Здесь, в этом странном мирке, где все подчинялись властной старушке, никогда не встававшей со стула, Тесса впервые почувствовала себя дома. Впервые обрела способность просто сидеть, слушать и учиться. Она не боялась в задумчивости водить пальцем по поверхности стола или изучать расположение волокон на срубе дерева. И когда Эмит делал набросок, иллюстрирующий его мысль, Тесса могла целиком сосредоточиться на рисунке без страха перед возобновлением звона в ушах.
Ее прежняя жизнь проходила в вечной спешке — успеть сделать нужные звонки, прийти на назначенные встречи... А кратковременные романы, у которых не было середины, лишь начало и конец... И так долго продолжалась эта жизнь, что Тесса сама перестала понимать, кто она и чего хочет. Только теперь она начинала подозревать, что на свободе, без нависшей над ней угрозой болезни, она становится совсем другой. Эта другая была все та же Тесса Мак-Кэмфри, но более спокойная, более вдумчивая.
Расписание ее дня подчинялось порядку вкушения пищи. На завтрак обязательно подавалось что-нибудь горячее — обычно остатки вечерней трапезы. Но сначала они тушились на медленном огне; мясо становилось таким мягким, что само отделялось от костей, а овощи превращались в однородную массу. В полдень ели или сдобные булочки, или копченую скумбрию и свежеиспеченный хлеб с маслом. Остаток дня был посвящен приготовлению ужина. За четыре недели, что Тесса провела в доме матушки Эмита, эти приготовления ни разу не заняли меньше пяти часов.
В специальных крошечных горшочках булькали соусы, жарилось на вертеле мясо, готовилась рыба, смесь из красной и белой капусты и лука парилась в глубокой кастрюле. Чем ближе к вечеру, тем сильнее становились запахи — как сгущающиеся перед бурей тучи. А за час до еды Тесса откладывала работу, придвигала стул к очагу и наслаждалась бездельем, аппетитным благоуханием и предвкушением потрясающего ужина.
Никто здесь никуда не торопился. В первые дни Эмит и его матушка с легким раздражением воспринимали просьбы Тессы показать ей, где горячая вода для мытья, подать мыло или чего-нибудь холодного, но безалкогольного, чтобы утолить жажду. Со временем она поняла, в чем дело: воду надо было греть в котле над огнем, а значит, отодвинуть кастрюльки с пищей и поставить под угрозу ужин; мыло вываривали в чане во дворе из костей, пепла и еще каких-то ингредиентов — позже Тесса по запаху узнала розовое масло, — потом получившуюся массу долго мешали и наконец лепили из нее душистые брусочки. Все делалось вручную.
Постепенно Тесса привыкла к такому ритму жизни. Долгие дни не казались скучными; приготовление пищи было увлекательным, творческим процессом, доставлявшим немалое наслаждение; а по вечерам удивительно приятно было сидеть у камина, прижавшись друг к другу, слушать истории о стародавних временах, потягивать крепкое вино и клевать носом.
Восковые свечи стоили дорого, а жировки — Тесса узнала, что их изготавливали из животного жира примерно таким же способом, как мыло, — сильно коптили, и дым был такой едкий, что долго не выдержишь. Поэтому, хотя в течение дня Эмит беспрерывно обучал ее чему-нибудь, после наступления темноты они работали редко.
Иногда — дрова в камине догорали, а матушка Эмита отдыхала, но ни в коем случае не спала, на своем стуле — Эмит заводил речь об истории иллюстрирования рукописей. Держа в руках чашку с подогретым арло — он не столько пил, сколько просто грел руки, — помощник писцов шепотом рассказывал об узорщиках былых времен.
Все великие узорщики начинали свой путь на одном из мэйрибейнских островов Моря Храбрых. Он называется Остров Посвященных; с материком его соединяет длинная песочная дамба, которую во время приливов затопляет водой. Писцы жили и обучались своему искусству в древнем монастыре. В те дни творцы узоров были монахами и носили имена, диковинные и замысловатые, как их рисунки: брат Илфейлен, брат Фаскариус, брат Мавеллок и брат Передиктин.
