Зато рубашка, хотя рукава её были коротки и не видны по этой причине, носила следы утюга: воротничок заглажен криво - без сомнения, волшебными ручками той леди, которую Хенк неизменно называл своей "прелестной женушкой". Другими словами, он, как всегда, выглядел пугалом.
- Привет, Чарли, - адресовался он ко мне, - Рад тебя видеть.
С Хенком Мантом мне не раз приходилось общаться за последние десять лет. Он руководит небольшим отделом в ЦРУ - настолько небольшим, что его не встретишь ни в перечне отделов, ни в графике работы ЦРУ - эти документы постоянно совершенствуются в соответствии с требованиями дня, на предмет чего в ЦРУ держат двух старых опытных юристов, проверяющих, обновляющих и вносящих поправки. Излишне говорить, что само совершенство этих списков и графиков превращает их в пустые бумажки, и оперативные работники тратят уйму времени, чтобы увильнуть от их предписаний и действовать по собственному усмотрению. Хенку-то вообще ничего не стоит обманывать администрацию: начальство как бы не знает о его существовании, раз его отдел нигде не числится. Так уж сложилось с самого его появления в ЦРУ поручения, которые ему давали, были необходимы, но носили такой характер, что обычные оперативники, народ не особо брезгливый, от них нос воротили. С самого начала он достиг почти невозможного: стал единственным человеком, который вхож и в ФБР, и в ЦРУ. Служить связующим звеном между этими двумя конторами, испытывающими друг к другу патологическую ненависть, - задача потруднее, чем вырваться из лап венгерской тайной полиции. Во времена маккартизма он выполнял самую грязную работу для Федерального бюро расследований и с тех давних времен сохранил неприязнь ко всем этим коммунистам, социалистам, либералам и прочим левым - все они ему на одно лицо. Однако было бы ошибкой относиться к Хенку Манту однозначно: ну мол, ещё один оголтелый антикоммунист. Он не так прост, умеет рядиться в личину утомленного, далекого от житейской суеты академика, а на самом деле чрезвычайно опасен постоянной готовностью разрушить все на свете во имя своей жестокой и непримиримой идеологии. Считая, что все люди во всякое время имеют право на собственный политический выбор, он способен учинить погром, чтобы обрушить на нас свободу, как он её понимает.
А я в то утро сидел напротив него в кабинете своего начальника, пытаясь поудобнее расположить ноющее от побоев бедро, и Пабджой сладко пел, будто мы, мол, счастливы, что наши американские друзья проявляют интерес к нашему делу. И заверял Хенка, что тот немедленно получит от меня самую полную информацию. При этом Пабджой упорно рисовал что-то в своем желтом блокноте, а Хенк ерошил волосы. Рассказывая о том, что, по моему мнению, следовало знать Хенку, я, сам не зная почему, умолчал о Марке Сегюре. Выслушав все внимательно, Хенк тяжко заворочался в кресле и приступил к сложному ритуалу вытряхивания и набивания трубки.
- Хотел бы узнать, Чарли, как ты сам оцениваешь ситуацию.
- Если верить косвенным уликам - и только косвенным, других у нас нет, - Маршан был чьим-то агентом. Допустим, работал на КГБ, или на разведку другой восточноевропейской страны. При этом условии я вижу три версии. Его одолели муки совести, он отказался от дальнейшего сотрудничества, ему пригрозили разоблачением. или от него потребовали такого, чего он, при всей гибкости своей морали, сделать не мог. Наконец, какая-то из западных служб безопасности, возможно даже, просто сотрудник, частное лицо, поймал его за руку и опять же пригрозил вывести на чистую воду. Эдак дружески, по соседcки шантажировал - дело житейское.
- Логично, - одобрил Хенк, - А какая версия более вероятна?
- Первые две уязвимы, - ответил я, - Что-то не верится в приступ совести у человека, который торговал своей страной два десятка лет. Не взбунтовался, когда русские задушили Венгрию, спокойно перенес "пражскую весну", а вторжения в Афганистан, видите ли, не вынес.
- Согласен - это маловероятно.
- Как если бы французы ни с того ни с сего отказались давать деньги из государственного бюджета на игры НАТО.
- Понял, - сказал Хенк, - И вполне согласен.
- Стало быть, остается шантаж, - заключил я.
- А вот этого быть не может, - вмешался Пабджой. - И никто меня не убедит, будто бы искушенный, высшего ранга агент с огромными связями испугался придурка, сказавшего: "эй, а ты ведь, братец, шпион!" Насчет Филби годами разные люди твердили, что он шпион, да кто их слушал? В конце концов, он преспокойно смылся.
- Значит, вариант шантажа не отвергаете? - уточнил Хенк.
- Начисто отвергаю. Как и муки совести. Что-то тут другое - посложнее. Чувствую, но сформулировать пока не могу, фактов маловато, одни рассуждения. Нужны конкретные данные. Поезжай-ка обратно в Париж, Кэри.
