Поужинав в общей столовой и напившись по-польскому обыкновению чаю, я попросил себе комнату для ночлега. Молодой слуга отвел меня на первый этаж древнего монастыря, превращенного, благодаря меркантильному духу нашего времени, в гостиницу. Пройдя обширную залу, вероятно, служившую некогда трапезной для монахов, а в настоящее время играющую роль танцевального зала для освенцимской золотой молодежи, мы вышли в длинный монастырский коридор, по сторонам которого были расположены некогда кельи монахов (ныне спальные комнаты для путешественников). Мне отвели комнату в самом конце длинного коридора, и, за исключением меня, в это время не было в гостинице ни одного постояльца. Заперев дверь на ключ и на защелку, я лег в постель и потушил свечку. Прошло, вероятно, не более получаса, когда при свете яркой луны, освещавшей комнату, я совершенно ясно увидел, как дверь, которую перед этим я запер на ключ и на защелку и которая находилась прямо напротив моей кровати, медленно открылась, и в дверях показалась фигура высокого вооруженного мужчины, который, не входя в комнату, остановился на пороге и подозрительно осматривал комнату, как бы с целью обокрасть ее. Пораженный не столько страхом, сколько удивлением и негодованием, я не мог произнести ни слова, и прежде, чем я собрался спросить его о причине столь неожиданного посещения, он исчез за дверью. Вскочив с постели в величайшем возмущении по поводу подобного визита, я подошел к двери, чтобы снова запереть ее, но тут, к крайнему своему изумлению, заметил, что она по-прежнему заперта на ключ и на защелку.
Пораженный этой неожиданностью, я некоторое время не знал, что и думать; наконец, рассмеялся над самим собой, догадавшись, что все это было, конечно, галлюцинацией или кошмаром, вызванным слишком обильным ужином. Я улегся снова, стараясь как можно скорее заснуть. И на этот раз я пролежал не более получаса, как снова увидел, что в комнату вошла высокая и бледная фигура и остановилась близ двери, оглядывая меня маленькими и пронзительными глазами. Даже теперь, после тридцати лет, протекших с того времени, я как живую вижу перед собой эту странную фигуру, имевшую вид каторжника, только что порвавшего свои цепи и собирающегося на новое преступление. Обезумев от страха, я машинально схватился за револьвер, лежавший на моем ночном столике. В то же самое время вошедший человек двинулся от двери и, сделав, точно кошка, несколько крадущихся шагов, внезапным прыжком бросился на меня с поднятым кинжалом. Рука с кинжалом опустилась на меня, и одновременно с этим грянул выстрел моего револьвера. Я вскрикнул и вскочил с постели, и в то же время убийца скрылся, сильно хлопнув дверью, так что гул пошел по коридору. Некоторое время я ясно слышал удалявшиеся от моей двери шаги, затем на минуту все затихло.
Еще через минуту хозяин с прислугой стучались мне в дверь со словами:
– Что такое случилось? Кто это выстрелил?
– Разве вы его не видали? – сказал я.
– Кого? – спросил хозяин.
– Человека, по которому я сейчас стрелял?
– Кто же это такой? – опять спросил хозяин.
– Не знаю, – ответил я.
Когда я рассказал, что со мною случилось, г-н Лове спросил, зачем я не запер дверь.
– Помилуйте, – отвечал я, – разве можно запереть ее крепче, чем я ее запер?
– Но каким образом, несмотря на это, дверь все-таки открылась?
– Пусть объяснит мне это кто может, я же этого понять не могу, – отвечал я.
Хозяин и прислуга обменялись многозначительными взглядами.
– Пойдемте, милостивый госудадь, я вам дам другую комнату, вам нельзя здесь оставаться.
Слуга взял мои вещи, и мы оставили эту комнату, в стене которой нашли пулю моего револьвера.
Я был слишком взволнован, чтобы заснуть, и мы отправились в столовую, теперь пустую, так как было уже за полночь. По моей просьбе хозяин приказал подать мне чаю и за стаканом пунша рассказал мне следующее: "Видите ли, сказал он, – данная вам по моему личному приказанию комната находится в особенных условиях. С тех пор, как я приобрел эту гостиницу, ни один из путешественников, ночевавший в этой комнате, не выходил из нее, не будучи испуган. Последний человек, ночевавший здесь перед вами, был турист из Гарна, которого утром нашли на полу мертвым, пораженным апоплексическим ударом. С тех пор прошло два года, в продолжение которых никто не ночевал в этой комнате. Когда вы приехали сюда, я подумал, что вы человек смелый и решительный, который способен снять проклятие с этой комнаты, но то, что случались сегодня, заставляет меня навсегда ее закрыть".
