– Только не бросай меня, – всхлипнула Мерседес.
– Я никогда не брошу тебя. – Он обнял ее и поцеловал, затем погладил по щеке и заглянул ей в глаза. – Скоро войне конец. Мерседес. Я хочу, чтобы ты поехала со мной в Америку.
– С тобой в Америку? – изумленно повторила она.
– Да. – Его глаза были серьезными. – Ты уже убедилась в моих чувствах к тебе.
– Но мы только десять дней назад познакомились!
– Ну и что? Ни с кем другим тебе не будет так хорошо, Мерче. Никогда.
Они вернулись в деревню и зашли пообедать в небольшой кабачок возле маленькой церквушки, заполненный рыбаками, их смехом и табачным дымом. Единственным блюдом, которое здесь подавали, были свежие мидии. Они съели их целую гору. Царившая в этом скромном заведении атмосфера просто очаровала Шона. Мерседес ела молча.
Она думала о небоскребах, улицах, забитых огромными лимузинами, о кораблях, мостах и гигантских заводах, где люди кажутся ничтожными по сравнению с творениями их собственных рук. Она думала о мире, где все было совершенно не так, как в маленьких каталонских деревушках. И ей становилось страшно.
Но Шон был прав. Она уже убедилась в его чувствах к себе, и он стал для нее смыслом ее жизни.
А это в конце концов и есть самое главное.
Вечером они приехали в Барселону и узнали об аварии на электростанции.
– Со дня на день падет Лерида, – заметил Шон. – И тогда фашисты получат свободный проход на север, вдоль реки Сегре, к гидроэлектростанции в Тремпе, которая снабжает электричеством Барселону. Очень скоро вы здесь надолго останетесь без света.
– Не надо говорить о войне, – сказала Мерседес. – Я хочу, чтобы сегодняшняя ночь продолжалась вечно.
Они зажгли конфискованную у какой-то церкви толстую позолоченную свечу, в ее тусклом свете разделись, легли в постель и предались любви.
В последние дни их любовь стала более чувственной, менее поспешной. Само ощущение прикасающейся к ней горячей кожи Шона приводило Мерседес в экстаз. Она прижималась к нему, ее рот жадно искал его губы.
Мерседес почувствовала, как его возбужденный член толкает ее в живот, и взяла его в руку.
– Я люблю тебя, Шон, – чуть охрипшим голосом проговорила она. – Люблю так, как никто тебя не сможет любить.
В свете церковной свечи глаза американца сверкали, как два изумруда. Он стянул с нее одеяло и стал рассматривать ее тело, казавшееся вырезанным из слоновой кости. Провел рукой по округлостям грудей, по животу, по бокам и ниже – вдоль бедер.
– Какие же разные бывают женские тела. Одни уродливые, а другие красивые. Но такого прекрасного, как у тебя, мне еще не доводилось видеть. А ведь я его почти не знаю. Я же только дотрагивался до него в темноте.
Он раздвинул ей ноги. Она не противилась, не чувствуя ни стыда, ни даже смущения. Его пальцы осторожно коснулись ее вагины.
– Я впервые вижу это, – произнес Шон. Мерседес откинулась на спину и снизу вверх посмотрела на него.
– Разве другие женщины не позволяли тебе смотреть на них?
– Только не так.
– Они что, стеснялись?
– Наверное. Я ведь говорил тебе, что в Западной Виргинии мы не больно-то искушенные в вопросах секса.
– Ну и как, сеньор Западная Виргиния, интересно?
– Очень красиво. – Кончиками пальцев он медленно провел вдоль складок половых губ. – Похоже на цветок. Очень скромный цветок.
– Скромный?
– Ну… у мужиков ведь все наружу…
Она улыбнулась.
– Уж у тебя-то точно.
– А это… это все такое аккуратное, скрытое от посторонних глаз. Сдвинь ноги – и ничего не видно. – Его прикосновения были эротичными, заставлявшими ее трепетать. Она невольно шевельнулась. – Ну потерпи немного, – мягко попросил Шон. – Я ведь в этом ни черта не смыслю.
Он наклонился и стал целовать ее между ног. Мерседес почувствовала, как в сладостной истоме у нее захватило дух. Она опустила руки и ладонями обняла его голову. Язык Шона отыскал увеличившийся клитор, и ее захлестнула волна безумного наслаждения.
– О-о, Шон… – застонала она.
Он не ответил. Он словно весь, без остатка, растворился в ней, опьяненный запахом ее тела, ее вкусом. Его язык пытливо изучал каждую складку, каждый лепесток этого волшебного цветка, облизывая его, лаская его.
Мерседес все сильнее задыхалась в исступленном восторге, ее плоский живот содрогался от спазмов, она выгибалась навстречу его ласкам, и Шон с готовностью примерного ученика стремился познать все тонкости науки любви. Но даже в этом он был более напористым, более настойчивым, чем когда-то была Матильда. Он впивался в нее с такой неистовой страстью, будто хотел проглотить ее.
И Мерседес чувствовала, что и ему это тоже доставляет бесконечное удовольствие, заводит его, ввергает в бешеный экстаз.
