– А ты тоже соскучился по мне? – прошептала она, сжимая его член.
Франческ застонал и жадно впился в нее губами. Они целовались с каким-то сумасшедшим отчаянием, словно старались отыграться за неделю одиночества и тревоги. Пышные груди жены приводили его в неописуемый восторг и возбуждали гораздо больше, чем когда ее фигура была стройной и изящной.
– Птичка моя маленькая, – охрипшим голосом с блаженством произнес он. – Пышечка моя любимая.
Франческ осторожно положил ладонь ей между ног, недвусмысленно ощутив, что она хочет и готова предаться любви. Он принялся ласкать шелковистые, увлажнившиеся складки вульвы, заставляя Кончиту выгибаться от удовольствия и все сильнее разжигая в ней безумную страсть. И вот наконец она не выдержала и, сев на него верхом, с легким вздохом наслаждения ввела в себя его упругий орган.
– О-о-о, как хорошо, – забормотала Кончита, опускаясь на мужа и упираясь руками ему в грудь. Ее глаза затуманились. Ее глаза… Словно два изумруда в обрамлении черных ресниц. – Как же мне хорошо… Боже, я так по тебе соскучилась!
Держа своими большими, сильными руками жену за талию, Франческ начал осторожно приподнимать и опускать ее. Кончита чувствовала, как двигается в ней его плоть.
– Как… хорошо, – шептала она. – Как хорошо… Она замолчала. Франческ продолжал покачивать ее, неотрывно глядя ей в глаза. По мере того как в ней росло чувство безграничного наслаждения, щеки Кончиты пылали все ярче. Он не мог выразить это словами, но такие моменты значили для него не меньше, чем сама жизнь. Он даже поклялся себе, что, когда кончится весь этот кошмар гражданской войны, он сделает так, чтобы у них было гораздо больше времени друг для друга, целый океан времени – и только они двое, и ничто не мешает…
Они занимались любовью не спеша, с неторопливостью людей давно и прекрасно знающих друг друга. Но вдруг Кончита вся выгнулась и содрогнулась, издав похожий на громкий всхлип стон. В это же мгновение кончил и Франческ, и его пальцы сжали ее бедра. Как никогда живо он ощутил всю прелесть, всю теплоту, всю сладострастность их отношений. Это был некий эмоциональный взрыв, который длился считанные мгновения, а потом стал постепенно увядать. Обессиленная Кончита упала ему на грудь, как скошенная лилия, ее руки обвили его шею.
– Франческ… любовь моя… любовь моя…
Он обнял жену, вдыхая чистый, пьянящий аромат ее волос, восхищенно благодаря судьбу за это счастье. Сейчас, как все чаще случалось в последнее время, он вновь ясно осознал, какое чудо сотворила Кончита с его жизнью. Что бы теперь с ним было, если бы в тот холодный осенний вечер в его кузницу не пришел Марсель Баррантес? Она была Божьим даром, золотой короной, водруженной на его недостойную голову всемилостивым Господом, простившим ему его страшные прегрешения.
Франческ почувствовал, как его член, все еще остававшийся в лоне Кончиты, начал постепенно успокаиваться, сникать и наконец выскользнул из нее. Она улыбнулась.
А потом они еще долго, обнявшись, молча лежали в темноте, пока не пришел сон и не унес их на своих бархатных крыльях.
Барселона
У подъезда своего дома Мерседес остановилась как вкопанная. Там снова торчал этот американец.
– Опять ты!
– Опять я. – Он улыбнулся.
– Чего тебе? – зло спросила она.
– Да вот… хотел узнать, как бы ты отнеслась к яичнице. С хорошим куском свежей деревенской ветчины. – Он наклонился к ней поближе и хрипловатым шепотом добавил: – Или, может быть, ты не откажешься от парочки сосисок? С бутылочкой доброго винца. А на десерт персики со сливками.
Мерседес ошарашенно уставилась на него, ощущая в пустом желудке острую режущую боль.
– Ты это о чем?
– Если ты не откажешься все это приготовить, продукты я беру на себя.
– Трепло! – пренебрежительно фыркнула она. – Да где ты найдешь такие деликатесы в Барселоне?
Вместо ответа американец скинул с плеча рюкзак и открыл его. В нем что-то звякнуло. Мерседес недоверчиво заглянула вовнутрь.
Ее изумленному взору предстали бутылки, буханка хлеба, кусок ветчины, несколько консервных банок и еще какие-то завернутые в тряпку продукты. Он снова закрыл рюкзак.
– Где ты все это взял? – удивилась она.
– Добрая фея подарила. Ну так что, договорились?
– Ты спекулянт! – кипя от негодования, закричала она. Зеленоглазый доброволец опять улыбнулся и покачал головой. – Если ты не спекулянт, значит, просто грабитель. И тебя расстреляют.
– Это вряд ли. Однако мы теряем время, а я страшно хочу есть. Так что пойдем и начнем готовить ужин. – Он повернулся и направился к лестнице. – Этаж-то какой?
– Подожди!
Он остановился и обернулся.
– Ну что еще?
