Неподалеку стоял поразительно красивый посол Франции, о чем-то беседовавший с не менее красивым коллегой из Аргентины. У каждого под мышкой была зажата треуголка с плюмажем. Возле них задумчиво вертел в руках цилиндр посол Болгарии.
Чуть позже прибыл и американский посол Карлтон Хейс с супругой. Поднимаясь по лестнице, они оба слегка вздрогнули от неожиданно направленного на них ослепительного света, но быстро взяли себя в руки и улыбнулись кинокамерам.
Как только они поднялись наверх, германский дипломат Геберляйн демонстративно повернулся к ним спиной. Белые отвороты его шинели еще более подчеркивали мертвенно-бледное лицо немца. Он сделал такую гримасу, будто почувствовал дурной запах.
Посол Японии Якихиро Сума также отвернулся от Хейсов. Он стоял и, положив ладонь на рукоятку своего золотого меча, буравил колючими глазками собравшихся. Его бритая, похожая на футбольный мяч голова как-то несуразно торчала из замысловато расшитой накидки. Он носил маленькие, а-ля Гитлер, усики, которые в те дни были весьма популярны среди японцев.
Где-то в толпе затерялись также и послы Великобритании и Италии. В охваченной войной Европе Мадрид оставался одним из немногих мест, где можно было встретить дипломатов как из стран Оси, так и из стран антигитлеровской коалиции, и Франко являлся тем редким государственным деятелем, который мог собрать их всех на одном и том же приеме. Из воюющих наций только русские не имели здесь своего посла.
– Добрый вечер, миссис Хейс, – учтиво произнес Массагуэр, склоняясь над рукой американки. – Здравствуйте, господин посол. Очень рад видеть вас обоих. Счастливой вам Пасхи.
– Вам также, сеньор Массагуэр. – Хейс сдернул с шеи белоснежный шелковый шарф и пожал Джерарду руку. Он повернулся к Мерседес. Его взгляд потеплел. – Здравствуйте, Мерседес. Ну и паршивая же сегодня погода. Слава Богу, по крайней мере, хоть от вас веет весной.
– Благодарю вас, господин посол, – чуть слышно проговорила она. На ней было простое белое платье и длинные белые перчатки. На шее холодными искрами сверкало бриллиантовое колье. Очень многие находили ее почти болезненно красивой.
В другом конце зала появились Франсиско Франко и его жена. Франко был одет в высшую военную форму Испании – мундир главнокомандующего военно-морскими силами.
Рядом с ним донья Кармен, которая с возрастом – а ей уже перевалило за сорок – становилась все более царственной, выглядела просто великолепно в одном из своих традиционных черных платьев.
– Если Франко будет и дальше толстеть, – пробормотал Джерард, – он скоро не сможет влезть в свой мундир. Делает из себя какую-то карикатуру. – Он взял с проплывающего мимо подноса два бокала с шампанским и, вложив один в руку Мерседес, с упреком произнес: – Ты как сомнамбула. Что с тобой сегодня?
Она на несколько секунд закрыла глаза.
– Ничего.
– Ничего? Я же вижу. Ты вся дрожишь. Полагаю, ты весь день ничего не ела. – Он сделал знак слуге-марокканцу, и тот мгновенно принес поднос с закусками. Джерард положил на тарелку несколько кусков копченого лосося и пару бутербродов с икрой и, заставив Мерседес взять все это, приказал: – Ешь.
– Не могу.
– Ешь. Иначе ты совсем ослабнешь.
Она через силу принялась жевать деликатесы. У них был вкус ее невыплаканных слез, соленых и горьких. Однако пища сделала свое дело – Мерседес почувствовала себя лучше.
Джерард, сложив на груди руки, наблюдал за ней. В этом году ему должно было исполниться сорок четыре. Его брови и усы все еще оставались иссиня-черными, но виски уже посеребрила седина. Он был необычайно красив. С годами черты его лица стали более твердыми, более мужественными. На этом суровом лице Мерседес ни разу не видела даже намека на выражение сострадания или доброты – только лишь гнев или страсть. И никаких нежных чувств. Как и ее собственное лицо, это была маска. Маска силы.
– Улыбайся, – прошипел он. – К нам идет донья Кармен.
У супруги Франко была величественная осанка, которая полностью отсутствовала у самого диктатора. Она обеими руками приветливо пожала ладошку Мерседес.
– Скажите, Мерседес, как ваша дражайшая тетушка?
– Без изменений, донья Кармен, – сделав над собой усилие, пролепетала та.
– Нисколько не лучше? – Большие глаза диктаторши уставились на Джерарда. – Но знаменитый немецкий доктор.
– Скромный испанский священник приносит ей сейчас большее утешение, чем знаменитый немецкий доктор. Увы, профессор Шуленберг оказался бессилен.