БЕРЕСФОРДСКИЙ ПРИЗРАК
В октябре 1693 года сэр Тристам и леди Бересфорд поехали погостить к ее сестре, леди Максилль в Гилль-Голле. Однажды утром сэр Тристам встал рано, пока жена его спала, и пошел гулять до завтрака. Когда леди Бересфорд вышла к столу, было уже очень поздно, и все обратили внимание на ее измученный и растерянный вид. Особенное беспокойство выразил ее муж, который заботливо стал расспрашивать ее о здоровье и позже, оставшись с нею наедине, осведомился: почему ее рука перевязана черной лентой? Леди Бересфорд серьезно просила мужа никогда не спрашивать ее об этом, "потому что, – прибавила она, – вы никогда не увидите меня без этой повязки". – "Если вы так серьезно об этом просите, то я обещаю никогда не спрашивать вас больше об этом", – отвечал сэр Тристам. Поспешно окончив свой завтрак, леди Бересфорд с беспокойством стала спрашивать, пришла ли почта. Но почта еще не приходила, и сэр Тристам спросил:
"Отчего вы с таким интересом ждете писем именно сегодня?" – "Оттого, что я должна получить письмо с извещением о смерти лорда Тайрона, который скончался во вторник".
"Ну, – заметил сэр Тристам, – вы никогда не были суеверны, вероятно, вас напугал какой-нибудь страшный сон".
Вскоре после того прислуга принесла письма; одно из них было с черной печатью. "Я угадала, – воскликнула леди Бересфорд, – он умер!" Письмо было от управляющего лорда Тайрона, уведомлявшего их, что хозяин его скончался в Дублине, во вторник 14 октября, в 4 часа пополудни. Сэр Тристам утешал жену и просил ее не слишком огорчаться, но она уверила его, что теперь, получив подтверждение случившегося, ей гораздо легче, и затем прибавила: "Теперь я могу сообщить вам приятную новость: я беременна, и ребенок будет мальчиком". Действительно, в июне у них родился сын, а через шесть лет после этого сэр Тристам умер. После его смерти леди Бересфорд продолжала жить со своим семейством в его поместье в графстве Дерри и очень редко выезжала. Она не виделась почти ни с кем, кроме мистера и миссис Джаксон в Колерайне. Наступил день рождения леди Бересфорд; она захотела пригласить к себе гостей; послала за своим старшим сыном, сэром Маркусом Бересфордом, которому было уже 20 лет, и за своей замужней дочерью леди Риверстон; пригласила также доктора Кинга, архиепископа Дублинского (своего старого друга) и еще старичка-священника, который крестил ее и в продолжение всей ее жизни оставался близким ей человеком. Все это общество собиралось отпраздновать день ее рождения. В это утро леди Бересфорд, разговаривая со священником, сказала: "Знаете, ведь мне сегодня исполнилось 48 лет". – "Нет, вы ошибаетесь, – возразил он, – вам только 47 лет; я помню, как однажды у меня с вашей матерью был спор по этому поводу; я послал тогда за метрической книгой и теперь могу смело уверить вас, что вам сегодня исполнилось не 48, а 47 лет". – "Вы, значит, подписали мой смертный приговор, воскликнула она, – оставьте меня, пожалуйста, мне недолго осталось жить, а многое еще нужно привести в порядок. Пришлите мне немедленно мою дочь и сына". Священник исполнил ее желание – он сразу же послал сэра Маркуса и его сестру к их матери и велел передать архиепископу и некоторым другим знакомым, что праздник отложен. Когда дети леди Бересфорд пришли к ней, она встретила их следующими словами: "Милые дети, имею сообщить вам перед смертью нечто очень важное. Вам известно, какая сердечная дружба существовала с ранней молодости между мной и лордом Тайроном. В тяжелом состоянии сомнения мы дали друг другу обещание, что тот, кто первый из нас умрет, должен, если возможно, явиться другому и объявить, которая религия угодна Всевышнему. Однажды ночью, много лет спустя после этого обмена обещаниями, я спала в Гилль-Галле, как вдруг проснулась и увидала лорда Тайрона, сидящего на краю кровати. Я закричала и старалась разбудить мужа, сэра Тристама, но тщетно! "Лорд Тайрон, – сказала я, – скажите, зачем вы здесь и как попали сюда ночью?" "Разве вы забыли наше обещание, данное друг другу в ранней молодости? Я умер во вторник в четыре часа. Мне позволено было явиться вам, чтобы уверить вас, чтв существующая христианская религия истинна и ведет нас ко спасению. Мне также разрешено объявить вам, что вы беременны и родите сына, что сэр Тристам проживет недолго, вы вторично выйдете замуж и умрете от последствий родов 47 лет от роду". Я просила его дать мне какое-нибудь доказательство своего посещения, чтобы, когда настанет утро, я не сочла бы это сном. Он раздвинул занавески моей кровати и зацепил их за железный крюк каким-то совсем необыкновенным образом. Мне этого было мало; тогда он написал свое имя в моей записной книжке, но и этого мне было недостаточно; тогда он взял меня за руку повыше кисти; рука его была холодна, как мрамор, и от ее прикосновения жилы и нервы моей руки омертвели и засохли в этом месте.