Наконец жаркие губы Шона оторвались от нее, он всем своим весом навалился на Мерседес, и она почувствовала, как в ее тело свободно, без сопротивления входит его член. На них обрушился шквал безумных, фантастических, до боли сладостных эмоций. И вскоре тело Мерседес забилось в бешеном оргазме, пронзившем ее, подобно золотому копью, и она издала долгий, дрожащий крик. В этот же момент начало сотрясаться в конвульсиях и тело Шона. Она ощутила, как в нее протяжными толчками изливаются горячие струи. Жадно хватая ртом воздух, он принялся покрывать ее лицо поцелуями.
Минуту спустя он безвольно рухнул на нее, словно их любовь отняла у него все силы, и Мерседес почувствовала, как постепенно расслабляются его мышцы. Его член стал медленно никнуть и в конце концов выскользнул из нее. Гладя его по спине, она снова и снова шептала:
– О Шон… Ты моя душа. Моя жизнь…
Тремя сутками позже, когда он уже уехал на фронт, Мерседес ночью подошла к окну и задумчиво уставилась на лежащий во мраке город. Тут и там в окнах соседних домов мелькали дрожащие огоньки свечей. Внизу по улице прополз похожий на светлячка тускло освещенный трамвай.
«Вернется ли он ко мне?» – печально подумала Мерседес.
Она задула свечу и пошла спать.

Глава двенадцатая
ДАЛЕКО-ДАЛЕКО…
И ДАВНЫМ-ДАВНО…
Сентябрь, 1973
Тусон
Поднимаясь по ступеням лестницы, он все еще покачивался.
Дрожащими руками он налил себе виски и залпом выпил. Он потерял контроль над ситуацией, позволил ей сорвать с него капюшон. И она увидела его лицо.
Она увидела его лицо.
Он оказался загнанным в угол. Теперь у него не было другого выхода, кроме как убить ее. Он стиснул зубы, пытаясь проглотить подкативший к горлу ком.
Снова плеснув виски себе в стакан, он прошел в гостиную. Она была залита ярким солнечным светом. Ему хотелось найти утешение в окружавших его знакомых предметах и красках.
Он обставил этот дом пять лет назад, сразу же по завершении строительства, и с тех пор почти ничего здесь не менял. Если не считать массивного сундука из орехового дерева, сделанного в Арагоне в начале шестнадцатого века, вся остальная мебель была изготовлена не далее чем в ста милях от Тусона. Стоявшие здесь вещи были простыми и успокаивали глаз. Интерьер гостиной украшало множество предметов индейского быта. Изумительные цветастые коврики с геометрическими рисунками контрастировали с приглушенными тонами плетеных корзин и неправильными линиями примитивных глиняных кувшинов.
В комнате были только две вещи, изготовленные его собственными руками: мраморный бюст женщины с кроткими, нежными чертами лица и шероховатая плита из песчаника с вырезанными на ней ящерицами и змеями, которую он вмонтировал в стену над камином.
Он подошел к плите и приложил к ней руку. Мокрая от пота ладонь оставила на камне темный след.
Это была его вина, что она увидела его лицо. Он оказался непростительно небрежным. И из-за него она должна была теперь умереть.
А ведь он знал, что девчонке, возможно, придется умереть. Он просто обязан был постоянно помнить об этом.
Прежде ему уже доводилось убивать людей. Много раз. И по-всякому. Он всаживал пули в человеческую плоть. Сжигал, разрубал, разрывая себе подобных, видел их страдания и смерть. Так что лишить жизни это хрупкое создание будет нетрудно.
Ему не потребуются ни нож, ни пистолет. Просто подсыплет что-нибудь в пищу, и она заснет, не зная даже, что уже никогда не проснется.
Легкая смерть была наградой. Он знал это. Чего еще можно желать от жизни? Разве что отмщения.
Он мог похоронить ее здесь же. В выжженной солнцем земле пустыни. В каком-нибудь укромном месте. Впрочем, здесь все места были укромными.
Он мог…
Ему стало тошно. Нет! Не мог он! Не мог он убить эту девчонку. Что-то мешало ему сделать это, что-то, не поддающееся объяснению. Ему легче было бы убить себя, чем ее. Гораздо легче.
Что же тебе делать, Джоул?
Иден сидела, обхватив плечи руками.
Его лицо врезалось ей в память. Это было то же лицо, которое она видела в каньоне Лорель. Суровое, с орлиным носом и словно высеченными из камня скулами. Лицо, которое могло бы быть поразительно красивым, если бы эти мужественные черты не портило застывшее на нем выражение горечи. И, возможно, страха. Ей уже никогда не забыть этих глаз. Черных как смоль. Непроницаемых. Разве он теперь ее отпустит? Конечно, она могла поклясться, что не станет давать полиции описание его внешности. Но почему он должен ей верить?
С ее слов полицейские могли составить фоторобот. Тогда каждый легавый в Америке имел бы при себе его портрет. Да еще плакаты расклеили бы. И по телевизору бы показали.