– Ах, беда-то какая – Лиф черного платья доньи Кармен был украшен россыпью мелкого жемчуга. Она очень редко появлялась на людях в драгоценностях, редко меняла свой наряд, равно как и прическу, зачесывая назад вьющиеся темно-каштановые волосы. – Такое страшное горе для матери – потерять единственного ребенка. Но ведь вы, дон Джерард, лишились и сына, и жены. Как вам удается так стойко переносить эту утрату?
– Господь вознаградил меня верой, – скромно проговорил Джерард, покорно сложив перед собой ладони.
– А-а! – Ее лицо несколько просветлело. – Вера. Это большая награда. Вы отвечаете прямо-таки как епископ, Джерард. Думаю, из вас вышел бы хороший священник.
– Я всегда чувствовал в себе это призвание, – ровным голосом произнес он. – Если бы мой старший брат не сложил голову в марокканской войне, я бы почти наверняка посвятил свою жизнь служению Церкви. Однако судьба заставила меня занять место Филипа. Но я всегда буду сожалеть, что не смог стать священнослужителем. – Он мягко улыбнулся. – И все же мне удалось, в меру моих скромных сил, послужить своей стране. Только это меня и утешает.
– Вы были бы великолепным монсеньером, дон Джерард.
Джерард подобострастно склонил голову. Мерседес украдкой бросила на него взгляд. Способность этого человека в любой момент надевать маску лицемерия никогда не переставала изумлять ее.
С тех пор как Марису Массагуэр поместили в больницу для умалишенных в Севилье, прошло полтора года. Ее психическое расстройство – своеобразная форма неконтролируемого горя – было признано неизлечимым. Она уже никого больше не узнавала, кроме изображенного на фотоснимках своего умершего сына Альфонсо, воспоминания о котором приносили ей мучительную боль.
Мерседес знала, что где-то в глубине души Джерард действительно тяжело переживал болезнь Марисы и потерю Альфонсо. И в то же время он не стеснялся воспользоваться этим обстоятельством для достижения своих корыстных целей: например, вызвать к себе симпатию доньи Кармен или в очередной раз подтвердить легенду о том, что Мерседес была племянницей Марисы.
Она представила себе, какую физиономию сделает донья Кармен, если вдруг узнает, кем она, Мерседес, на самом деле приходится Джерарду. Как же, наверное, все они разинут рты, если станет известно, кто она такая и кем она была несколько лет назад!
Донья Кармен печально покачала годовой.
– Бедная, бедная Мариса. Но вы, Мерседес, не должны допускать, чтобы трагедия вашей тетушки отбила у вас желание выйти замуж и стать матерью. Нет-нет, ни в коем случае! – Она серьезно посмотрела на Мерседес. – Это ведь высшая цель и святая обязанность испанской женщины.
– Да, донья Кармен.
– Пожалуй, нам надо поскорее подыскать вам подходящего мужа. Сколько вам лет? Почти двадцать пять, не так ли? Хватит уже ходить в девицах. – Сверкнув в улыбке зубами, она двинулась к следующему гостю.
– Какой же ты мерзкий лицемер, Джерард, – чуть слышно проговорила Мерседес.
Он пренебрежительно передернул плечами.
– Лицемер, трус, предательница, шлюха. Что значат эти слова? Просто пустые звуки, Мерседес.
– Да-а, хороший из тебя вышел бы священник, – ядовито прошипела она.
– Уж не хуже, чем все эти облаченные в пурпурные мантии жополизы. – Подняв одну бровь, он смерил ее взглядом. – А как ты думаешь, что сказала бы донья Кармен, узнай она, что держала за руку настоящую живую анархистку?
– По крайней мере, она верит в ту чушь, которую сама и говорит.
– Ну ладно, пойдем. Я хочу переброситься парой слов с Хейсом.
Они направились к американскому послу и присоединились к кругу гостей, среди которых были и сэр Сэмюэль Гор, посол Великобритании, с супругой. Джерард как бы между прочим обратился к Хейсу:
– Похоже, господин посол, ход войны принимает благоприятный для стран Альянса оборот.
Хейс кивнул.
– Слава Богу, да. Впервые с тридцать девятого года, кажется, забрезжил свет в конце тоннеля.
– Наверное, теперь уже появляется возможность для проведения мирных переговоров.
– Мирных переговоров? – повторил американец. Он отрицательно покачал головой. – Нет, господин министр, мы не собираемся вести переговоры с Гитлером и Муссолини. Время для этого уже прошло. Война может иметь только один конец – безоговорочную капитуляцию Германии и Италии.
– Ну, может быть, капитуляция Италии и не за горами, – заметил Джерард. – Но капитуляция Германии? Мы ведь с вами встречались с Гитлером… Сколько, по-вашему, потребуется на это времени? Еще пять лет войны? А может, десять?
– Сколько бы ни потребовалось, – лениво произнес Хейс, – мы своего добьемся.
– Даже если для этого придется разрушить Германию? В то время как настоящая опасность нам угрожает с Востока?