"Пусть, пока вы живы, никто не увидит этого места на руке вашей", – сказал он и исчез. Пока я говорила с ним, я была спокойна, но, когда он исчез, мной овладели сильное волнение и страх; на лбу выступил холодный пот. И я опять старалась разбудить мужа, но напрасно. Я расплакалась; слезы облегчили меня, и я крепко уснула. Утром отец ваш встал, не разбудив меня; он не заметил странного положения занавесок кровати. Начав одеваться, я поспешила достать из коридора метлу, с помощью которой, с великим трудом, отцепила занавески, боясь, что необыкновенное их положение возбудит удивление и расспросы домашних. Руку свою я повязала черной лентой и спустилась к завтраку, волнение мое было, однако же, всеми замечено…
Когда я умру, милые дети, то я хочу, чтобы вы одни развязали черную ленту и увидали, в каком виде моя рука".
Затем леди Бересфорд попросила, чтобы ее оставили одну и дали бы ей собраться с мыслями. Дети ее удалились, оставив при ней сиделку, которой было приказано тотчас уведомить их, если в положении больной явится какая-нибудь перемена.
Через час прозвонил колокольчик, и дети поспешили в спальню матери; все уже было кончено. Сын и дочь опустились на колени у кровати, и леди Риверстон развязала ленту на руке матери; действительно, как и говорила леди Бересфорд, и жилы и нервы в этом месте совершенно высохли.
РАССКАЗ ОДНОГО СЛУЖИТЕЛЯ
"30 сентября 1891 года, – пишет г-ну Стэду священник маленького прихода в окрестностях Лондона, – меня пригласил к себе один из моих прихожан, лежавший на смертном одре. Он уже несколько лет страдал грудной болезнью. Я исповедал его и, посидев у него некоторое время, ушел, обещав причастить его на следующее утро.
До моего дома было мили две расстояния, и я прошел их совершенно незаметно. Когда я вернулся домой, сумерки еще не наступили; велев служанке приготовить мне чай, я сел читать газету. Не успел я развернуть ее, как вдруг совершилось нечто удивительное: стена, против которой я сидел, как будто совершенно исчезла, и я совершенно отчетливо и ясно увидел бедняка Джона, того самого больного, которого я только что исповедал, лежавшего на своей убогой постели. Джон вдруг сел на постели и устремил на меня пристальный, молящий взгляд. Я видел его так же ясно, как газету, которую только что держал перед собой. Я был изумлен и поражен до крайности, но не испугался нисколько. Я сидел и смотрел на видение, по крайней мере, пять секунд; потом оно стало постепенно исчезать, как будто таять в воздухе, и, наконец, передо мной снова появилась стена, а видение пропало совершенно.
На следующее утро, когда я вошел в церковь для совершения богослужения, ко мне бросилась жена Джона и с громким плачем воскликнула:
– О, отец мой! Сердце мое разбито, разбито! О, отец мой! Джон умер! Умер так неожиданно! Полчаса после вашего ухода он сел на постели и говорит мне:
– Молли, отец ушел?
– Господи, Джон, да ведь ты же сам простился с ним!
– Да-да! Но мне так худо! Ах, как я хочу его видеть! Я умираю! Пусть он отслужит по мне мессу. Не забудь, Молли, скажи это отцу…
И, с вашим именем на устах, он откинулся назад и умер".
Джон умер от разрыва сердца.
"Чтобы вы поверили моему рассказу, – прибавляет пастор, – даю слово, что я написал одну только чистую правду и что в качестве служителя церкви я никогда не позволил бы себе забыться до такой степени, чтобы распространять ложные сведения".
ВИДЕНИЕ РЕБЕНКА
"В воскресенье, 12 января 1891 года, около шести часов пополудни, наш маленький сын Эрнест, сидя на коленях у отца перед кухонной печью, вдруг начал волноваться и с криком: "Наверх пошла дама" соскочил с коленей и побежал на лестницу, куда за ним последовали и мы, взяв в руки свечу. Он прямо направился к кровати, на которой за три с половиной месяца перед тем скончалась его бабушка. Не найдя ее на кровати, он стал искать по всей комнате и, наконец, увидев ее около окна, бросился туда с радостным криком: "Бабушка, моя прелестная бабушка!", протягивая к окну свои маленькие ручонки, но видение перешло в другой угол комнаты; ребенок, преследуя его с места на место, опять вернулся к окну, где оно исчезло, пока мальчик посылал ему воздушные поцелуи, говоря: "Прощай, прелестная бабушка! Ушла, я ничего не вижу, пойдемте вниз!"
На следующий день ребенок несколько раз ходил наверх в бабушкину комнату, но ничего не видел. На третий день мать понесла его туда на руках. Осмотрев кругом комнату, мальчик опять что-то увидел и с восторгом вскрикнул: "Моя милая, моя прелестная бабушка!" После этого в продолжение двух недель он постоянно ходил наверх, но ничего уже не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49