Но есть одна тонкость - его собственный бизнес не совсем легален. Он сам из мафии и, стало быть, уязвим. И управляем. Неспроста вас взяли в оборот у самого его порога. Откуда узнали, что вы к нему собрались?
Я припомнил чернокожего охранника у входа в заведение Шавана - как он приплясывал от холода в своем длинном не по росту плаще. И двух молчаливых подручных с напомаженными волосами. Та ещё публика...
- Кстати, - прервал мои воспоминания Баум, - Кто такой Брансон?
- Расскажу, когда вернусь, - пообещал я.
- Мы заодно проверили и Робертона, - сказал Баум, - Таков порядок. Может, вам это интересно - он состоял в "Союзе молодых коммунистов", когда учился в лицее в Гренобле. Был членом троцкистской ячейки в Сорбонне. Теперь подвизается в крайне правой экстремистской националистической группе "Аксьон де ля Франс". Странные политические метания и довольно проворные для человека его лет - ему под сорок. Так не забудьте мне рассказать о Брансоне...
Сообщение о взрыве появилось в первых выпусках "Франс Суар" и "Монд" хорошо хоть, не на первых полосах. Я и так причинил Изабел множество хлопот - не хватало еще, чтобы газеты подняли шумиху. К счастью, репортеры пока не связали событие с английским посольством: просто взрыв в квартире по неизвестной причине, пострадавших нет.
- Тебе обязательно писать об этом? - спросил я Артура, когда мы встретились в его любимом баре.
- Конечно. "Рейтер" не может обойти этот случай, ведь Изабел английская подданная. Полиция утверждает, что была использована пластиковая бомба и, стало быть, это попытка убийства. Изабел все утро допрашивал полицейский инспектор. Такого не скроешь.
- Ну хоть смягчи как-нибудь, Артур, - попросил я.
- Попробую. Но боюсь оказаться в дураках: если не будет других новостей, то все газеты по обе стороны Ламанша распишут этот взрыв.
- О Господи, этого только не хватало!
Артур решил переменить тему:
- Как тебе Таллар? Какие у него были мотивы для встречи?
- Встреча прошла с пользой для меня, - сказал я, - Получил от него координаты одного любопытного парня в Кельне...
- Поедешь в Кельн?
- Завтра же. Оттуда в Лондон. Вернусь через пару дней. А насчет мотивов Таллара - у него их попросту нет. Мотивы есть у "нашей партии". У этой дамы все есть - мнения, познания и прочее. Таллар сам по себе не существует, он просто инструмент для исполнения пожеланий "нашей партии".
Вечером того же дня Изабел принесла то, что осталось от моих пожитков, в грязноватую гостиницу на Левом берегу. Бритвенный прибор уцелел, но весь оказался забит пылью.
- Остаться не могу, - сказала Изабел, - Меня ждет подруга. Поживу у нее, пока не уладится с моим жильем. Береги себя, милый.
Мы поцеловались, как всегда, нежно и она ушла.
Я достал из кармана бумаги, которые получил от Таллара. На одной странице - биография Иоханнеса Мюллера, на трех - материалы суда, в том числе множество подробностей о том, как жестоко он обращался с заключенными. И, наконец, указания, как обращаться с ним самим. Если попробует уклониться от беседы, проявить жестокость - это помогает. Он зациклен на двух вещах: страшится Божьего суда и уверен, будто стал жертвой судебной ошибки. Можно сказать, что меня прислал Рейналь. Можно предложить похлопотать за него - за Мюллера, то есть - перед международным судом. Естественно, на самом деле этого делать не следует.
Я обдумал прочитанное и позвонил Артуру. Позже он перезвонил мне и сообщил то, о чем я его просил: имена всех членов Международного суда в Гааге.
ГЛАВА 19
Из отеля в Кельне я позвонил нашему сотруднику в Берлин и попросил перезвонить мне по спецлинии. Спустя полчаса он уже знал, что именно интересует меня в Целендорфе. Кельн был весь укутан снегом, шпили знаменитого собора вонзались в серое декабрьское небо, будто два черных пальца. Мимо с грохотом и звоном проносились трамваи, пешеходы осторожно двигались по скользкому тротуару. Таксисты заламывали несусветные цены, так что портье никак не мог с ними договориться. Какой-то коротышка с военной выправкой вышел из отеля следом за мной и тоже остановился на тротуаре. Его появление сильно меня озадачило - я приметил этого человека ещё в самолете, он сидел тремя рядами позади меня. Я кивнул ему, но он никак не отозвался. Тут как раз два такси остановились одновременно, и портье распахнул дверцу первого, приглашая меня.
- Куда вам ехать? - спросил он. Я назвал адрес.
- Леопольдштрассе тридцать четыре, шнелль! - громко повторил он, обращаясь к водителю. Коротышка остался на тротуаре - второе такси было наготове. Отъезжая, я услышал, как позади хлопнула дверца.
Решившись проверить мой убогий немецкий, я спросил:
- Что это за район, куда мы едем?
К моему удивлению, таксист понял вопрос.
