Поглощенная яичницей с беконом, я слушала ее вполуха. Урчание у меня в животе было, пожалуй, громче тех звуков, какие издавал обычно Аполлон, когда у него было дурное настроение.
— А где Виктория? — спросила я, проглотив очередной кусок. — В школе? Экономка покачала головой.
— Милая деточка плохо чувствует себя сегодня. Так она мне сказала и попросила принести завтрак к ней в комнату. . . — А… — Я мысленно взяла слова миссис 0'Хара на заметку, решив попозже заглянуть к Виктории и поблагодарить девочку за внесенные, благодаря ей, улучшения в меню Аполлона.
Совершенно не зная, чем занять себя после ланча, я решила прогуляться по саду. Мне страстно хотелось поговорить с Натаниэлем наедине. Я бродила между фруктовыми деревьями и грядками с овощами, и в попытке отвлечься от осаждавших меня мыслей пыталась угадать, что находится внутри каждой из разнообразных надворных построек вокруг. Но даже прогулка по саду, выдержанному в строгом английском стиле, где росло множество прекрасных цветов, источавших чудесный аромат, и цвели полудикие вьющиеся растения, не вносила успокоения в мою истерзанную душу.
Внезапно я увидела Натаниэля, и мое давление подскочило тут же вероятно до небес. Не заметив меня, он вошел в большое беленное строение и закрыл за собой дверь.
Несколько мгновений я боролась с собой, но в конце концов любопытство мое одержало верх, и, толкнув деревянную дверь, я вошла внутрь.
Натаниэль сидел за большим столом в дальнем конце комнаты спиной ко мне. Пиджак он снял; обшлага его рубашки были завернуты и тыльная сторона правой руки испачкана чернилами. Перед ним на столе были разложены какие-то планы или чертежи, и он был так поглощен ими, что даже не слышал, как я вошла. Справа от него на стене висели разнообразные инструменты, а прямо под ними стоял верстак.
Мастерская Натаниэля… Сердце у меня колотилось все сильнее по мере того, как взгляд мой выхватывал из полумрака все новые и новые детали обстановки.
Целая стена была полностью увешана чертежами и рисунками одного и того же предмета. А на полке стояла его трехфутовая модель — деревянный остов с двумя плоскостями обтянутых парусиной крыльев, мотором и настоящим пропеллером. Передо мной было явно последнее изобретение Натаниэля — летательный аппарат.
Когда же был изобретен аэроплан? Я наморщила лоб, пытаясь вспомнить, что мне рассказывал об этом Алекс. К горлу у меня подкатил комок, когда я подумала о брате, со смертью которого так до сих пор и не смогла свыкнуться. В свое время он поведал мне немало интересного из истории самолетостроения, и его рассказы запали мне в память. Братья Райт, я вспомнила, совершили свой исторический полет в 1903 году, но сообщение об этом эпохальном событии было напечатано всего лишь в нескольких центральных газетах, поскольку мало кто поверил тогда, что им удалось действительно подняться в воздух. Следующей заметной вехой стал биплан Кёртиса, созданный несколько лет спустя. Но это означает, что летательный аппарат Натаниэля является его предшественником… и по праву должен считаться первым, побившим рекорд братьев Райт. При этой мысли я почувствовала, как меня охватывает волнение.
Я шагнула к Натаниэлю. Он поднял голову и медленно повернулся. В его глазах мелькнуло выражение, какое обычно видишь у животных, защищающих свою нору от хищника. Поспешно он собрал со стола какие-то бумаги, похожие на официальные документы, и сунул их в папку. Мне показалось, я смутно вспоминаю слова Виктории — старой Виктории — о каком-то таинственном деле, которым занимался Натаниэль перед самым землетрясением, но тут же выбросила из головы эту мысль, как плод своего не в меру разгулявшегося воображения.
— Кто сказал вам, что вы можете сюда войти? — спросил Натаниэль, поднимаясь со стула.
Ноги у меня были словно ватные, но я все же подошла к столу.
— Дверь была не заперта. Если вы хотели скрыть от других, чем вы тут занимаетесь, вам следовало бы предупредить, чтобы сюда никто не входил.
— Может человек, в конце концов, уединиться где-нибудь в этом доме?! Черт побери! Почему вы повсюду суете свой нос? — Он схватил меня за плечи, и меня словно током ударило от его прикосновения даже сквозь плотную шерстяную ткань.
— Вы так сильно меня ненавидите? — спросила я спокойно.
Он мгновенно откинулся назад, словно я выстрелила в него из револьвера.
— Ненавижу… Нет-нет, дело совсем, не в этом. — Воздух между нами казалось потрескивал от электрических разрядов. — Но женщина должна знать свое место. Только и всего.
— Только и всего? — переспросила я, подозревая, что за его резкостью кроется нечто большее, чем обычное презрение к женщинам.
— Разумеется. — У него задергалась щека. — Итак, вы сами уйдете, или мне придется применить силу, чтобы выпроводить вас отсюда?
— Чего вы так боитесь?
— Я не боюсь… Во всяком случае, меня не пугают женщины, всюду сующие свой нос.
— Может быть и нет, — продолжала я упрямо гнуть свою линию, призвав себе на помощь остатки мужества, — но как бы там ни было, вы мне не доверяете. Возможно вы вообще не доверяете женщинам.
— Я собираюсь жениться на одной из них!
— На девушке, едва начавшей выезжать в свет, с которой можно чувствовать себя спокойно, поскольку она не осмелится вас покинуть. — Как же мне заставить его наконец очнуться и почувствовать запах кофе, пока он не обжег себе им язык. Времени оставалось так мало. Из головы у меня не шли слова Виктории: «Я часто думала, насколько все могло бы сложиться по-другому, если бы этой свадьбы вообще не было».
