Отчаянным рывком высвободив руку, она впилась ногтями ему в щеку.
– Иден! – хриплым голосом заорал Джоул. – Иден, прекрати!
И вдруг все кончилось. Иден как-то сразу обмякла и разрыдалась. Тяжело дыша, они повалились на кровать. Она обвила его шею руками.
– Пожалуйста, – прошептала Иден, прижимаясь к нему губами, – пожалуйста, не прогоняй меня больше. Я люблю тебя, Джоул. Я так тебя люблю. Пожалуйста, ну пожалуйста…
Он почувствовал невыносимую боль в груди, будто у него разрывалось сердце. В висках тяжелыми ударами молота застучала кровь. Горячее дыхание Иден обжигало губы.
– Пожалуйста, – снова прошептала она. Джоул крепко обнял ее, и они слились в безумном, неистовом поцелуе, наполненном всесокрушающей силой прорвавшей плотину реки. Он подмял Иден под себя, придавив ее хрупкое тело к железной раме кровати. Задыхаясь, он шептал ее имя, гладя ее спутавшиеся волосы, целуя жадными губами ее воспаленные веки, ее щеки, открытый ему навстречу рот. Охваченный страстью, он был почти груб, яростно впиваясь в ее мягкие губы, тиская ее плечи, груди и бедра.
От захлестнувших ее эмоций Иден стонала, по щекам катились слезы, она отчаянно боролась с его одеждой, пока ее руки не нашли наконец дорогу под рубашку и не принялись исступленно шарить по его теплой сильной спине. Теперь в них обоих бушевало уже совсем иное пламя, более мощное, чем несколько минут назад, более ненасытное. Иден почувствовала, как Джоул раздвинул ей ноги, между ними протиснулись его бедра; ее тело инстинктивно подалось ему навстречу.
Она стянула с него рубашку, почти обезумев от прикосновения к его обнаженной груди, продолжая плакать от предчувствия приближающегося блаженства. В каком-то порыве отчаяния Джоул уткнулся ей в шею. Иден задрожала, ощутив, как возле самой сонной артерии он осторожно прикусил ее кожу.
– О, Джоул, о, Джоул… – зашептала она. Рядом с ним ее тело казалось таким хрупким и слабым! Его страсть буквально уничтожила Иден, она была почти на грани мучения. Он рывком задрал ее футболку и припал к маленьким, изящным грудям, словно пожирая мгновенно затвердевшие соски. Его зубы и язык превратились в орудия сладостной пытки. Пальцы Иден путались в его густых волосах.
Она выгнулась, подставляя ему свои груди, нежной кожей ощущая жесткую щетину его бороды. Она не знала, как отдать себя этому человеку, как выразить свое отчаянное стремление к нему. Ей хотелось окутать его собой, любить его, принести ему исцеление…
Джоул сполз немного ниже и прижался лицом к атласной коже ее живота.
– Скажи, что ты меня любишь, – взмолилась Иден. – Скажи, прошу тебя, скажи…
– Я тебя обожаю, – задыхаясь, произнес он. – Я боготворю тебя.
Его пальцы расстегнули медную пуговицу ее джинсов и стали их стягивать вниз. Ею овладело безумное желание сбросить с себя все эти тряпки. Она соскочила с кровати, моментально скинула джинсы, лихорадочно сорвала и швырнула в сторону остальную одежду и, совершенно голая, если не считать бирюзовых бус на шее, снова вернулась к Джоулу.
Он порывисто обнял ее. Их губы сомкнулись в горячем поцелуе. Когда рука Джоула скользнула в низ живота, Иден испытала такое ошеломляющее наслаждение, что все ее тело невольно выгнулось, дыхание перехватило. Это были совершенно новые для нее ощущения, однако она инстинктивно стремилась к ним. Пальцы, ласкавшие ее лоно, казалось, ласкали саму душу. Иден почувствовала, что у нее между ног все стало мокрым, словно от прикосновений Джоула ее плоть начала таять.
Такого с ней еще никогда не случалось. Это было ощущение, заставившее ее забыть обо всем на свете, целиком и полностью поглотившее ее. Это было больше чем удовольствие. Это было половодье, разлившееся по всему ее телу, подобно вышедшей из берегов реке, несущей иссушенной солнцем земле живительную влагу.
Ее собственные половые органы вдруг стали новым, неизведанным доселе миром, где среди наслаждения жило еще большее наслаждение, некий центр непреодолимой страсти. Джоул осторожно нащупал этот приподнявшийся бугорок, который ответил на прикосновение его пальцев судорогой, пробежавшей по телу Иден. Ее чувства невыносимо обострились, она задрожала от возбуждения.
У нее было ощущение пробуждения, чудесного открытия. Это было… Это было так, как, в конце концов, и должно было быть.
Неожиданно она вспомнила. Вспомнила, как это происходило всегда, – как отчаянно искала она и не находила, как бесконечно стремилась к блаженству, но так ни разу и не познала его.
И вот теперь оно было совсем рядом – то, чего она никогда не имела, но в чем всегда так нуждалась, то, что мог дать ей – она была в этом уверена – только он.
