Тогда, возможно, королева чо-джайнов согласится спрятать его у себя в улье и сохранить ему жизнь, даже если самой Маре и Айяки суждено погибнуть.— На какой день назначим встречу? — спросил Тасайо тоном, в котором явственно звучало удовлетворение.— На послезавтра, — ответила Мара. — Извести императора и других членов Совета, а я тем временем займусь подготовкой к голосованию… чтобы оно прошло так, как я обещала.— Любопытно будет посмотреть, умеет ли властительница держать слово. Нарушив клятву, она не выйдет живой из города. — Закончив, Тасайо отвесил Маре слабое подобие поклона, ограничившись едва ли не легким кивком. Затем повернулся с быстротой сарката и зашагал к своим войскам.Подавленная гнетом безысходности, Мара вернулась под защиту Люджана.Имперский герольд, до этого мгновения безмолвно стоявший на своем посту, провозгласил:— Переговоры окончены! Разойдитесь с миром и достоинством и знайте: боги довольны, что в этот вечер не пролилась ничья кровь.Когда офицеры Акомы подали солдатам сигнал к отходу, первый советник Минванаби собрался с духом, чтобы обратиться к господину, но Тасайо жестом остановил его.— Она повержена, Инкомо, — самодовольно улыбнувшись, он взглядом проводил удаляющуюся женскую фигуру. — Я встречал подобное выражение в глазах воинов, ожидавших смерти на поле боя. — Он слегка пожал плечами. — Они бились честно и не посрамили своих предков, но знали, что им суждено умереть. Так и Мара знает, что я победил.— Господин, — взмолился Инкомо, — я не смел бы считать себя твоим преданным слугой, если бы не указал на возможные неожиданности. Сейчас решается многое и помимо вопроса о том, кто может претендовать на белое с золотом. У Ичиндара нет сыновей. И сейчас, надо полагать, многие при дворе шепчутся, что близится время возводить на престол другого члена императорской семьи. Их выбор может пасть на Джиро из Анасати; Камацу из Шиндзаваи способен доказать, что является прямым потомком одного из прежних императоров, а его сын пользуется всеобщим уважением. Кто может поручиться, что за этим предложением не кроется…Тасайо резко оборвал рассуждения Инкомо:— Мара знает: я победил. И делу конец.Странно возбужденный, властитель Минванаби подал своему военачальнику сигнал разворачивать колонны солдат и возвращаться в лагерь.Инкомо, оставшись один на один с безотрадным воем бутаронга, замешкался позади. Он понятия не имел, на какие ухищрения может пуститься Мара в попытке изменить ход грядущих событий, но знал, что спор между кровными врагами далеко не окончен. В лучшем случае Мара выиграла несколько месяцев, чтобы собраться с мыслями и сплести заговор; в худшем — у нее уже готова ловушка, которая и захлопнется за Минванаби. Резкий порыв ветра заставил Инкомо поплотнее закутаться в плащ и поспешить вдогонку за хозяином. Нащупывая в темноте путь вниз с холма, он прикидывал в уме, что было бы благоразумнее: приказать агентам раздобыть самые свежие сведения о намерениях Мары или дописать незаконченное завещание и надгробную песнь. Томимый все более острым предчувствием конца, Инкомо решил сделать и то и другое. *** Вечер не завершился встречей на вершине холма. Мара вернулась в городской дом, не чуя ног от усталости. Сбросив верхнее платье, она откинула назад пряди волос, выхваченные из прически неутихающим ветром. Прошло довольно много времени, прежде чем Мара стряхнула оцепенение, и теперь она никак не могла уразуметь, о чем ей толкует Сарик.В ее отсутствие их посетил гонец от императора.— И что же он сообщил? — вяло осведомилась Мара и по огорченному выражению лица Сарика поняла, что заставляет его повторять уже сказанное.Сарик, как всегда деликатный, терпеливо пустился в объяснения, излагая содержание последнего воззвания Ичиндара, и то, что услышала Мара, поразило ее как ножом в сердце.Первые же слова заставили ее помертветь: цуранский император скупал всех рабов-мидкемийцев, принадлежащих подданным Империи. Слова «справедливая цена» и «императорская казна» показались отзвуком-всхлипом холодного ветра — дьявольским порождением ночных кошмаров, навеянных свирепым бутаронгом. Мара пошатнулась, словно у нее выбили почву из-под ног. Сарик заботливо поддержал ее под руку и проводил из галереи в гостиную; сама она почти не замечала ни того, где она находится, ни того, что происходит с ней самой. Подушка, на которую она опиралась, воспринималась как нечто нереальное, и даже слезы, набежавшие на глаза, казалось, принадлежали какой-то другой женщине.Все ее существо: тело, разум, сердце — как будто превратилось в одну открытую кровоточащую рану.— Почему? — тупо повторяла она. — Почему?