— Святая Лига считала, что не годится простому писцу пытаться воспроизвести творение Божье, — рассказывал Эмит однажды ночью. — Прежде всего, каллиграфы принадлежали Богу и лишь во второй черед своим письменам. Рисовать с натуры запрещалось. Им приходилось изобретать новые формы, чтобы не соперничать с творениями четырех божеств. Поэтому писцы для иллюстрирования своих рукописей брали за образец существующие в природе предметы и явления, но не копировали их точно. Воображение их порождало удивительных животных-многоножек с вытянутыми телами, плоскими ушами и закрученными в спираль хвостами, покрытых чешуей змей с золотыми глазами... — Эмит вздрогнул. — Святую лигу это устроило лишь на очень короткое время, мисс. В слишком ярких, слишком странных созданиях писцов они увидели пережитки язычества. Поползли слухи, что величайшие узорщики с Острова Посвященных на самом деле — колдуны, росчерком пера выпускающие на волю могущественных демонов. Говорили, что сам дьявол вселился в их чернильницы. — Тесса заметила, что у Эмита трясутся руки. — Прошло еще несколько столетий. Сообщество Посвященных становилось все более замкнутым. Каллиграфы открыто попирали указания Святой Лиги и общественное мнение. Слухи множились, о писцах рассказывали поистине ужасные вещи. А потом однажды ночью во сне неожиданно скончался настоятель монастыря. Новый настоятель начал реформу Острова Посвященных: он сжег древние рукописи и пригласил художников из Рейза и Дрохо обучать писцов новым, входившим в моду стилям живописи. Он запретил братьям копировать старинные узоры и возобновил отношения со Святой Лигой. С язычеством было покончено.
Его звали брат Илфейлен. При жизни его объявили величайшим из узорщиков всех столетий. Он не просто смешивал краски — он творил заклинания, подчиняющие себе свет и тени.
Тессе захотелось побольше узнать об этом человеке.
— Почему брат Илфейлен затеял все эти перемены? — спросила она, оглядываясь через плечо — не мешают ли они матушке Эмита.
Эмит пожал плечами:
— Не знаю, мисс. Говорили, что полгода он провел на материке и писал картину по заказу Хирэка Гэризонского. Но никаких следов этой работы обнаружить не удалось. В дальнейшем брат Илфейлен написал много книг, оставил воспоминания — но никаких упоминаний о поездке в Гэризон.
— Так Илфейлен занимался колдовством? — Тесса подумала с минуту, потом добавила: — И Дэверик тоже?
И тут Эмит решительно поднялся.
— Мисс, я ничего об этом не знаю. Я не каллиграф, я всего лишь помощник.
Ответ в духе Эмита. Он мог открыть ей массу увлекательных тайн: например, как нанести на страницу золотой порошок — сначала покрыть ее толстым слоем гипса, потом добавить розовой глины, чтобы богаче были оттенки, потом, если заказчику нужна блестящая поверхность, растереть золото агатом, металлом или костью. Но он никогда не говорил о целях, не говорил, какой высший смысл этого искусства.
Порой Тессе казалось, что Эмит сознательно не хочет знать правду о Дэверике, не хочет знать, Божьим или нечестивым делом занимался его мастер. Ему легче жить с мыслью, что мастер Дэверик был безупречен во всех отношениях. Порой же она думала, что подозрения ее беспочвенны и узоры — это только узоры и ничего больше. Но каждый раз случалось что-то такое, что заставляло ее размышлять и сомневаться вновь.
На прошлой неделе Эмит учил ее размечать страницу, прежде чем начать работу над узором. Он рассказывал, как Дэверик строил рисунок, отталкиваясь от геометрически выверенной решетки линий. И в этот момент с глаз Тессы словно спала завеса — ей открылось, что за обычными линиями сокрыто нечто большее.
Эмит вытащил старый набросок мастера — Дэверик разметил этот старый пергамент много лет назад, но так и не прикоснулся к нему пером и кистью. Тесса с первого взгляда поняла, что хотел сделать узорщик. Она не могла знать, какие конкретно фигуры были задуманы — птицы, звери, кровеносные сосуды, просто геометрический рисунок, — но в общих чертах замысел был ей ясен. Она увидела направление линий, их извивы, точки пересечения...
Тессе как будто удалось разгадать сложный шифр. Но он открылся лишь ей одной, не Эмиту.
— Видите?! — воскликнула она, и Эмит кивнул, сказал «да, мисс», но на самом деле он видел совсем не то. Узор не выпрыгивал с пергамента прямо на сетчатку его глаза, не молил: «Выпусти меня на волю, заверши меня».
Эмит не успел остановить ее. Тесса схватила кисточку из лошадиной шерсти и начала обводить намеченные на пергаменте основные линии рисунка. Она без труда переходила от изгиба к изгибу, от завитка к завитку, инстинктивно чувствуя все повороты и наклоны. Внутренним взором она видела не начерно размеченную Дэвериком страницу, а законченную картину, с правильно распределенными цветами, наложенными тенями, прорисованным фоном.
Судя по «гм-гм» и «ага» Эмита, он был не особенно доволен, что Тесса самовольно взялась закончить работу мастера. Некоторое время он расхаживал по комнате, беспокойно потирал руки и ворчал себе под нос. Но вскоре угомонился, стал за спиной Тессы и принялся наблюдать, как постепенно проявляется на пергаменте замысел художника.
