– У многих кланов имеются так называемые тайные учения, – сказал Каваками. – Обычно это наставления о стратегии – зачастую просто заимствованные из «Искусства войны» Сунь Цзы.
– В этой книге якобы записаны видения предыдущих князей Акаоки, начиная с Хироноби, жившего шестьсот лет назад.
– Подобные слухи о семействе Окумити ходят уже не одно поколение. Считается, что раз в поколение в нем непременно рождается пророк.
– Да, господин. Так говорят. – Хэйко поклонилась. – Позвольте… – Она налила в заварочный чайничек горячей воды. В воздух поднялись струйки ароматного пара.
– И ты в это веришь? – Каваками от гнева слишком рано поднес чай к губам. Он все-таки глотнул, постаравшись скрыть боль. Горячая жидкость обожгла горло.
– Я верю, что, если об этом так много говорят, значит, за слухами что-то да кроется, господин. Не обязательно пророчества.
– Если кто-то что-то говорит, это еще не становится истиной. Если б я верил во все, что мне говорят, мне следовало бы казнить половину жителей Эдо, а прочих посадить в тюрьму.
Это было наибольшее приближение к шутке, какое мог себе позволить Каваками. Хэйко вежливо засмеялась, прикрыв рот рукавом кимоно, и низко поклонилась:
– Надеюсь, ко мне это не относится?
– Конечно же, нет, – несколько смягчившись, сказал Каваками. – В адрес Майонака-но Хэйко я слышу одни лишь хвалы.
Хэйко снова хихикнула:
– К несчастью, если кто-то что-то говорит, это еще не становится истиной.
– Я постараюсь это запомнить.
Каваками широко улыбнулся. Ему приятно было, что его цитируют, тем более с таким изяществом и столь красивая женщина.
Хэйко всегда удивлялась: до чего же легко сбивать мужчин с толку! Достаточно просто немного поиграть в глупышку. Они слышат хихиканье, они видят улыбки, они вдыхают нежный запах, исходящий от шелковых рукавов, – и никогда не замечают жесткого блеска глаз под скромно трепещущими веками. Это действовало даже на Каваками, хотя уж кому-кому, а ему следовало бы быть посообразительнее. Ведь это он создал Майонака-но Хэйко. И все же он покупался на эти уловки, как и все прочие. Все, кроме Гэндзи.
– Про деда князя Гэндзи, покойного князя Киёри, тоже говорили, что он способен угадывать будущее.
Хэйко с поклоном поднесла Каваками еще чаю. Он принял чашку, но на этот раз стал пить более осторожно.
– И тем не менее он умер внезапно, три недели назад – возможно, его отравили. Почему же он не предвидел этого и не избег опасности?
– Возможно, господин, не все можно предвидеть.
– Удобная отговорка, – сказал Каваками, снова начиная горячиться. – Она помогает поддерживать легенду. Но все это – не более чем пропаганда клана Окумити. Мы, японцы, безнадежно доверчивы и чрезвычайно суеверны. А Окумити умело играют на этом. Из-за всех этих детских сказочек о пророчестве клану Окумити придают большое значение, которого он на самом деле не заслуживает.
– А действительно ли причиной смерти князя Киёри стал яд?
– Если тебя интересует, приказывал ли я его отравить, то нет.
Хэйко изящно опустилась на пол и распростерлась ниц.
– Я никогда не позволила бы себе столь дерзких предположений, господин Каваками. – Голос и манеры девушки были полны неподдельной серьезности. – Прошу прощения за то, что произвела на вас неправильное впечатление.
Человек, сидящий перед ней, был шутом, но умным и опасным шутом. А она, желая узнать, что он задумал в отношении Гэндзи, зашла слишком далеко. Следует быть осторожнее, иначе Каваками может заподозрить, что ее интерес превышает рамки долга.
– Ну, будет. Поднимись, – с чувством произнес Каваками. – Я не обиделся. Ты – мой доверенный вассал.
Разумеется, женщина не могла занимать подобное положение. Но ведь это всего лишь слова.
– Я не заслуживаю такой великой чести.
– Чепуха. Ты должна знать мои замыслы, чтоб действовать в соответствии с ними. Я не любил князя Киёри, это правда, – но у него и без меня хватало врагов. Многим не нравилось, что он так дружелюбен с чужеземцами, особенно с американцами. А его интерес к христианству вызывал еще больше недовольства. Даже собственный клан не слишком охотно его поддерживал. Ты сама докладывала, что Сэйки и Танака, два самых значительных его вассала, изо всех сил возражали против появления миссионеров во владениях клана. Танака оказался столь упрям, что даже покинул свой пост и шесть месяцев назад удалился в монастырь Мусиндо.
– Да, господин, так оно и было. Он принял буддийские обеты и монашеское имя Сохаку.
– Религиозный фанатизм бывает опаснее политической розни. Скорее всего, именно Танака – или Сохаку, если тебе так угодно, – убил старого князя. Во всяком случае, мне так кажется.
