Еще один любопытный, но тоже полезный факт состоял в том, что, глядя на дирижабль снизу, было очень трудно оценить расстояние до него. Большинство людей представляли себе реальные размеры вертолетов и самолетов, и поэтому могли примерно определить высоту их полета. Дирижабль же мало кто видел вблизи, поэтому представить себе его настоящие размеры — а следовательно и расстояние до него — было почти невозможно. Нельзя узнать расстояние до объекта, если вы не знаете его настоящих размеров и если на том же расстоянии не находится предмет, размер которого вам известен.
В конце концов, все сводилось к одному: дирижабль можно использовать для наблюдения за тем, что происходит внизу, не привлекая к себе никакого внимания. Сверху можно было даже вести стрельбу, однако здесь был один неприятный момент: противная сторона могла открыть ответный огонь. Единственным утешением служило то, что современный дирижабль вряд ли мог кончить так же, как недоброй памяти “Гинденбург”. Первые дирижабли увлекались вверх крайне взрывоопасным водородом, от которого в любой момент можно было ждать крупной пакости. Современные летательные аппараты заполнялись гораздо более дорогим, но совершенно инертным и безопасным гелием. В такой дирижабль можно было стрелять зажигательными пулями, и все равно ничего бы не произошло.
Неспособность гелия воспламеняться была несомненным достоинством дирижабля. Скверно было другое. Дирижабль такого размера был хорошей мишенью, по которой трудно промахнуться, если противник начнет стрелять. Противнику не потребуется много времени, чтобы догадаться, что уязвимые стрелки находятся в гондоле под брюхом корабля. В довершение всего скорость дирижабля была слишком мала.
Максимальная скорость, которую мог развить дирижабль при благоприятных условиях, не превышала семидесяти миль в час. В реальной ситуации, когда начнется стрельба, их скорость будет намного меньше. Чтобы ничто не мешало наблюдениям и работе снайперов дирижабль будет либо висеть на одном месте, либо передвигаться с минимальной скоростью. Стремительные ускорения были дирижаблю недоступны. Он двигался исключительно плавно и степенно и отнюдь не годился для лихих гонок.
В уме Фицдуэйн перебрал несколько вариантов развития событий.
Некоторые возможности были крайне нежелательны.
Мысль о беспорядочной стрельбе по наземным целям над перенаселенными центральными районами Токио заставила его содрогнуться. Именно это соображение вынудило Фицдуэйна согласиться с категорическим требованием Паука — в пределах городской черты разрешается только прицельный винтовочный огонь, причем в любом случае они должны были ограничиваться целями, находящимися в саду Ходамы. Требование было разумным, и оставалось только надеяться, что якудза и террористы будут придерживаться тех же правил. Честно говоря, Фицдуэйн не очень на это рассчитывал, поэтому невидимость и внезапность по-прежнему оставались его главным оружием. Вот если они окажутся над морем, тогда правила Паука будут неприменимы, и они смогут взяться за дело всерьез.
Эл Лонсдэйл глядел в одно из больших окон, которые тянулись вдоль обоих бортов гондолы. Наконец он повернулся и сел рядом с Фицдуэйном. Готовя дирижабль к полету, они расчистили проход по периметру пассажирского салона, оставив сиденья только в центре.
Группе предстояло провести в воздухе почти четыре часа, прежде чем в два часа пополуночи начнется встреча. Дирижабль не должен был появиться над городом внезапно. Было маловероятно, чтобы, разведывая место предстоящих переговоров, кто-нибудь из представителей сторон посмотрел вверх, против света прожекторов, однако на случай, если такое все же произойдет, дирижабль уже должен был быть частью театральной декорации. Задержка была досадной — ожидание всегда казалось Фицдуэйну самой неприятной частью любой операции, но в данном случае не было возможности избежать этого. С другой стороны, способность дирижабля держаться в воздухе никакой проблемы не представляла. На небольших скоростях он расходовал минимум топлива и мог находиться в полете по сорок и больше часов.
— Отличная штука, полковник, — заявил Лонсдэйл, с видом собственника оглядывая гондолу изнутри. — Честно говоря, я удивлен, что дирижабли так мало распространены. Туристы должны руками и ногами хвататься за такую возможность посмотреть страну. К тому же в нем не болтает.
Фицдуэйн кивнул с лукавым видом. С тех пор как Эл потренировался в позаимствованном Килмарой дирижабле “Скайшип АИ-600” — очень похожем на тот, в котором они находились в настоящее время, — он превратился в бывалого воздухоплавателя и считал своим долгом пропагандировать новый вид транспорта.
— Приятно и не болтает, пока погода держится, — отозвался Фицдуэйн. — Любой серьезный ветер, и может понадобиться гигиенический пакет. Во всяком случае, так мне рассказывали.
