Тот не ответил, только помялся на месте.
– Ты, наверно, в послушники наниматься пришел? – высказал предположение старик.
– В послушники… – пробормотал тот.
– А пораньше нельзя было? Ночь все-таки на дворе.
– Нельзя было… – эхом отозвался человек.
– Впущу, конечно, – покровительственно пообещал сторож, – не ночевать же тебе за воротами, на сырой земле. – И отпер засов.
– Спасибо… – как ветерок по листве, прошелестел тот.
– Чего уж там благодарить. – Хромой распахнул ворота. – Тут уже несколько человек живут. Собирается помаленьку братва! – Последнее слово его самого покоробило, и он снова перекрестился. – Бес иногда щекочет мне язычок!
Пришелец был одет, как подобает, во все черное.
– У тебя умер кто? – полюбопытствовал старик, запирая ворота.
– Умер… – снова превратился в эхо человек.
– Так я и понял. Сам-то на живого не похож. Сюда в основном такие и приходят. Полумертвецы. Правда, есть и другие, веселые, шебутные. Те, как правило, от армии отлынивают. Совсем еще отроки. А ты, по всему видно, повидал-таки жизнь.
Старику хотелось вызвать пришельца на откровенность, но тот не поддавался на хитрые уловки. Отчаявшись, сторож указал фонариком куда-то вглубь, в сторону от храма, где чернела невзрачная постройка.
– Тебе туда! Там всякого рода пришельцы живут, ждет поводыря послушное стадо! – Он даже заважничал от красивости собственных слов. – К ним и ступай!
Они тебя примут. Только постучись хорошенько, у них сон молодой.
Однако человек не сделал и шага в сторону указанного места.
– А храм открыт? – спросил он.
– Зачем тебе храм?
– Мне бы помолиться.
Сторож нехорошо посмотрел на пришельца.
– Ты что, мил человек, с печки упал? Храм не освящен. Как ты молиться будешь? Со дня на день владыку ждем.
– Мне все равно, – сказал тот таким отрешенным голосом, что старик сразу задумался о психическом состоянии странника, а задумавшись, испугался и решил не перечить.
– Хорошо, мил человек. Хочешь молиться – помолись. Я тебе открою.
Уже в храме, когда включил свет, всего одну люстру – зачем зря жечь электричество?! – сторож заметил в руке у пришельца небольшой коричневый чемоданчик. «Нет, он все-таки того, – подумал хромой. – Поперся с чемоданом в храм! Мог бы оставить у меня в каморке!»
– Я хочу побыть один, – озадачил его пришелец. «Оставлю его, а он иконостас попортит! – закралась недобрая мысль. – Чего можно ждать от сумасшедшего?»
– Я хочу остаться наедине с Богом! – твердо заявил тот.
– Только недолго. Ладно? – робким голосом попросил сторож и, вздыхая, охая, вышел наружу.
Человек, оглядевшись вокруг прищуренными глазами, будто оценивая приблизительную стоимость этих стен, произнес:
– А деньги немалые. Так ведь и страдания немалые. Повезло монахам в белых капюшонах.
Он презрительно усмехнулся. Если бы хромой сторож видел эту циничную усмешку, то составил бы иное мнение о пришельце. Отрешенность его разом выветрилась, от полумертвой благости на лице не осталось и следа. Глаза заблестели, озорно заиграли, словно человек оказался не в храме, а в комнате смеха, где на стенах отражаются уродцы, жутковатые монстры из его собственного тела. Храм же всегда являлся отражением души.
Он подошел к алтарю. Внимательно рассмотрел иконостас. Апостолы, нарисованные в примитивной манере, выглядели довольно странно, будто их дикарь нацарапал на скале.
– Какое все неживое! Перевелись на Руси богомазы. Человек и не думал молиться. Он сунул под алтарь свой коричневый чемоданчик, посмотрел на часы и быстро зашагал вон.
– Помолился, мил человек? Отвел душу? – встретил его с благодушной улыбкой старик и принялся закрывать храм.
Пришелец не ответил, только сделал несколько шагов в сторону ворот.
– Эй! – окликнул его тут же сторож. – Ты не туда пошел! Пришельцы в другой стороне живут!
Человек оглянулся. Маленькая фигурка хромого старика, неловко тыкающего в темноте ключом в замок, вызвала в нем жалость. Он вернулся, схватил сторожа за руку и потащил к воротам.
– Эй! Отцепись! Отцепись! – закричал тот. – Ведь я храм не закрыл!
Куда ты меня тащишь, дьявол?
Но странный человек был неумолим. Он железной хваткой держал старика и волок, бесповоротно волок вон из монастыря. Тот едва поспевал, хромая, не забывая креститься.
– Люди! Помогите! – звал на помощь старик. – Дьявол пришел к нам!
Дьявол!
Только оказавшись за воротами, он заприметил отсутствие чемоданчика и тогда что-то понял.
– Бежим, старый болван! – прокричал ему в самое ухо дьявол и толкнул несчастного так, что тому показалось, будто он оторвался от земли и полетел, а потом приземлился в сырую, пахучую траву.