– Как это ужасно, – сказала Хэйко, – когда тебе наносит удар столь близкий человек.
– Именно близкие наиболее опасны, – отозвался Каваками, внимательно наблюдая за Хэйко, – поскольку именно к ним мы редко присматриваемся с должным тщанием. Вот ты, например, делишь ложе с князем Гэндзи – и все же можешь в любой миг перерезать ему горло. Разве это не так?
Хэйко поклонилась, тщательно следя за тем, чтобы придать лицу правильное выражение: покорное, но не слишком.
– Чистая правда.
– И тебе не будет трудно преодолеть свою привязанность к князю?
Хэйко весело рассмеялась:
– Господин изволит шутить со мной? Я делю постель с Гэндзи потому, что таков ваш приказ, а не из-за какой-то там привязанности.
Каваками нахмурился:
– Осторожнее, Хэйко. Ты должна забывать об этом, когда находишься рядом с ним. Ты должна любить его, безраздельно и даже безнадежно, иначе Гэндзи поймет истинную твою цель и ты станешь для меня бесполезна.
Хэйко низко поклонилась:
– Слушаю и повинуюсь, господин.
– Хорошо. А что там с дядей князя Гэндзи? Удалось ли тебе выяснить, где он находится?
– Пока нет. С тех пор как господин Сигеру покинул замок, его не видели ни в одном из княжеских поместий Акаоки. Возможно, он вообще покинул клан.
Что бы ни послужило тому причиной, эту новость можно было счесть воистину хорошей. Дядя куда опаснее племянника. Сигеру всю жизнь был самозабвенно предан древним воинским искусствам самураев. Он умел убивать как при помощи оружия, так и голыми руками и нередко пользовался своим умением. Все знали, что он участвовал в пятидесяти девяти поединках и во всех победил; это было всего на один поединок меньше, чем у легендарного Миямото Мусаси, жившего двести лет назад. Шестидесятый и шестьдесят первый поединки были назначены на последний день старого года и первый день нового, но, похоже, теперь они уже не состоятся. Сигеру исчез.
– Расскажи все, что тебе удалось узнать.
Хэйко немедленно приступила к рассказу. Если она будет слишком много размышлять над тем, что говорит, то уже не сможет продолжать. Она черпала сведения по капле из разных источников. Девушка была уверена, что правильно восстановила всю историю, но от всей души надеялась, что ошибается.
* * *
Небольшой буддийский храм в окрестностях замка Судзумэ-нокумо был построен давным-давно, еще в тринадцатый год правления императора Гоханадзоно. В отличие от прочих храмов, этот не принадлежал какой-то определенной секте. Вышло так потому, что князь Вакамацу возвел его во искупление своих деяний: ранее он разрушил три десятка монастырей, принадлежавших сектам дзодо, риндзаи, сото и обаку, и перебил пять тысяч монахов вместе с семьями и сторонниками. Хорошо вооруженные монахи не захотели подчиниться князю, повелевшему им прекратить религиозные распри.
Сигеру знал об этом храме все до мельчайших подробностей. Он занимал важное место в ужаснейших из его пророческих снов, посещавших Сигеру с самого детства. Сигеру знал, что эти видения полны знамений, но не мог их истолковать и потому на протяжении многих лет изучал историю храма в надежде, что люди и события прошлого дадут ему какую-то подсказку. Но он так ее и не обрел.
Теперь же он постиг все, но было поздно. Так всегда случалось со знамениями, являвшимися ему. Он понимал их слишком поздно. Сигеру преклонил колени и зажег от единственного тусклого светильника сто пять курительных палочек. Затем с почтительным поклоном расставил благовония на погребальном алтаре своего отца, Киёри, покойного князя Акаоки.
– Я глубоко сожалею, отец. Пожалуйста, прости меня. Он повторил эти слова сто пять раз. Затем зажег сто шестую палочку.
Сто восемь – число бедствий, которые навлекает на себя человек ненасытной алчностью, ненавистью и невежеством. Сто восемь – число раскаяний, что возвращает заблудшие души к свету Будды. Сто восемь – число жизней, которые Сигеру предстоит провести в ста восьми преисподнях за свои немыслимые преступления. Когда все сто восемь палочек будут зажжены, следует начинать.
– Я глубоко сожалею, отец. Прости меня.
Но Сигеру знал, что для него не будет искупления. Дух князя Киёри мог бы простить сына за собственное убийство – но не за прочие.
– Я глубоко сожалею, отец. Прости меня.
Несмотря на чудовищные видения, не дающие ему уснуть и переполняющие его разум так, что казалось, будто голова вот-вот разлетится на куски, Сигеру все-таки не сбился со счета. Это удивило его. Курительных палочек было ровно сто восемь.
– Я глубоко сожалею, отец. Прости меня.
Он прижался лбом к полу. В ушах у него стояло непрекращающееся гудение бескрылых летающих машин. Сквозь закрытые глаза его ослепляли огромные светильники, горящие без огня. В горле саднило от едкого цветного воздуха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60