Оно приближалось с неотвратимостью мчащегося на полной скорости экспресса.
Иден протянула руку и стала расстегивать его ремень. Она точно знала, что на этот раз она наконец испытает оргазм, и хотела, чтобы, прежде чем это произойдет, Джоул вошел в нее, хотела, чтобы он почувствовал это, чтобы был с ней, чтобы был в ней.
Она что-то говорила ему, о чем-то его просила, сама не понимая слетающих с ее губ слов и не зная, понимает ли их хотя бы он. Наконец пальцы Иден добрались до его возбужденного члена, могучей колонной заполнившего ее руку. Как он был прекрасен! Он напрягся еще сильнее от безумного удовольствия принадлежать ей.
– Иди ко мне, – взмолилась она. – Иди же.
– Иден, – тихо произнес Джоул. – Иден…
– Ну же, скорей. – Ее дыхание участилось. – Я… я… сейчас… кончу.
– Да, – зашептал он, прижимаясь губами к ее щеке, – да, да, да.
Однако он так и остался лежать. А Иден уже достигла края водопада, беспомощная в стремительно несущемся потоке. Но что же он не двигается? Она хотела было уговорить, умолить его, но ее слова слились в один нечленораздельный стон. «Поздно, – мелькнуло где-то в дальнем уголке ее сознания, – уже поздно».
Иден испытала ощущение, которое – она всегда это знала – и должна была испытывать. Чувство, не сравнимое с героином, оно вообще было ни с чем не сравнимо. Оно имело начало и конец, а между ними происходило великое таинство. Она почувствовала, как от поясницы к животу в ней разливается волшебный жар, который затем стал подниматься к ее грудям, потом пошел вниз, растекся по бедрам и наконец снова хлынул вверх – в мозг.
– Войди в меня, Джоул, – услышала Иден собственный голос. – Войди.
Она почувствовала, как он качает головой, и, открыв затуманенные глаза, увидела застывшую на его лице гримасу мучительной боли. Несмотря на то, что сама она все еще находилась в состоянии непередаваемого блаженства, ее сердце заныло от жалости к этому человеку.
– Дорогой, любимый… Ну почему? Что тебе мешает?
– Это… грех.
Внутренний голос подсказал Иден, что сейчас ей не следует с ним спорить. Она медленно сползла вниз и взяла в рот его член. Он был горячим и солоноватым. Джоул прерывисто застонал. Иден вспомнила о том, как она делала это прежде – не из любви, а по принуждению. Тогда это являлось для нее наказанием. Теперь же это было прекрасно. Это было свято.
Ей не хотелось просить Джоула об этом, не хотелось, чтобы у него появилась возможность отказать ей. Крепко держа в руке его член, она принялась сосать.
Джоул снова вскрикнул, и, к своему восторгу, в этом крике Иден узнала свое имя.
Она почувствовала, что приближается момент его оргазма, который начинался так же, как и у нее, – с глубокой внутренней дрожи, затем его член резко напрягся, и пальцы Иден ощутили, как под ними пробивается рвущаяся вверх сперма. И вот ей в нёбо ударили тягучие соленые капли. Сотрясаясь всем телом, Джоул попытался высвободиться, но она не выпустила его член изо рта, а сделала большой глоток, желая, чтобы его семя оказалось в ней, дабы таким образом хоть как-то компенсировать себя за их так и не свершившееся соитие.
Движения Джоула стали более медленными и вялыми. Иден вдруг поняла, что он плачет. Выпустив наконец безвольно повисший пенис, она нежно прижала к себе его голову.
– Я люблю тебя, – снова и снова ласково повторяла она. – Я так тебя люблю.
Он рыдал, уткнувшись в ее груди; его плечи сотрясались в безутешном горе.
Прошло немало времени, прежде чем он успокоился. Иден неподвижно держала его в своих объятиях, спрашивая себя, что же с ней случилось, чувствуя себя изменившейся, обновленной и какой-то незнакомой.
– А это был грех? – спросила она, когда Джоул наконец затих.
– Может, не такой большой, – устало проговорил он, – но все равно грех.
Она погладила его по спутавшимся, мокрым от пота волосам.
– Почему? Ведь нам было так чудесно.
– Случилось то, чего я всегда боялся. – Джоул сел на кровати, величественный в своей наготе. Но его лицо было искажено горем, глаза стали пустыми. – Если бы я раньше тебе все объяснил, ничего бы этого не произошло.
– Что объяснил?
– Она и моя мать тоже.
Иден закрыла глаза и похолодела.
– Кто и твоя мать тоже? – услышала она собственный голос, хотя и так уже знала ответ на свой вопрос, и мучительная боль уже начала терзать ее сердце.
– Мерседес Эдуард, – тихо сказал Джоул. – Я твой брат, Иден.

Глава пятнадцатая
ИСПОВЕДЬ
Весна, 1943
Мадрид
Мерседес проснулась на огромной кровати с пологом на четырех столбиках. Все вокруг было из белого шелка с кружевной отделкой – и наволочки, и простыни, и полог над головой, и даже ее ночная рубашка. Лежа среди этой белоснежной пены, она приходила в себя после ночного кошмара.