И тут земля содрогнулась. Стены монастыря осветились изнутри. Белый дым взметнулся к небу. Маковки купола разом провалились, чуть ли не под землю ушли. И храма не стало.
На месте церкви бушевало пламя. Сторож беспрерывно крестился и шептал:
– Мать честная! Наваждение! – но сам не слышал своего шепота, потому что оглох.
Рядом, уткнувшись лицом в траву и обхватив руками голову, лежал дьявол. Старик чувствовал за спиной его тяжелое дыхание, но не оборачивался, боясь пошевелиться.
Федор тоже оглох. Если бы не этот вредный хромой старикашка, он бы уже сидел в своем «опеле», который предусмотрительно оставил на шоссе.
Он потерял счет времени с тех пор, как урну с Настиным прахом захоронили рядом с родителями и маленьким братом. Волей-неволей она пополнила ряды героев. Тех самых героев, которых ненавидела.
На похороны собралась всего кучка людей, ничтожное количество, хотя в этот день на кладбище, на Аллее героев, было некуда плюнуть от бесконечных толп народа. Хоронили известного всему городу мафиозного босса, Пита Криворотого. По такому случаю были даже перекрыты некоторые центральные улицы, чтобы не мешать потоку машин скорбящих. Траурную колонну, как водится, сопровождала автоинспекция, из мегафона то и дело неслось: «Остановитесь! Идет колонна!» И город замирал от этих слов, ведь только какой-нибудь недотепа турист мог быть не посвящен в происходящее. Все остальные граждане являлись очевидцами или участниками «нашего дела».
Убийцу и жертву хоронили в один день, в один час, в одном и том же месте, хотя на Аллее героев давно стерлась грань, изменились понятия. Жертвы становятся убийцами, убийцы – жертвами.
Речь над прахом Насти произнес ее родственник, опекун. Но что он мог сказать о девочке, кроме самых общих фраз? Федор обратил внимание на симпатичную, но уже немолодую женщину в очках, которая без конца терла глаза.
Он подошел к ней.
– Вас зовут Эльза Петровна?
– Откуда вы знаете?
– Мне Настя много рассказывала про вас.
– Представляю, – вздохнула женщина.
– Она очень тепло отзывалась…
– Не может быть, – покачала головой Эльза Петровна. – От нее не дождешься ласкового слова!
И тут ее прорвало, она разрыдалась.
На поминки он не поехал, на него и так чересчур пялились, шепотом спрашивали: «Кто такой?» Федор и сам не смог бы ответить на этот вопрос.
Когда протискивался через толпу, провожающую в последний путь Пита, кто-то схватил его за руку.
– Стой, отщепенец! – рассмеялся не к месту Балуев, а потом, понизив голос, поинтересовался:
– Девочку провожал?
Федор кивнул и презрительно спросил:
– А вы приехали поклониться своему товарищу? Было ясно, что пути их разошлись, но Геннадий не ожидал такого презрительного тона, не ожидал, что Криворотого сосватают ему в товарищи.
– Да тут кого только нет! – растерялся Балуев и сам не заметил, как начал оправдываться:
– Тут даже Прликарп речь произнес… А ты зря к нам не заходишь, – переменил он вдруг тему, – могли бы тебе подыскать хорошую работу, ведь будешь мытариться. Знаю, что будешь.
– Как-нибудь сам! – бросил на прощание Федор и пошел своей дорогой, расталкивая локтями верноподданных мафии.
Сколько дней он провел в забытьи, в пьяном угаре, он точно не мог сосчитать. Но, когда пришло отрезвление, сел в машину и поехал посмотреть на бывший загородный дом председателя Овчинникова, где Настя провела счастливые детские годы и пережила самые страшные минуты.
За ворота его, конечно, не пустили, и пришлось довольствоваться созерцанием бетонного забора с колючей проволокой да буйно разросшихся тополей, полностью закрывших фасад здания.
На обратном пути решил посмотреть на восстановленный монастырь, откуда, по местному преданию, выходили монахи в белых капюшонах. Его красотами он любовался издали, близко не стал подъезжать. И тут его снова одолела тоска, вернее, она и не проходила, а при взгляде на монастырь только усилилась. Ведь возрождение его белокаменных стен было напрямую связано с трагедией в доме Овчинникова. Вот он стоит, красавец храм, с куполами-маковками, а Насти больше нет.
Тогда-то и подступил комок к горлу. Тогда-то и пришла в голову новая идея мщения. Федор всегда знал, что на убийство он не способен. А на подрыв?
Идея показалась заманчивой, и он был целиком ею захвачен, пока не купил взрывчатку на те самые деньги, на которые собирался построить семейное счастье…
Из монастыря выбегали охваченные огнем люди, катались по земле, дико орали. Это были «полумертвецы» и «отроки», пришедшие в обитель за спасением.
Кто – от армии, кто – от мирской суеты. От войны и от мира.