- Через пару дней, - сказал я. - Мне тут предстоит кое с кем повидаться. С Отто Фельдом, в частности. Заодно надо как следует прийти в себя и проскользнуть обратно незаметно, чтобы Вавр меня опять не достал.
- А я поболтаюсь тут в Лондоне в ожидании новых сведений, - заявил Хенк, - Рассчитываю на вас, джентельмены. Наши хотят докопаться до сути этого дела, так что держите меня в курсе. В случае надобности поможем, идет?
Мы распрощались дружески, но когда за американцем закрылась дверь, я сказал шефу:
- Ей-Богу, сняли бы вы с меня этот крест, а?
В то же утро я позвонил Отто, и мы позавтракали вместе в итальянском ресторанчике возле Стренда. Мне хотелось разузнать у него насчет квадратиков, которые рисует Пабджой. И ещё - насчет самоубийств. Отто общителен на свой gemutlich4 венский манер.
- Эндрью Пабджой - классический анальный тип, так сказано у Зигмунта Фрейда, - провозгласил он, - Его статья "Характер и анальный эротизм", написанная в 1908 году, является заметным вкладом в теорию и практику психоанализа. Фрейд учит, что если в человеке с самого раннего детства - с предгенитальной фазы анальные и садистские компоненты сохраняются как предпочтительные, то у такого человека по мере взросления складывается то, что мы называем анальным эротическим характером. Отсылаю тебя к таким специалистам как Сэджер, Карл Абрахам и особенно Эрнст Джонс, который посвятил этому предмету лучшие свои работы. Ты меня понял?
На этой стадии я ещё понимал Отто, но чувствовал, что скоро мне за его мыслью не угнаться.
- Так вот, продолжал он, - Фрейд и Абрахам выделяют три характерные черты анального типа: аккуратность на грани педантизма, скупость на грани скаредности и упрямство, которое часто становится вызывающим. Сэджер утверждает, что человек с таким характером убежден, будто все делает лучше других, это приводит к трениям на службе. Джонс обращает внимание на его чрезмерную любовь к порядку, системе, точности, опрятности und so weiter и так далее. Абрахам подчеркивает его придирчивость к сотрудникам.
- Это он и есть, - сказал я, - Как живой.
- А дальше больше, - сообщил Отто, - Ты только слушай. Джонс развил идеи других авторов и пришел к выводу, что анальный характер одержим желанием знать оборотную сторону вещей. Если его дом стоит по эту сторону холма, то ему вечно кажется, что, живи он с другой стороны, ему было бы лучше. Читает он газету - его одолевает нетерпение поскорей узнать, что написано на обороте. Само собой разумеется, идеальная служба для такого типа - разведка. Потому что мы, разведчики, только тем и заняты день и ночь, что пытаемся узнать подоплеку всего на свете. Так ведь?
- Именно так, - согласился я, - Теперь я понимаю, почему Эндрью Пабджой пошел сюда работать. Теперь объясни, зачем он рисует эти чертовы коробочки.
Круглое лицо Отто так и просияло, очень уж я ему угодил своим вопросом:
- А они в точности соответствуют анальному характеру. Ровные, чистенькие, аккуратные, симметричные. И, заметь, всегда открытые. Подсознательно он мечтает, - символически, конечно, - складывать в них деньги, хотел бы тщательно закрывать крышечки, так надежнее. Но настоящий анальный тип все же оставляет коробочки открытыми, доступными. Он закроет их только в тот момент, когда сам решит, что настала пора. И подсознательно прячет в них знаешь что? Собственные экскременты. Так ему хотелось поступать в младенчестве, но появлялась злая мама и убирала из-под него.
- Твой анализ, Отто, представил младенца Пабджоя довольно противным, заметил я. Отто ответил мне улыбкой:
- Ты спросил - я сказал.
Мы перешли к сыру, и я задал ещё один вопрос:
- Теперь о самоубийствах. Кто они - самоубийцы?
- Пабджой доложил министру версию самоубийства Маршана с моей подачи, - признался Отто, - Это довольно просто. Самоубийство обычно свидетельствует о душевной депрессии. То есть: этот мир для меня недостаточно хорош. Альтернатива: я недостаточно хорош для этого мира. И то и другое - явления нездоровые. Душевная болезнь - понимаешь? Поэтому логика самоубийцы не поддается никаким резонам и аргументам. Докажи человеку, решившему покончить с собой, что он достаточно хорош для этого мира, заставь его жену, детей, мать, делового партнера твердить ему денно и нощно, что он прекрасный малый - и что из этого выйдет? Он-то лучше знает, как обстоит дело, и лезет в петлю! Отчаяние буквально затопляет его, депрессия оборачивается злостью против всех и вся, а смерть - наказанием для них: пусть чувствуют свою вину. Как правило - самоубийцы - больные люди, это видно. Грустные, отрешенные, беспокойные...
- У Маршана этих признаков не было? Ты уверен?