Когда дрожь наконец немного отпустила, Мерседес села и налила из стоявшего на столике возле кровати серебряного кофейника чашечку кофе. Здесь же для нее были приготовлены пирожные и мармелад, но к ним она даже не притронулась. По спальне деловито порхали две служанки.
– Как на улице? – спросила Мерседес.
– Холодно и сыро, сеньорита.
Ее уже ждала ванна, наполненная горячей ароматизированной водой. Сама ванна была изготовлена из розового мрамора и стояла на четырех ножках в виде львиных лап, подобно саркофагу повелителя какой-то древней цивилизации. Мерседес легла в воду, над которой поднимались душистые струйки пара, и закрыла глаза.
Одна из служанок принесла стопку подогретых махровых полотенец.
– Сегодня Пасха, – напомнила она. – Вечером вы идете на прием во дворец.
– Я не забыла.
– Вы наденете белое платье?
– Да.
– С ним так чудесно сочетается боа из соболя, – восторженно проговорила девушка. – И бриллианты. – Она взяла губку и принялась намыливать Мерседес спину и плечи. – Вы будете выглядеть просто великолепно.
– С утра мне надо кое-куда сходить, – сказала Мерседес. – У меня назначена встреча.
– Вам придется надеть пальто и сапожки, сеньорита. И перчатки.
– Приготовьте.
– Хорошо, сеньорита. Полагаю, вы наденете новое пальто, то, что сеньор привез из-за границы. Я скажу шоферу, чтобы подал машину к подъезду.
– Нет. Машина мне не понадобится.
– Погода слишком промозглая для пеших прогулок, – предупредила девушка.
– Я поеду на метро.
– Но сеньорита! Сегодня же Пасха. В метро будет полно народу. А в такую погоду…
– Я поеду на метро.
– Конечно, сеньорита. – В глазах служанки вспыхнули хитрые огоньки.
«Она думает, что у меня свидание с любовником», – отметила про себя Мерседес.
– Побрить вам подмышки? – спросила девушка.
Мерседес молча подняла руки. Намылив ей подмышечные впадины, служанка стала осторожно брить их серебряной безопасной бритвой.
– К вам начали прибывать посетители, сеньорита, – сообщила вторая девушка. – Их уже трое. Подумать только, приперлись в такую рань! Совсем обнаглели.
– Я приму их, до того как уйти.
После ванны Мерседес села к туалетному столику и задумчиво уставилась на свое отражение. Женщина, которая смотрела на нее из зеркала, была преисполнена красоты и достоинства.
Черные волосы были уже не такими короткими, как во время гражданской войны, и теперь доходили до плеч, изящно обрамляя лицо и шею. С тридцать девятого года Мерседес прибавила в весе; ключицы уже больше не выпирали, словно распростертые крылья чайки, а груди снова округлились. Она распахнула халат и взглянула на свое тело. Нет, полной она никогда не будет. Ее тело больше не хранило следов пережитого голода, но он все еще был жив в ее памяти. И никогда не будет иметь она таких же пышных форм, как Кончита после родов. Казалось, Мерседес была представительницей некоей новой породы женщин – подтянутая и стройная, с крепким, без грамма лишнего веса, телом.
Через месяц ей исполнится двадцать пять лет. У нее было гладкое, без единой морщинки, лицо молодой женщины. Однако в глазах чувствовалось что-то не свойственное юности. Какая-то темнота. Или даже мрак.
Посетители дожидались ее в вестибюле. Три женщины. К ней всегда приходили только женщины. И всегда у этих женщин были одинаковые глаза – отчаявшиеся и усталые. Все три выглядели измотанными; их мокрые от дождя волосы висели сосульками; поношенная одежонка болезненно контрастировала с костюмом из итальянской шерсти и крепдешиновой блузкой Мерседес. Она не стала приглашать их в гостиную, хотя там и было тепло от весело пылавшего в камине пламени. Обитая шелком мебель из красного дерева этой великолепной комнаты была совершенно неуместна для приема такого рода посетителей.
Прямо в холодном вестибюле Мерседес, словно священник в исповедальне, по очереди выслушала торопливое бормотание каждой из пришедших к ней за помощью.
Брату нужно «подчистить» кое-какие факты в заведенном на него досье, изъять все материалы, касающиеся его симпатий к социалистам, чтобы он смог вернуться на работу в оркестр, а не шататься по улицам, где он на морозе за гроши играет на скрипке для прохожих.
Сын уже шесть месяцев без суда и следствия сидит в тюрьме, где умирает от туберкулеза.
Дочь арестовали за занятия проституцией.
– Сейчас всем приходится либо воровать, либо идти на панель, – печально, но без осуждения сказала женщина. – Иначе как выжить-то, сеньорита?
– Сделаю, что смогу, – пообещала Мерседес.
– Если бы полиция оставила ее в покое, она еще, может, встретила бы приличного человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49