Федор ничего не слышал, он оглох. В голове проносились знакомые картины. Она бросается наперерез машине. Он везет ее по проспекту Мира. Она заглядывается на верхние этажи домов. Непокорная челка все время прикрывает зеленый, кошачий глаз. Поет Марлен Дитрих. Поет совсем о другой девушке, сентиментальной и нежной, не похожей на ту, что сидит рядом. Теперь всегда сидит рядом. Хрипловатый голос певицы пронизывает мозг. Федор плачет и шепчет в такт музыке слово в слово: «It's you, Lili Marlene». – «Это ты, Лили Марлен».
Ведь, кроме этой музыки, он ничего больше не слышит и, кроме этих слов, ничего не помнит.
Хромой сторож бурно реагирует на происходящее, но подняться не смеет – дьявол накажет! Даже человеческие вопли он может только созерцать. Но вопли его не интересуют. Он видит то, что другим не дано увидеть. Он видит, как из монастыря выходят монахи в белых капюшонах, и шагают прямиком в небо, и беспечно разгуливают там!
Когда дым рассеялся. Поликарп достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб. На бывшей детской площадке перед резиденцией Пита работал бульдозер. Он сровнял с землей и ракету, и ржавую горку, не пощадил и фонтана.
Клубы пыли, похожие на дым от пожара, застилали все вокруг, мешали дышать.
– Сразу чувствуется хозяйская рука! – подмигнул он своим квадратноскулым телохранителям, что высыпали из черных «шевроле».
Те, как всегда, промолчали, только выдвинули вперед челюсти и неохотно растянули губы. Это означало, что они умеют улыбаться.
– Детям надо вернуть детство, – заметил добрый дядя Анастас Гавриилович и уже на крыльце дома с колоннами сообщил своим двухметровым молчунам, будто перед ним были репортеры ведущих газет:
– Об этом я намерен говорить с новым боссом.
Не об этом он собирался говорить, его волновали совсем другие вопросы накануне предвыборной кампании. И он, Анастас Карпиди, великий интриган и блефарит, не знал, как подступиться к новому боссу. Все он перевидал на этом веку, но чтобы девять мужиков, из которых треть боевиков, сделали на кругу такой выбор?..
Светлану Васильевну избрали боссом без единого голоса против. Даже тот боевик, некогда пристыженный Питом, воздавал ей на совещании почести. После страшного, коварного убийства Криворотого никто не захотел идти с Поликарпом на мировую. Путь войны тоже на этот раз не нашел сторонников.
– Если в дело пошли гранаты, нас надолго не хватит! – высказался один из боевиков.
Все взоры устремились к Мишкольцу и Шалуну. Светлана передала им слово в слово разговор, состоявшийся на квартире у Мишкольца.
– Шалун не пойдет на сговор с людьми, участвовавшими в войне девяносто второго года, – твердо заявила она.
И тогда тот самый боевик, автор фразы «не бабские это дела», предложил:
– Надо избрать боссом Светлану Васильевну. В воздухе повисло тяжелое молчание.
– Это выход, – поддержал кто-то.
И все проголосовали.
На этом же совещании она выбрала себе помощника, удивив многих. Им стал банкир, который в прошлый раз высказывался в пользу своего коллеги Олега Карпиди.
В это теплое августовское утро она во всеоружии приготовилась к встрече с гробовщиком и, пока Карпиди поднимался по лестнице, спокойно кормила рыбок в аквариуме, доставшемся ей в наследство от босса Пита, а по кабинету с важным видом расхаживала английская бульдожка, доставшаяся в наследство от босса Стара. Наследница двух боссов, а по иронии судьбы еще и дочь босса, выглядела сегодня на редкость привлекательной. И Поликарп, войдя в кабинет, первым делом расщедрился на комплимент:
– Вам бы в кино сниматься, а не организацией управлять.
– Очень мило! – усмехнулась она. – Вы полагаете, что управлять организацией способны только насильники и убийцы?
Она села за стол, и он увидел над ее головой фотографию молоденькой девушки в позолоченной рамке.
– Кто это? – поинтересовался Карпиди, и от Светланы не ускользнуло крайнее удивление гробовщика. Девушку он узнал.
– Я слышала, что некоторые боссы завели моду вешать у себя в кабинете портреты родственников. Я решила не отставать. Это моя мама в бытность еще студенткой педвуза.
Он внимательно вгляделся в Светлану, потом опять посмотрел на портрет и масляно улыбнулся.
– Вы не очень-то похожи на свою маму.
– Ас моим отцом у меня вообще нет ничего общего! – дерзко бросила она.
И было в этих словах столько ненависти, что Поликарп даже смутился и отступил на два шага назад.
– Вы пришли сюда по делу или расточать свои неуклюжие комплименты?
– По делу. – Взяв себя в руки, он приземлился в одно из кресел и сцепил в кольцо жирные пальцы.
– Я слушаю. – Светлана всем своим видом показывала, что ей тягостно его присутствие.
– Я хотел обсудить одно общее дело…
– У нас разве могут быть общие дела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59