- Поганое место. Худшее в Кельне. Преступлений много, не всякий возьмется туда пассажира везти. Вам-то туда зачем?
- Одного человека надо повидать.
Мы миновали грандиозное здание выставочного центра "Мессе Халле" и теперь двигались вдоль бесконечной фабричной стены. Вбок уходили ряды однообразных жилых домов, кое-где мелькали желтые огни дешевых забегаловок. Номер тридцать четыре по Леопольдштрассе оказался как все - из красного кирпича, с квадратными окнами и ступенчатой крышей. Снег кое-как припорошил мусорные баки вдоль тротуара, кучу какого-то тряпья и старое велосипедное колесо. Двое парней в клетчатых куртках стояли на ступеньках подъезда физиономии у них были неприветливые. Я спросил того, который показался посимпатичнее:
- Иоханнес Мюллер здесь живет?
- Ich weisse nicht - не знаю, - процедил он сквозь зубы.
- Может вы знаете? - повернулся я к его приятелю.
- Der Alte im dritten Stock hinten - старик с третьего этажа. - Оба снова уставились на унылый пейзаж.
Шагнув в подъезд, я очутился во мраке. Воняло мочой, кошками, дезинфекцией, из-под каждой двери тянуло вареной капустой - безошибочная примета нищеты в Германии, в каждой стране она своя. Правда, ступеньки вымыты чисто. На третьем этаже из четырех дверей - ни одной дверной таблички - я выбрал первую попавшуюся и, за неимением звонка, постучал. Из квартиры донеслось какое-то шарканье и затихло. Кто-то притаился за дверью, не решаясь отворить. Я постучал посильнее - кулаком. На сей раз ответом был металлический лязг - отложили крюк, дверь приоткрылась чуть-чуть, меня обдало запахом пота и несвежего белья. Я разглядел седую голову не выше четырех футов от пола - неведомое существо молча уставилось на меня.
- Господин Мюллер здесь живет?
- Neben an - рядом! - Дверь захлопнулась, слышно было, как крюк водрузили на место. Я тут же постучался в соседнюю дверь и услышал шаги.
- Wer ist da - кто там? - голос старческий, хриплый и слабый.
- Я к вам, господин Мюллер.
- Зачем?
- По вашему делу. Рейналь меня прислал.
Дверь отворилась, меня впустили в полутемную прихожую. Мюллер пригласил: "Kommen Sie herein" - и сам прошел вперед.
Комната была почти пустая и очень чистая. В углу топилась изразцовая печь, но тепла почти не давала. Возле печи стояла узкая кровать, напротив кухонный шкаф, газовая плита, на ней - кастрюли. Большой квадратный стол, занимавший всю середину комнаты, завален какими-то папками, связками бумаг - только небольшая территория свободна: здесь, очевидно, Мюллер писал. Я увидел исписанный мелким почерком лист и толстый справочник - он был раскрыт, страницы придавлены тяжелым распятием. Хозяин кивком указал мне на стул, сам сел на другой.
- Слушаю вас, - глубоко сидящие бледно-голубые глаза смотрели на меня недоверчиво, сухая кожа обтягивала почти лысый череп. Старый серый кардиган с кожаными заплатами на локтях, а под ним такая же серая, застиранная, непонятного цвета рубашка...
- Рейналь дал мне ваш адрес, потому что я тоже интересуюсь делом Барбье, - начал я.
- В писании сказано: "Око за око" - я добиваюсь справедливости. Пусть все узнают правду, - был ответ.
- Я и хочу знать правду.
- На суде правду скрыли. Барбье имел высокопоставленных дружков, а из меня сделали козла отпущения.
- Рейналь так и сказал. Он дал мне прочесть ваши показания насчет Маршана.
- Как это, скажите на милость, Барбье удалось улизнуть? - скрипучий голос тянул свое, Мюллер не слушал меня, весь во власти своей навязчивой идеи.
- Никто не мог тогда скрыться без помощи друзей и сообщников. Это я вам точно говорю, я был там, когда пришли американцы...
- Я с вами согласен.
Старческий голос окреп, теперь старик произносил давно отрепетированную речь. Он сжился с собственной версией событий тридцатилетней давности и не ведал сомнений:
- Барбье знал, как деньги делать, а когда у человека куча денег, так ему никакой закон не страшен. А ведь Господь наш изгнал торгашей из храма вот что надо помнить...
Он даже отбивал ритм ладонью по груде папок, сваленных на столе. Я оторвал взгляд от его руки, чтобы заглянуть в слезящиеся глаза: рука палача может быть похожа на руку хирурга. Или поэта. Но глаза совсем другие...
- Андре Маршана вы помните?
Однако перебить его было невозможно.
- ...Я сидел двадцать лет. За что? Я выполнял приказы. Как и ваши "томми" в Ирландии, как "джи-ай" во Вьетнаме. Разве есть разница? Я отсидел двадцать лет, потому что они упустили Барбье. Нарочно упустили. Я отсидел его срок. Суд неправомочен, нарушена женевская конвенция. Приговор, который мне вынесли, - это преступление против человечности.