– Подожди. Дай подумать. – Она стала лихорадочно соображать, взвешивая все «за» и «против».
– Можно еще на закуску съесть по кусочку сыра, – глядя на нее, добавил американец. – А можно его потереть и посыпать сверху на яичницу.
Мерседес чуть не захлебнулась собственной слюной. Пришлось сглотнуть. Она вспомнила, что из еды наверху ее ждал только пакетик с сушеным горохом. Настоящая яичница! Она отчаянно боролась с собой. Мысль о горячей пище была почти невыносима.
– Но на ночь ты у меня не останешься.
– Послушай, Мерседес, мне по-прежнему негде ночевать.
– Ничего, где-нибудь устроишься. Судя по всему, вы человек состоятельный, сеньор Западная Виргиния. Я приготовлю ужин, поедим, и ты уйдешь. – Она снова проглотила слюну. – В противном случае можешь убираться прямо сейчас.
В полумраке подъезда они посмотрели друг на друга. Американец был гораздо больше Мерседес, но выражение ее лица говорило, что она не потерпит никаких возражений. Он вздохнул.
– Ладно. Поужинаем, и я уйду. Так какой этаж?
– Шестой, – ответила она, стараясь скрыть распиравшую ее радость.
Он повернулся и стал подниматься по ступенькам. Ее уставшие ноги поспешили за его широкой спиной… и яичницей.
Мерседес открыла ключом дверь и впустила его в квартиру. Он вошел, пристроил в уголке свою винтовку и, оглядевшись вокруг, изумленно присвистнул.
– Да-а, Мерседес, ничего себе квартирка! – Он обвел глазами голые стены гостиной, остановив восхищенный взгляд на беломраморных бюстах. – Господи, живут же люди! – Заглянул в другие комнаты. – Правда, немного пустовато. А где мебель-то?
– Увезли бывшие хозяева.
– И в таких апартаментах ты обитаешь одна?
– Пока.
– Да в этом мавзолее ты могла бы приютить шестерых таких как я.
– Могла бы. Но не собираюсь. – Она провела его на кухню и стала смотреть, как он выкладывает продукты из рюкзака на стол. К тому, что она уже видела, добавились копченые колбасы нескольких сортов, дюжина яиц, завернутых в газету, бутылка оливкового масла, еще две бутылки (в одной – арманьяк, в другой – красное вино), банки с тушенкой, сардинами, консервированными персиками, спаржей. От такого изобилия Мерседес даже рот раскрыла.
– Ради Бога, откуда все это?
Американец, блаженно закатив глаза, понюхал колбасу.
– Приятель помог.
– Что еще за приятель?
– Сказать по правде, я этого малого почти не знаю. Он работает в консульстве США.
– И, как я полагаю, у тебя и самого полно долларов, чтобы покупать продукты на черном рынке?
– Конечно. Я ведь богат. – Он раскрыл складной нож, отрезал кусочек салями и с похожей на тигриный оскал ухмылкой протянул его Мерседес.
Ей чуть дурно не стало. Боль в желудке усилилась.
– Стыдно, – сказала она. – Стыдно все это есть, когда столько людей умирают с голоду.
– Да. Ужасно. Хочешь кусочек салями?
Мерседес возмущенно затрясла головой.
– Убери. Мне противно смотреть на это. – Она закатала рукава и принялась готовить яичницу.
Прислонившись к стене, американец жевал колбасу и наблюдал за ней.
– Надеюсь, стряпать ты умеешь, – проговорил он.
– Не беспокойся, умею, – проворчала она, почти жалея, что согласилась на его предложение. После двух лет постоянного голода вся эта роскошь казалась просто неприличной. Ей стоило немалых усилий подавить в себе чувство стыда.
Мерседес ощутила на себе его взгляд. Без сомнения, он рассчитывал, что, выпив и наевшись, она немного оттает. Что ж, придется его разочаровать. И, если набитый желудок станет подталкивать его после обеда к каким-нибудь мерзким поступкам, у нее хватит решимости урезонить его. Она его не боялась.
Он взял со стола бутылку вина и стал ее открывать.
– Стаканы есть?
– В буфете.
Он наполнил вином два стакана и один протянул ей. Вытерев о фартук руки, Мерседес взяла стакан и заглянула своему гостю в глаза.
– За Республику! – чокнувшись с ней, с некоторой иронией в голосе весело провозгласил он. – Может, в следующей войне она проявит больше умения.
Вино было терпким и густым. Мерседес сделала глоток и закрыла глаза, чувствуя, как бежит по пищеводу в желудок приятное тепло. Когда она открыла глаза, американец все еще продолжал смотреть на нее.
– Где твои родные, Мерседес?
– На севере. В Жероне.
– Тоже принимают участие в этой войне?
– Только мой отец.
– И чем он занимается?
– До войны был кузнецом, а теперь переделывает трактора и автомобили в броневики.
– А-а-а. Видел эти штуки. Придумано остроумно, но против немецких танков они малоэффективны.
– Делаем, что можем, – сухо сказала она.
– Да, конечно. А братья или сестры у тебя есть?