Разумеется, все это было бы то же самое, что искать иголку в стоге сена. Ведь она не знала даже, в каком штате находится. И его лицо было не таким уж необычным. Он мог покрасить волосы, сбрить усы и уехать куда-нибудь подальше. С такими деньгами исчезнуть не сложно.
Но к подобному повороту событий он был явно не готов.
Кто же он такой? И почему он выбрал именно ее? Совершенно подавленная, Иден спрашивала себя, неужели она обречена.
Туман в голове постепенно рассеивался. Джоул допил остатки виски в стакане и взглянул на часы. Продуктов в доме почти не осталось. Надо ехать в город за покупками.
Он прибрался и, выйдя из дома, тщательно проверил запоры. На всех окнах были установлены металлические решетки, двери закрывались на надежные дорогие замки. Ему совсем не хотелось, чтобы в его жилище забрались воры и обнаружили в подвале устроенную там темницу.
Мысленно оглядываясь назад, он лишь удивлялся той легкости, с которой ему удалось осуществить задуманное. Все было невероятно просто: поехал в Калифорнию, выкрал девчонку, притащил ее сюда – никаких проблем, пикник да и только. Слишком просто. Но сейчас, когда он уже держал победу в руках, самым главным было сохранить спокойствие. Ни в коем случае нельзя больше терять контроль над ситуацией.
Джоул прошел через залитый ослепительно сияющим солнцем двор и забрался в свой пикап.
Проезжая по пыльной дороге, вдоль которой росли гиганты сагуаро, он стал думать о другом: о синдроме ломки.
Проявления этой «болезни» были ему в общем-то знакомы. Сильный озноб. Холодный пот. Боли в спине. Он не смог сразу распознать ее. А должен был бы.
Итак, его пленница – наркоманка.
Он вспомнил худенькое тело Иден. Ее изможденное, затравленное лицо. Исколотые вены. Бледную, почти прозрачную кожу. Такой сделал ее героин. Именно от героина человек становится похожим на дохлую рыбу. Джоулу довелось видеть немало наркоманов в Сайгоне, где любого зелья было хоть завались.
Эти шрамы… Должно быть, девчонка крепко втянулась.
Ему вдруг стало жаль ее. Несчастная. Ведь она была еще такой молодой. Такой молодой…
Он попытался отогнать от себя сентиментальные чувства. Не заслуживает она сострадания! Пока он, рискуя собственной шкурой, гнил во Вьетнаме, она здесь купалась в роскоши. Она родилась на все готовенькое. На вершине навозной кучи. И только пользовалась огромным состоянием, которое ее родители сколотили на людском горе. И в конце концов сама же в это дерьмо и провалилась, сама же и оказалась среди той грязи, которая питала деньгами благополучие ее семьи.
Было почти забавно: жизнь покорежила ее даже сильнее, чем его.
Когда он вошел к ней в каморку, Иден крепко спала. У нее было изможденное лицо, темные волосы прилипли ко лбу и щекам. Тонкая шея и заострившийся подбородок казались какими-то ранимыми и беззащитными. Под глазом темнел синяк – должно быть, след от удара, который он нанес ей во время борьбы.
Он стоял и не спеша разглядывал ее.
Иден. Прикованная к кровати.
Прикованная, как когда-то был прикован и он.
Джоул ждал, когда к нему придет ощущение радости победы. Но оно не приходило. Прежде в такие моменты он испытывал ликование от сознания свершившегося возмездия. Однако сейчас он чувствовал нечто совершенно иное: какой-то мучительный приступ жалости, который тисками сжимал его горло.
Он взглянул на ее обезображенные следами от уколов ноги. Вообще-то Иден еще повезло: ей удалось избежать инфекции, которую почти наверняка заносят себе большинство закоренелых наркоманов. Но все равно лилово-синие шрамы выглядели на бледном теле ужасно. Через эти маленькие отверстия в ее плоть проникло драконово семя. И теперь чудовище уже жило в ней.
Наклонившись, Джоул вставил ключ в замок наручников и высвободил ее руки. Кожа под стальными браслетами припухла и кровоточила. Ничего, заживет. Осторожно, стараясь не разбудить спящую, он стал выбирать пропущенную через раму кровати цепь. Но железные кандалы все же звякнули. Иден вздрогнула, затем открыла глаза и уставилась на него.
Джоул был без капюшона. Она испуганно забилась в угол.
– Ты пришел, чтобы убить меня?
– Просто снял наручники.
Ей потребовалось некоторое время, чтобы понять, что цепь уже находится у него в руках. Она тупо вытаращилась на свои запястья.
– Ты забираешь меня отсюда?
– Нет. – Жалость стиснула его сердце, но он заставил свой голос звучать твердо. – Попробуешь выкинуть какой-нибудь фокус – снова окажешься в кандалах. Закую по рукам и ногам. Поняла?
Иден ошалело потрогала свои руки.
– Ты без капюшона. Это значит, ты собираешься меня убить, да?
– Нет, не значит.
Она взглянула на Джоула. Он увидел застывший в ее изумрудно-зеленых глазах страх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49