Лонсдэйл ухмыльнулся. Действительно, ахиллесовой пятой дирижаблей было их поведение во время сильного ветра. Обладая огромной площадью поверхности, наполненная газом оболочка воздушного корабля превращалась в парус и способна была раскачиваться и нырять почище чем лодка в штормовую погоду. В один из первых своих тренировочных полетов Лонсдэйл попал в сильный ветер и даже заболел воздушной болезнью, чего с ним не случалось уже давно.
— Выдумывают, — ухмыльнулся снайпер. — К тому же в тот день была паршивая погода, и мой пилот был не таким опытным, как эти двое. Я не думаю, что сегодня у нас будут какие-то неприятности.
Увидев, что Фицдуэйн приподнял брови, он поспешно добавил:
— Я имею в виду — с погодой.
Фицдуэйн рассмеялся. Сержант был прав. Погода была почти идеальной, к тому же в ночную пору дирижаблю не грозили даже восходящие потоки воздуха, если только избегать заводов и других столь же мощных источников тепла. Огромный воздушный корабль, приводимый в движение двумя бензиновыми двигателями “порше” с воздушным охлаждением, вращавшими огромные винты с изменяющимся в двух плоскостях углом атаки, медленно скользил над городом, славно старинный парусник.
Это был удивительно приятный способ путешествовать.
Как только Шванберг взошел на борт дирижабля, его хорошее настроение мгновенно улетучилось. Вместо него он почувствовал тяжесть в животе, которая только усилилась, стоило воздушному кораблю оторваться от земли.
Поначалу он отнес это ощущение к симптомам воздушной болезни. Теперь же, стоя в носу гондолы и глядя в один из иллюминаторов, Шванберг снова почувствовал нарастающее беспокойство, которое не имело никакого отношения к выносливости его организма. Он не знал точно, что именно случилось; просто что-то тревожило его, что-то казалось неправильным, а он доверял своей способности предвидеть неприятности.
За прошедшие годы он привык полагаться только на одно — на собственный высокоразвитый инстинкт самосохранения. Сейчас никаких сомнений у него не было: где-то что-то протухло, вот только что?
Шванберг задумчиво ощупал рубчатую рукоять “браунинга” в наплечной кобуре и немного успокоился. Что, черт побери, так насторожило его? На первый взгляд все казалось таким, каким и должно было быть.
С самого начала, когда они только приехали в Атсуги, Шванберг почувствовал себя обойденным. Он и Палмер ожидали, что они поднимутся на борт вместе с остальными после последнего предполетного инструктажа. Это было бы нормально. На деле оказалось, что Фицдуэйн и его люди ухе провели совещание, и поэтому в краткий промежуток времени, оставшийся до отлета, Шванбергу так и не удалось серьезно поговорить с ирландцем. Иными словами, все выглядело так, словно операцией руководил Фицдуэйн, а ведь задумывалось все это по-другому.
Вторым беспокоившим его обстоятельством было присутствие на борту Эла Лонсдэйла и этой японской сучки.
Шванберг ожидал увидеть только Фицдуэйна и двух пилотов. В этих условиях устроить ирландцу несчастный случай было бы проще простого. Кабина управления была отгорожена от салона тонкой перегородкой, так что пилоты ничего бы не заметили. Фицдуэйн бы просто исчез — парень вышел не в ту дверь и упал. Теперь задача усложнилась.
На борту появились двое неожиданных и крайне нежелательных свидетелей, причем каждый был экипирован словно для охоты на медведей. Снайпер из “Дельты” был вооружен винтовкой “лайт фифти” пятидесятого калибра с телескопическим прицелом, а девчонка держала в руках более привычный самозарядный “винчестер 300-магнум”.
По какой-то причине — он и сам не смог понять по какой — Фицдуэйн в это время думал о Шванберге. Американец казался расслабленным и совершенно спокойным, насколько это было возможно в чрезвычайных обстоятельствах боевой операции, которая неизбежно должна была кончиться смертью нескольких, быть может — многих, человек. Несмотря на внешнее спокойствие Шванберга, Фицдуэйн остро чувствовал его напряжение. Внешне оно никак не проявлялось, однако для ирландца это было очевидно, как если бы вокруг Шванберга рассыпались голубые искры.
Потом он задумался, мог ли офицер ЦРУ заподозрить что-либо в самом начале, когда только поднимался на борт дирижабля, и решил, что — нет. Напротив, тогда Шванберг и его подручный Палмер находились в прекрасном настроении и даже смеялись над какой-то своей шуткой. Ни намека на подозрение Хьюго не уловил. Или он все-таки что-то не заметил?