– Нет – Она почувствовала, как тепло разливается по всему телу, сделала еще один глоток и чуть заметно поморщилась. – Я забыла твое имя.
– Шон О'Киф.
– Ну и что привело тебя на эту войну аж из самой Западной Виргинии?
Его по-мужски красивое лицо озарилось обаятельной улыбкой.
– Молодость и горячность.
– Ты в каком батальоне воюешь?
– В батальоне Листера, – с гордостью произнес он. Это было отборное войсковое подразделение, возглавляемое одним из наиболее удачливых и талантливых генералов-коммунистов. Мерседес холодно приподняла бровь.
– Впечатляет. Яичница будет готова через минуту. Не мог бы ты разложить на столе приборы?
Во время ужина они сидели друг напротив друга и ели, перебрасываясь лишь короткими фразами, – для пространной беседы они были слишком голодны. Горячая пища наполнила ее почти забытым ощущением сытости и внутреннего тепла. Яичница была просто чудесной. Она имела совершенно замечательный, волшебный вкус, показавшийся Мерседес абсолютно незнакомым, словно два голодных года стерли его из ее памяти. На десерт они отведали консервированных персиков со сгущенным молоком.
– Боже, хорошо-то как! – вздохнув, проговорил Шон О'Киф. – Первый раз по-настоящему наелся, с тех пор как попал сюда.
Он плеснул в их стаканы арманьяка, и они с расслабленно-объевшимся видом уставились друг на друга.
– Но ты мне так и не ответил. Что привело тебя на эту войну?
– То же, что и остальных. Приехал сражаться за свои убеждения.
– Ты коммунист?
– Скажем так – красный. Может быть, я не очень силен в теории, но большую роль сыграло воспитание, которое я получил. Оно-то и заложило фундамент моего мировоззрения.
– А я думала, в Америке все живут как короли. Он снисходительно улыбнулся.
– Надеюсь, ты слышала о Великой депрессии? Так вот, во времена этой депрессии я зарабатывал два доллара и пятьдесят центов в день. Добывал уголек. Это, должно быть, двадцать песет.
– Наши шахтеры получают и того меньше.
– Но мы и этих денег никогда не видели. – Он вытащил из кармана бумажник и, достав из него тоненькую круглую жестяную пластинку, положил ее перед Мерседес. Это был жетон с выдавленной на нем надписью: «УКГМ-25ц.»
– Это что, деньги?
– Деньги компании. Буквы означают: «Угледобывающая корпорация графства Минго». Один такой жетон я получал за час работы. И потратить его мог только в принадлежащем компании магазине, где цены были почти вдвое выше. Так что реальная цена этой жестянки центов пятнадцать, не больше. – Американец взял у нее из рук жетон и бережно, словно это была священная реликвия, вернул его в бумажник.
– Неужели такое происходит в Америке? – нахмурившись, удивленно спросила Мерседес.
Он раскурил сигару и, полуприкрыв глаза, на минуту задумался.
– Америка – это не страна, текущая млеком и медом. Там в меня стреляли картечью, избивали, до судорог травили слезоточивым газом… Я на собственной шкуре познал, что такое классовая борьба. И когда я услышал о войне в Испании, то увидел в ней единственную возможность законным путем, с винтовкой в руках поквитаться за свои обиды. Я должен был приехать. У меня просто не было выбора.
Она посмотрела на его смуглое лицо с бледными шрамами. На загрубевших руках тоже виднелись рубцы от старых ран. В его облике чувствовалось что-то агрессивное, и у него был тяжелый убийственный взгляд.
Мерседес вдруг стало не по себе. Она поднялась и начала убирать со стола. Принимая во внимание то, что она сейчас узнала о нем, его история о приятеле из консульства выглядела, мягко говоря, не слишком убедительно. Интересно, где же он все-таки взял продукты?
– Поздно уже, – сухо сказала она.
– Ты меня выставляешь?
– Мне нужно выспаться.
Он лениво выпустил облачко дыма.
– А я-то думал, моя душещипательная история тронет твое сердце.
– Так и есть. Но теперь ты должен уйти.
Шон О'Киф откинулся на спинку стула, улыбаясь ей своими бездонными зелеными глазами. Он и вправду был очень красив. И, как многие красивые мужчины, имел насмешливо-самоуверенный и какой-то дразнящий вид.
– А что, если я все-таки решил остаться?
– Не думаю, что ты сможешь это сделать.
Поигрывая стаканом, он все еще улыбался.
– И как же ты собираешься меня выгонять?
Мерседес промолчала. Она сложила тарелки в раковину и стала их мыть.
Американец встал и подошел к ней сзади. Она почувствовала, как скользнули по талии его руки, у нее замерло сердце, она попыталась оттолкнуть его. Однако он был слишком сильным и без особого труда притянул ее к себе.
– Я не собираюсь делать тебе больно, – забормотал Шон О'Киф. – Ты симпатичная женщина, Мерседес. Ты не должна быть одна…
– Отпусти! – Она резко отвернулась. Его губы коснулись ее виска. Свободной рукой он гладил ее волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49