Хейс сонными глазами посмотрел на Массагуэра.
– Настоящая опасность?
– О, полноте, господин посол. Реальная угроза Западу исходит от Советской России. Если Германия будет разбита, мы потеряем наш единственный подлинный бастион, способный встать на пути большевизма.
– Однако сейчас именно русские несут на своих плечах основное бремя этой войны, – сухо сказал Хейс.
Джерард достал массивный золотой портсигар.
– Сигарету?
Глаза американского посла остановились на крышке портсигара, украшенной свастикой в лавровом венке.
– Третий рейх пополняет свои золотые запасы зубными коронками евреев, уничтожаемых в лагерях смерти, – апатично проговорил он. – Почему бы вам не выбросить эту мерзость?
– Если вы выиграете войну, я прикажу переплавить свастику в американского орла, – улыбнулся Джерард. – Или в британского бульдога.
– К тому времени будет уже слишком поздно. – Усталые глаза Хейса были печальны. – Боюсь, что, когда закончится война, Испания окажется в полной изоляции. Едва ли она будет принята в Организацию Объединенных Наций.
– Почему?
– Прежде всего потому, что существует вопрос прав человека. ООН будет союзом демократических государств, а не тоталитарных режимов.
Черные глаза Джерарда впились в американца.
– В таком случае вам следует держаться подальше от Советской России.
– Господин министр, русские уже заплатили за свое членство в ООН, – мягко сказал Хейс. – Кровью. Франко надеется, что после войны его антикоммунистической политики будет достаточно для возвращения в мировое сообщество. Но он ошибается. Поверьте мне, он сильно ошибается.
Джерард затянулся сигаретой. Они оба всегда любили подобные откровенные беседы. Хейс прекрасно знал, сколь велико было влияние Джерарда, а Джерард, в свою очередь, доверял дипломатическому опыту американца.
– И что, такова позиция Рузвельта?
– Да. Боюсь, я могу стать последним американским послом в Испании на долгие годы вперед.
– Даже несмотря на растущую мощь русских?
– Даже несмотря на это.
– Но вы же знаете, Франко готовит реформы.
– Да, такие слухи до нас доходили. Однако лично я сомневаюсь, что намеченных реформ будет достаточно. Требуется нечто большее, нежели «косметический ремонт».
Мерседес, которая до этого хранила молчание, неожиданно обратилась к Хейсу по-английски:
– Франко был приведен к власти с помощью Гитлера и Муссолини. И свой режим он создал по образцу и подобию их режимов. Существующая власть была навязана испанскому народу силой. И поддерживается она тоже силой. Она абсолютно незаконна.
– Да, – сказал посол, удивленно взглянув на нее. – Нам это известно.
Джерард почти не знал английского, но по тону Мерседес легко понял смысл ее слов.
– Моя племянница полна романтических левых симпатий, – небрежно проговорил он.
– Что ж, ее симпатии делают ей честь. – Хейс слегка улыбнулся и дружелюбно похлопал Мерседес по руке.
– Изоляция Испании долго не продлится, – заявил Джерард. – К пятидесятым годам с ней будет покончено. Америка не сможет позволить себе роскошь не поддерживать дружеских отношений с Испанией, даже если Франко останется у власти. – Он выпустил вверх струю дыма и погасил в пепельнице сигарету. – К чему он, безусловно, стремится. Однако давайте-ка выпьем еще шампанского.
Когда они вернулись домой, было уже очень поздно. В камине весело плясали языки пламени. Джерард налил себе бренди и подсел к огню, чтобы согреться. Мерседес, сняв белые перчатки, как подкошенная рухнула в кресло и сбросила с себя туфли.
– Слава Богу, мы дома, – вздохнула она.
– Устала?
– Просто с ног валюсь. – Откинув голову, она утомленными глазами лениво оглядела гостиную.
Стены комнаты были украшены семейными портретами. Прямо над камином висел выполненный маслом мрачный портрет самого Джерарда, сделанный в Севилье во время гражданской войны Камилло Альваресом. Художник изобразил его на фоне грозового неба, и, хотя своей работой он вовсе не собирался польстить Джерарду, тот выглядел суровым и властным.
Над сервантом висел написанный в Риме портрет Марисы. Она держала в руках небольшой зонтик и, обернувшись через плечо, весело смеялась. Это была очаровательная, полная света картина, выполненная в серебристо-белых тонах. Каждый раз, когда Мерседес смотрела на нее, она вспоминала то веселое, беззаботное создание, которое впервые увидела еще девчонкой, выглядывая из-за дерева в школьном дворе в Сан-Люке, и тот трагический конец, к которому пришла Мариса в севильской психиатрической больнице.
На противоположной стене висела фотография Альфонсо, их умершего сына и ее единокровного брата. Лицо ребенка было серьезным, черная рамка лишь подчеркивала застывшую в его глазах печаль. Она встретилась с ним глазами и почувствовала, как у нее болезненно защемило сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49