- Уверен. Это моя работа - знать такие вещи. Маршан - самоубийца единственного известного нам противоположного типа. Здоровый человек, доведенный до отчаяния внешними обстоятельствами. Эти обстоятельства спровоцировали внутренний конфликт, которого он не вынес. Возможно, он был храбрым человеком, но не видел достойного выхода из положения, в которое попал. Как, к примеру, шпион, который предпочитает умереть и унести в могилу свой секрет, потому что знает, что иначе его вынудят сознаться. Или отец семейства, смерть которого избавит его близких от бесчестья.
- А в случае с Маршаном...
- А в случае с Маршаном... - круглое, розовое лицо Отто приблизилось к моему, насколько позволяли размеры стола, пухлый палец постучал о белую скатерть, - Скорее всего, он был чьим-то агентом и зашел в тупик. Голову готов прозакладывать.
Возразить мне было нечего.
ГЛАВА 7
Три дня спустя я забрал в отделе паспорт и прочие бумаги на имя Джорджа Пэррота - сотрудника агентства "Рейтер" и взял билет на самолет в Лилль: там проще пройти пограничный контроль, чем в забитом иммигрантами парижском аэропорту Шарль де Голль. Из Лилля в Париж я отправился поездом. К вечеру прибыл на Северный вокзал и снял номер в отеле под названием "Отель Рояль-дю-Нор", благо он рядом. Улегся в постель и проспал до самого утра. А в десять уже сидел с Артуром в соседнем бистро. Ариана Сегюр нашлась, - обрадовал меня Артур. Он вытащил из кармана листок и прочел вслух:
- "Родилась восьмого августа двадцать третьего года. Вышла за Марка Сегюра в марте сорок шестого. С 1953 года замужем вторично, за Даниэлем Бонтаном, художником. Ныне проживает в Шмен де-ля-Фосс, в пяти километрах от Шартра. Номера дома нет. Видимо, это сельский дом. И сама Ариана, и её муж состояли в коммунистической партии, но вышли из неё в пятьдесят шестом. Детей нет. Он выставляет свои картины в местной галерее, но были выставки в Париже, Цюрихе и Милане". Она сотрудничает в местной газетенке.
Прочтя, он отдал мне аккуратно исписанный листок и продолжал:
- Я поговорил с твоим господином Баумом. Он, по-моему, обиделся. Но все же назначил тебе встречу сегодня в час в известном тебе месте.
- С Артуняном что-нибудь прояснилось?
- Полиция утверждает, что ничего не знает. Газеты врут, как обычно. Общее мнение: темное дело с этим Артуняном. Похороны на русском православном кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа завтра в десять.
- Как со списком связей Маршана?
- Вот, держи, - Артур протянул мне лист бумаги, - Шестнадцать имен с краткими комментариями, телефонные номера.
- Спасибо, друг, - сказал я, - И последняя просьба: свяжись с Изабел, попроси её прийти ко мне в отель к шести.
- Сделаю, - пообещал Артур, - Когда ты, наконец, расскажешь, чем занят?
- А никогда, - сказал я, - Тебе этого знать не надо.
Я не был знаком с Маршаном, - сказал Баум, - Но убежден, что человек он был незаурядный.
Мы сидели за обедом и ели нечто безвкусное, предназначенное для кормежки иностранных туристов.
- У вас есть версия о причинах самоубийства? Вы допускаете возможность шантажа? - спросил я.
- Не думаю, чтобы его шантажировали, потому что не допускаю мысли, что Маршан был чьим-то агентом. Человек столь высокого ранга, постоянно на виду, постоянно подвергавшийся нападкам недоброжелателей, которые не упустили бы ни малейшего его промаха - у всех политиков есть враги, - разве мог бы такой тридцать лет быть агентом иностранной разведки и не провалиться?
- Вы назвали срок - тридцать лет. Почему именно тридцать?
Баум тонко улыбнулся:
- Простая дедукция. Этого человека могли без нашего ведома завербовать только во время войны, в сумятице, в оккупации. В любое другое время мы бы вычислили его связь с коммунистами, заметили бы любой подозрительный контакт.
- Выходит, я зря трачу время?
- Выходит, так. - Бледное лицо моего собеседника не изменило выражения.
- Можете показать мне досье Маршана из вашего архива?
- Вы понимаете, о чем просите? Чего ради я пошел бы на такой риск?
- Артунян сказал, что вы могли бы помочь, а я нуждаюсь в помощи. Ведь вы имеете доступ к такого рода документам?
- Ничего подобного, - возразил он - Досье на министерских начальников хранятся у шефа.
- Значит, вы не сможете достать досье Маршана? - мне казалось, будто он просто не хочет сделать то, о чем я прошу, но я старался его понять. Этот человек просто боится.
- Я же не сказал, что не смогу. Нужен убедительный повод, чтобы запросить досье из архива. Не так все просто.
- Но вы готовы на это? - я уже терял терпение: вот бюрократ чертов. Он, конечно, спас мне жизнь, но любить его я не обязан.
- Попробую, - протянул Баум, - Только я почти уверен, что ничего заслуживающего внимания в этой папке нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29