Сарик не высвобождал свою руку, потому что угадывал: Маре сейчас необходимо тепло его прикосновения. Он бы все сделал, лишь бы как-то утешить хозяйку, хотя и догадывался, что ее горю ничем не поможешь.— Сказано, что Свет Небес пошлет земляков Кевина на родину, к мидкемийскому королю. За Равнинным Городом снова открыты магические Врата. Всех рабов-военнопленных отвезут на барках вниз по реке и переправят за Бездну.Вздрогнув при упоминании имени возлюбленного, Мара уже не могла удержать слез, покатившихся по щекам.— Император освобождает рабов?— Из уважения к нашим богам можно сказать, что эта акция передается на усмотрение Лиама, монарха Королевства Островов, — спокойно уточнил Сарик.Мара уставилась немигающим взором на свои побелевшие пальцы. Вся ее решимость обзавестись «стальными нервами» не привела ни к чему! Она чувствовала себя совершенно разбитой. Угроза со стороны Минванаби и без того истощила скудный запас ее сил, а вот теперь ей предстоит потерять Кевина. И хотя она еще раньше приняла решение найти для него путь к свободе, сейчас весь мир отступил в тень перед убийственной близостью часа расставания.— Какой срок назначен Светом Небес для передачи рабов? — спросила Мара, изумляясь тому, что язык способен выговаривать слова.— Завтра к полудню, госпожа, — с глубоким сочувствием ответил Сарик.Ничто не предвещало подобного. Мара подавила рыдание. Она стыдилась столь открытого проявления чувств, и казалось, будто призрак Накойи сердитым шепотом журит ее за не подобающую властительнице откровенность. Мара искала любую соломинку, способную поддержать ее дух, ибо только мужество могло бы помочь ей пройти по развалинам счастья да еще надежды на продолжение рода Акома, которые она осмелилась лелеять в глубине души.Лишь один луч света пробивал непроглядную тьму: Кевина минуют неизбежные бедствия, которыми чревато ее решение поддержать Тасайо в борьбе за пост Имперского Стратега. Если правдивы рассказы варваров о справедливости и Великой Свободе их распрекрасного Королевства, то король Лиам даст Кевину свободу. Ее возлюбленный будет жить в Занне, окруженный уважением; его не коснутся ужасы кровавой бойни.Мара пыталась убедить себя, что Кевина лучше отослать для его же блага, но никакие доводы рассудка не избавляли от боли в сердце. И вдруг, как поток света, на нее снизошло прозрение. Ведь все, что сделано ею этим вечером, было сделано ради будущего ребенка Кевина. И ей самой, и Айяки — цурани по рождению — предки завещали непреложную истину: честь превыше жизни; они без колебаний предпочли бы смерть бесчестью. Но существо внутри нее наполовину принадлежало иному миру — Мидкемии, и некий внутренний голос подсказывал Маре, что следует признать за этим — пока еще не рожденным — существом право в будущем жить и строить свое счастье, руководствуясь иными мерками — теми, которых придерживался его отец. Это явилось ей как откровение; более того, властительница Акомы поняла, что и она сама вновь вышла за рамки традиционных понятий своего мира, поставив благо простого народа Империи выше чести своего имени. Когда-то она верила, что подобная позиция опозорила бы ее отца и предков и даже навлекла на нее гнев всего сонма цуранских богов.Теперь же ей было ясно, что только такой путь дает жизни перевес над смертью.В душе у нее горе боролось с облегчением оттого, что скоро, очень скоро закончатся годины бедствий. Не сразу придя в себя, Мара сообразила, что ее руку до сих пор сжимают пальцы Сарика, смущенно высвободилась и вытерла глаза.— Мне понадобятся услуги горничных, — дрожащим голосом выговорила она. — Кевин не должен догадаться, что я горевала.Сарик собрался встать и с поклоном удалиться, но оказалось, что у госпожи есть для него еще немало поручений.— Сообщи Кейоку, что всех наших рабов из иного мира нужно немедленно отослать в Равнинный Город. Затем подбери самых сильных воинов в конвой для Кевина: они должны доставить его до того места, которое император выделил для сбора мидкемийцев. И ни слова никому, кроме Люджана, иначе слуги обо всем разболтают. — Комок подкатил к горлу Мары, и ей понадобилось время, чтобы снова обрести дыхание. — У моего возлюбленного горячий и упрямый нрав. И хотя он бредит свободой, ему может не понравиться то, каким образом она ему достанется.Властительница смолкла, не в силах продолжать, но Сарик уже все понял. Кевин выполнял приказы только тогда, когда сам. считал это нужным, или подчиняясь грубой силе. Его знали как грозного бойца, и там, где дело касалось Мары, никто не взялся бы предсказать, как он себя поведет, если их попытаются разлучить. Для его собственной безопасности и ради сохранения жизни воинов, которым предстояло передать его под опеку императора, Кевину не стоило раньше времени узнавать об ожидающей его судьбе.