Я все смотрел на тонкую, почти бестелесную руку, хлопающую по бумагам.
- Мне бы хотелось поговорить о Маршане и Бракони.
Рука сделала нетерпеливый жест:
- Я старик, мне скоро восемьдесят. Двадцать лет я провел в невыносимых тюремных условиях. Только вера поддерживала меня. С марта прошлого года мое заявление лежит в Международном суде в Гааге, у меня есть подтверждение...
Он вытащил из кипы тоненькую папку - доказательство того, что внешний мир официально признает существование некоего Иоханнеса Мюллера, палача, чьи жертвы - некоторые из них - как не странно, выжили. Юристы и чиновники изучают его дело, сверяют цитаты из протокола, подыскивают прецеденты чтобы разобраться, не обошлась ли Европа малость несправедливо с этим самым Иоханнесом Мюллером.
- Я знаком с вице-президентом Международного суда.
- С Деесманом?
- Вот именно. С Хьюго Деесманом. Но и вы должны мне помочь.
Его глаза впервые сосредоточились на моей персоне.
- Какие у вас отношения с Деесманом?
- Несколько лет назад он выносил судебное решение по одному делу, с которым я тоже был связан. Я собирал доказательства и свидетельские показания.
- Дело касалось прав человека?
- Нет, чисто этические вопросы отношений между правительствами. Мы тогда неплохо поладили, я и Деесман.
В его выцветших глазах вспыхнула было надежда, но тут же сменилась прежним выражением недоверия:
- Откуда мне знать, что вы говорите правду?
- Придется поверить. Иначе не договоримся.
Он долго молчал, потом задал вопрос:
- Давно вы знаете Рейналя?
- Недавно. А вы?
- Он меня разыскал в ноябре прошлого года. Не знаю, каким образом.
- Ладно, Мюллер, - сказал я, - Мы сторговались или нет?
Старик пожал плечами.
- Мне терять нечего. Что вы хотите узнать?
- Я читал ваши показания в суде насчет Маршана. Вы их помните?
- Конечно. У Барбье была такая слава, будто бы он ничего на свете не забывает. То-то он был грозен на допросах. А на самом деле у него память никудышная, это я все помнил, а он пользовался. Потому мне и приходилось присутствовать на допросах. Вам следует знать: в отличие от гестапо, служба безопасности абвера пыток не применяла.
Старик ловко воспользовался общеизвестными сведениями, но также общеизвестно было и то, что именно Лионский отдел службы безопасности являл собой исключение. Было и ещё несколько подобных исключений. Но я не стал ввязываться в спор.
- Вы клятвенно подтвердили, что Маршан находился под контролем СД с того момента, когда в сорок третьем его арестовали. Но если его завербовал абвер, каким образом в его судьбу вмешалось гестапо?
- Постарайтесь понять. Офицеры абвера гестаповцев за людей не считали, для нас это были отбросы общества. Однако Барбье был убежденным национал-социалистом, в партию вступил одним из первых, для него партийные интересы все заслоняли. И он не разделял нашего отношения к гестапо, особенно после ареста шефа абвера, адмирала. Вот поэтому, когда в парижской штаб-квартире гестапо прослышали об аресте Маршана и затребовали его, то Барбье возражать не стал. Если вы помните, к сорок третьему году гестапо уже почти полностью присвоило наши функции.
- Как это было - с Маршаном?
- Приехал из Парижа эсэсовский генерал Оберг, состоялась их встреча. На ней присутствовал также доктор Кохен - шеф гестапо во Франции.
- Вы видели отчет Кальтенбруннера за май сорок третьего?
- Видел - Барбье мне показывал. Не весь, только часть.
- Там упоминался осведомитель, принадлежавший к руководству подполья.
- Да. Имя не было названо, но все догадывались, что это Маршан. Среди завербованных не было другого человека такого ранга.
- Какая у него была кличка?
- Fledermaus - летучая мышь. Это мы с Барбье придумали. Барбье обожал Штрауса, Легара - вообще оперетту. Маршану эта кличка подходила - летучая мышь охотится в потемках, - в хриплом голосе послышалась усмешка, но лицо осталось неподвижным.
- В Лионском архиве все это отразилось?
- А как же? Я сам все записал - это была моя работа. Я вел картотеки очень аккуратно, - сказано было с гордостью.
- А где теперь архивы?
- Откуда мне знать? Исчезли...
- А вы случаем не сохранили кое-каких копий - ну, допустим, чтобы подстраховаться?
Старик задышал тяжело, заерзал на стуле:
- Я-то нет, а вот Барбье наверняка сохранил, может, потому и сумел скрыться, да так, что никак его не найдут.
- Теперь поговорим о Бракони. Вы показывали, что его завербовал Барбье...
- Никакой не Барбье, а я сам. И притом пальцем его не тронул, - старик будто гордился: вот, мол, какое достижение...
- Вы идиот, Мюллер! - сказал я, и даже ухитрился, тряхнув своим запасом немецких слов, повторить по-немецки:
- Sie sind ein Vollidiot!
Старик аж поперхнулся и начал было подниматься со стула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29