Тесса знала, что Эмит стоит рядом, но стоило кисти заходить по пергаменту, оставляя за собой темный след приготовленных из сажи и кислоты чернил, окружающий мир перестал существовать. Она принялась обрабатывать углы узора. Линии больше не были линиями, они превратились в потайные ходы, ведущие в неведомые дали. А сама страница стала не наброском на куске телячьей кожи, а ландшафтом никем не исследованной местности, которую ей, Тессе предстояло изучить.
Хотя проект принадлежал перу Даверика, Тесса вдруг осознала, что теперь она — его полновластная хозяйка. Лишь ее сжимающая кисть рука имеет право распоряжаться на этой странице. Дойдя до очередного узла, она решила дальше действовать на свой страх и риск. Намерения Дэверика были очевидны — слишком очевидны. У Тессы возникло безумное, непреодолимое желание создать что-то совершенно новое.
Перехватив поудобнее сделанную из кости кабана кисть, Тесса решительно изменила направление намеченной Дэвериком колеи и провела первую линию по девственно белому пока центру страницы.
За спиной у нее охнул Эмит.
Узор перестал быть узором мастера Дэверика — он на глазах превращался в творение Тессы Мак-Кэмфри.
Кисть виртуозно преодолевала опасные повороты, обходила выпирающие углы; линии раздваивались, утолщались и вновь становились тонкими, как хлыст. Тесса забыла об изученных приемах и правилах. Она чувствовала, что может позволить себе все, что угодно, поворачивать узор так и эдак.
Она словно сливалась с узором, входила в него. Его линии проникали в ее мозг, проворные и чуткие, как щупальца насекомого, покалывали кожу, как недавно остриженные и начавшие отрастать волосы.
Негромкий, неслышный почти звон донесся до нее.
Тесса запаниковала. Она переусердствовала, слишком сильно сосредоточилась — и звон в ушах вернулся. Она сама отперла дверь и впустила его. Она сама виновата. С бессильным гневом Тесса бросила кисть, оттолкнула пергамент, откинулась на спинку стула и попыталась выкинуть узор из головы.
Она закрыла глаза. И вдруг поняла, что скрыто за путаницей линий. Странный незнакомый пейзаж, пологие холмы, а в долине между ними поблескивает черное озеро.
— Мисс! Мисс, с вами все в порядке? — Эмит деликатно, как и все, что он делал, тронул ее за плечо.
Тесса кивнула. Внезапно ей стало как-то неловко, неудобно в собственном теле. Она опустила глаза и увидела, что с небрежно брошенной кисти натекла на пергамент черная лужица. Тесса передернула плечами: вот тебе и таинственное темное озеро.
Это случилось неделю назад. И в последующие дни в зависимости от настроения Тесса то считала слияние с узором полной чепухой, то пыталась восстановить это ощущение в памяти.
Звон Тесса слышала еще несколько раз. В первые дни она цепенела от ужаса, но прошлой ночью в полусонном, в полусознательном состоянии ей вдруг открылось, что то не ее звон, не вечный ее недуг и преследователь. Этот шум — порождение совсем иного мира.
* * *
— Достаточно, дорогая. — Голос матушки Эмита вернул Тессу к действительности. — Воск уже достаточно разогрелся.
Тесса отерла руки о юбку и вытащила бочонок с воском из корыта.
— Боюсь, что передержала. — Она не знала, как долго мысли ее витали бог знает где, не знала, что тем временем делали руки. — Я... я грезила наяву.
Матушка Эмита кивнула:
— Ничего страшного. Грезы наяву никому еще не причинили вреда.
Забавно — Тесса была наперед уверена, что она именно так и ответит. Старая дама была всегда добра к ней. Всегда.
Тесса наклонила бочонок и налила горячего, липкого воска на доску. Воск практически сразу начал застывать, становясь все более тусклым, теряя прозрачность. Тесса положила дощечку на видное место, чтобы Эмит проверил, как выполнено задание. Не удержавшись, она провела ногтем по поверхности доски. Матушка Эмита оказалась права: линия четко выделялась на красивом синем фоне.
Тесса подошла к очагу и налила в чашку старушки отвар сельдерея — средство для восстановления кровообращения.
— Почему вы с Эмитом так добры ко мне? — спросила она. — Нянчитесь со мной уже несколько недель, а ведь никто вас не заставлял. Да и не мог бы заставить.
Матушка Эмита поставила чашку на маленькую скамеечку, которую всегда держала рядом со своим стулом. На нее клались вязание, отобранные для штопки вещи, сушеные травы, которые надо было положить в уксус или в масляный раствор, приготовленная для чистки рыба, — короче, на трехногую табуретку по очереди попадало все, чем занималась старушка в течение дня.
Матушка Эмита так долго искала свободное местечко для чашки, так долго вновь устраивалась на стуле, что Тесса уже перестала ждать ответа. Может, вопрос был задан чересчур в лоб? Или слишком грубо? Трудно сказать. О принятых в этом мире правилах поведения Тесса могла судить только по опыту общения с Эмитом, его матерью и Райвисом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91