Сарик склонился перед мудростью госпожи, хотя и был искренне опечален: испытанному воину начали нравиться и странный юмор мидкемийца, и его совершенно непривычные взгляды на жизнь. Но, торопясь позвать горничных, Сарик думал о том, что такой беспросветной тоски в глазах женщины он ни разу еще не видел на своем веку. *** Ночь стала для властительницы Акомы нескончаемой пыткой. Над коньком крыши завывал бутаронг, а она осыпала Кевина безмолвными неистовыми ласками, вкладывая в их последнее соединение всю силу отчаяния и любви, и в конце концов разразилась слезами в его объятиях. Он отвечал Маре такой нежностью, которая была способна разбить ее сердце. Его уязвляло ее нежелание поделиться с ним своими страхами, а упорное молчание порождало тревогу; тем не менее, преодолевая собственную боль, он делал все что мог, лишь бы утешить любимую.В лихорадочном исступлении Мара льнула к Кевину, цепляясь за него. Казалось, мир вокруг нее пошел кувырком: она не могла представить себе жизнь без надежного присутствия мужчины, который заставил ее так основательно пересмотреть все, во что она верила, и открыл ей глаза на изъяны цуранского уклада. Кевин стал для нее чем-то неизмеримо большим, нежели просто любовником: он стал опорой ее решимости. Она нуждалась в его силе, чтобы преобразить Империю, открыв иные, более благородные пути для ее прославления. Власть, намеченные цели, радужные надежды на будущее, омраченные ныне клятвой, данной властителю Тасайо, — без Кевина все, казалось, утрачивало цену. Мара лежала в жарких объятиях любимого и под неутихающие стенания ветра, от которого дрожали перегородки, прислушивалась к негромкому ровному биению его сердца.Этот варвар Кевин, вечно озадачивающий всех своими неуместными высказываниями, на этот раз сумел догадаться, что любые вопросы смогут лишь усилить смятение Мары. Эта чуткость ранила и обезоруживала, не оставляя Маре даже сомнительной возможности воспользоваться любым предлогом, чтобы распалиться гневом, отослать его прочь и тем положить конец неразделенной муке прощания. Бережная ласка его рук лишь увеличивала тяжесть, лежащую на сердце: ведь Мара знала, что это их последняя ночь. Опустошенная, истерзанная страданием, она наконец забылась беспокойным сном, уткнувшись головой в ямку на плече любимого. Кевин не сомкнул глаз. *** За все годы близости с Марой он ни разу не видел ее в таком смятении: минутами казалось, что она теряет рассудок. Ему, откровенному в проявлении собственных чувств, и в голову не пришло, что скрытой причиной терзаний Мары могла быть любовь к нему. *** Наступил безрадостный рассвет. Отыскав среди своих душевных руин крупицу мужества, Мара поспешила отослать Кевина до того, как началась утренняя дурнота. Она провела долгие часы, борясь со слезами, которым нельзя было дать пролиться из-под опухших век, и с позывами рвоты. Служанки трудились не покладая рук, пытаясь вернуть госпоже подобие приличного вида. Уже близился полдень, когда Мара сочла возможным показаться на людях. Выйдя из своих покоев, она обнаружила, что Сарик без лишнего шума уже построил эскорт и ожидает у двери ее появления. Ничего не подозревающий о намерениях императора, Кевин стоял на своем обычном месте у носилок. Встретив взгляд его голубых глаз, Мара едва не рухнула замертво.Но сила духа, унаследованная от предков-воинов, и навыки самообладания, полученные в монастыре, позволили ей устоять. Она принудила себя сделать шаг, потом другой, и так, шаг за шагом, добралась наконец до носилок. Лишь по крайней необходимости она позволила Сарику помочь ей расположиться на сиденье паланкина.— Пора в путь, — не своим голосом произнесла Мара.Она не назвала места их назначения: об этом уже позаботился Сарик, и Люджан знал, что их ожидает впереди. Но Кевину это показалось странным, и он насторожился.— А куда же мы сегодня направляемся? — спросил он несколько более резко, чем обычно.Мара не осмелилась открыть рот. Чувствуя, что глаза наполняются слезами, она поспешно задернула занавески. Взмахом руки Люджан подал носильщикам команду подниматься, а почетному воинскому эскорту — выступать из ворот городского дома. Сарик не отрывал от мидкемийца взгляда, в котором сквозило нечто очень похожее на сожаление.— Не будет ли кто-нибудь настолько любезен, чтобы объяснить мне, отчего все ведут себя так, словно мы собираемся на похороны?! — без всяких околичностей осведомился Кевин. Ответом на прямой вопрос было обычное цуранское бесстрастное молчание, поэтому он изменил тактику и попробовал рассмешить спутников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105