Он снова прокрутил в уме эту сцену. Что-то было не так, вот только что? Может быть, излишняя веселость? Нет, не то.
И все-таки какой-то маленькой детали недоставало.
Фицдуэйн подумал о Берджине. Могли ли Шванберг и Палмер догадаться?… Нет, скорее всего — нет. Фицдуэйн не заметил ни малейшего намека на то, что оба американца предчувствовали свою судьбу. И все же…
“Что, черт побери, тут творится?” — подумал Шванберг.
Потом он обернулся к Палмеру. Чак с довольным видом рассматривал в окне огни Токио и, казалось, совсем не испытывал никакой тревоги. Это было неудивительно: он впервые в жизни летел на самом настоящем дирижабле и к тому же почти наверняка знал, что очень скоро ему представится возможность подстрелить нескольких человек. Чтобы доставить Палмеру удовольствие, этих двух вещей было больше чем достаточно.
Шванберг попытался прикинуть варианты возможного развития событий на ближайшее будущее. По мере того как разрозненные фрагменты наблюдений вставали на свои места, на лбу его выступила испарина, а по спине потек холодный пот. Ему внезапно пришло в голову, что то, что он планировал сделать с Фицдуэйном, проклятый ирландец собирался сделать с ним. Едва оформившись, это подозрение превратилось в уверенность.
Наклонившись вперед, Шванберг прошептал несколько слов на ухо Палмеру. Чак сразу же напрягся. Если у босса появилось предчувствие, то не имело смысла его оспаривать или обсуждать. Шванберг обладал особым нюхом на неприятности.
Теперь, когда Палмер тоже был настороже, Шванберг почувствовал себя намного спокойнее. Оставалось решить еще один вопрос — что делать? Прикрывать Кацуду, конечно, необходимо, но собственная жизнь всегда была для американца самой большой ценностью, которую он спасал в первую очередь.
Он посмотрел на часы. Черт побери! До начала встречи оставалось всего двадцать две минуты. Придется поторапливаться, если они хотят решить свою проблему до того как начнут разворачиваться главные события. Шванберг чувствовал, что потом может оказаться слишком поздно. Он не хотел геройски погибнуть на боевом посту. В этом случае он и Чак, несомненно, получат медали “За выдающиеся успехи в разведывательной деятельности” — посмертно — и, возможно, удостоятся “Бронзовой Звезды”. [17] Их имена будут высечены на мраморе мемориальной стены в Лэнгли.
Чертовски слабое утешение, особенно если сам ты превратишься в горстку пепла в казенной стандартной урне, запертой в чьем-нибудь пыльном сейфе только потому, что кто-то позабудет захоронить ее в Саду Памяти. Именно таким образом и поступил бы он, Шванберг, если бы все роли были заранее распределены. Смерть на посту — что может быть удобнее и лучше? Никаких скандалов, никаких судебных процессов, никакой огласки. Контора никогда не любила поднимать шум.
Чем больше Шванберг раздумывал над этим, тем сильнее становилась его уверенность, что он на крючке. К. чертям логику! Он чувствовал, что прав.
И сразу же он задумался над двумя вопросами: почему Фицдуэйн до сих пор ничего не предпринял и кто именно должен был прикончить его?
Ответ на первый вопрос тут же нашелся. Фицдуэйн не знал, как будут развиваться события в доме Ходамы, и хотел иметь в своем распоряжении как можно больше стрелков. Он принял правильное решение, не подозревая, что оно окажется гибельным для него.
Фицдуэйн уже изготовился к действиям, имея намерение опередить Шванберга, но потом снова расслабился. Его инстинкты вопили об опасности, но холодный голос разума твердил, что пока все должно развиваться по сценарию. Главным было все-таки то, что произойдет внизу, во дворе Ходамы.
Шванберг подождет. К тому же против него Фицдуэйн придержал в колоде джокера. Это был старый, испытанный джокер, который хорошо знал, что делает. Правда, он был уже не так молод, как когда-то и, возможно, его рефлексы чуть притупились.
Но Фицдуэйн подавил свои сомнения. Их положение и так было достаточно непростым, чтобы осложнять его еще сильнее опрометчивыми действиями.
Шванберг подождет.
Фицдуэйн еще раз посмотрел на него и Палмера, но не заметил никаких тревожных перемен.
Размышляя о том, кто должен был привести приговор в исполнение, Шванберг вдруг осознал, что его мысли все чаще и чаще возвращаются к Берджину. Совсем недавно он не верил, что с этой стороны ему может что-то грозить, но теперь начинал осознавать свою ошибку. Такие вопросы Управление предпочитало решать в узком “семейном” кругу. Позволять посторонним ликвидировать своих сотрудников считалось дурным тоном и могло создать опасный прецедент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80