Он моментально опустил руки, словно я была зачумленной.
— Пруденс хорошая, порядочная женщина. Ради Виктории я должен выбрать себе подходящую жену.
— Кого-нибудь, кто стал бы девочке настоящей матерью? — мягко спросила я.
— Да. Ребенку нужна мать.
— Чувство долга по отношению к своей сестре вы считаете достаточным основанием для женитьбы?
Мне показалось, он смутился.
— Разумеется. Что может быть важнее счастья ребенка?
— А как насчет любви? — спросила я, с трудом подавляя желание протянуть руку к его лицу и разгладить проложенные страданием морщинки у глаз.
— Любви? Для женщины вашей профессии вы чересчур сентиментальны. Его слова причиняли боль.
— Возможно, — я опустила глаза. — Однако любовь, я уверена, это нечто большее, чем обычно принято считать. Мне встречались в жизни мужчины, которые говорили, что любят меня, но… я совершенно ничего к ним не испытывала.
— Цинизм вам явно не идет, хотя, полагаю, он неотделим от вашей профессии. Я вспыхнула, сообразив, что он подумал.
— Вы не поняли… Думаю, моя реакция объяснялась тем, что мне пришлось пережить в детстве, — сказала я, мысленно добавив: «…Когда я постоянно испытывала чувство неуверенности, не зная, что это такое — когда тебя любят». — Семья моя была далеко не образцовой, так что у меня есть некоторое представление о том, как вы должны были себя чувствовать.
— Не представляю, какое может быть сходство между вашей семьей и моей.
— Ваша мачеха сбежала, когда вам было, сколько, девятнадцать?
— Семнадцать. И что из этого следует?
— Готова поспорить, — продолжала я, не ответив на его вопрос, — вы до сих пор не можете простить и своей родной матери, что она покинула вас, уйдя в мир иной. — Необходимо было заставить его понять самого себя, прежде чем я могла надеяться, что он увидит, почему его женитьба на Пруденс была бы огромной ошибкой.
— Это неправда, — запротестовал он и отвернулся, но я успела увидеть, как черты его лица исказились от боли.
Я подошла и положила ему руку на плечо. Он мгновенно вздрогнул и весь сразу же напрягся.
— Я хорошо знаю, что это такое — потерять кого-то, кого ты любишь, — сказала я тихо, и на мгновение перед моим мысленным взором возник Алекс. Поспешно упрятав болезненное воспоминание в самый дальний уголок памяти, я продолжала: — Во всяком случае, согласно «Ал-Анон»note 5, те, кто выросли в неблагополучных семьях, почти всегда испытывают затруднения в создании длительных связей.
Натаниэль шагнул к модели аэроплана, загородив ее от меня спиной.
— Я не слова не понял из всей той ерунды, которую вы здесь только что болтали. Какой-то Ал и нефунк…. как вы назвали эти семьи. Итак, вам удалось проникнуть в мой глубоко скрываемый от всех черный секрет. А теперь оставьте меня.
Я подошла к нему и внимательно посмотрела на модель.
— Прекрасный аэроплан. Я видела их много, хотя и не совсем таких.
— Вы видели?
— Вы строите где-то настоящий аэроплан? — ответила я вопросом на вопрос.
Молчание.
У меня екнуло сердце от радостного предчувствия.
— Ведь так? Признайтесь! Он летает? Мне бы хотелось на нем полетать до того, как я отсюда уеду.
У него буквально отвисла от изумления челюсть.
— Вы хотите на нем полетать? Вы не считаете все это… глупостью?
— Нет, — ответила я твердо, тронутая до глубины души выражением его лицо. Он выглядел таким беззащитным в эту минуту. — Нет, я так не считаю.
К моему несказанному удивлению он вдруг схватил меня за руку и потащил к столу; от его прикосновения вверх по моей руке мгновенно поднялась волна жара. У стола он отпустил мою руку и встал у меня за спиной.
— Это вариант модели, созданной Орвиллом и Уилбуром Райтами в 1903 году, — произнес он дрожащим от волнения голосом, и я почувствовала на шее его теплое дыхание. — По существу я начал работать над своей моделью задолго до полета их «Китти Хок», который длился меньше минуты. Эта идея завладела всеми моими мыслями с тех пор, как я прочел роман Жюля Верна о летательных аппаратах.
— Не он ли также написал «Машину времени»? — закинула я удочку.
— Ерундовая книга, — он пренебрежительно махнул рукой. — Путешествие во времени… абсурд!
Я вздохнула. Да, убедить его будет явно нелегко.
— Как бы там ни было, — продолжал он, — моя модель отличается от аппарата Райтов по некоторым аэродинамическим показателям. Мощность у нее тридцать пять лошадиных сил, двигатель восьмицилиндровый, и я также сделал ее двухместной. — Взмахом руки он показал на чертежи, задев при этом меня слегка по плечу. — Ив довершение, я изменил угол наклона крыльев и форму пропеллера, чтобы увеличить скорость.
— Отлично, — воскликнула я, все более воодушевляясь с каждой минутой, заставив себя не обращать внимания на вызванное его прикосновением жаркое покалывание в плече. — Как я понимаю, вы уже испытали ваш аэроплан в полете.
— Да, я поднял его в воздух, хотя и с трудом, но эта чертова штука продолжает заваливаться, когда я сбавляю скорость.
Я вгляделась в чертежи.
— Похоже, с пропеллером здесь что-то не так. — Я прищурилась, мысленно представив Алекса в биплане, на котором он когда-то постоянно летал. — Угол неверен. Вам нужно его изменить… вот так. — Взяв карандаш, я быстро проиллюстрировала свою мысль. Он посмотрел на меня так, словно я только что сказала ему, что прибыла с Марса.
— Откуда, черт побери, вам столько известно о летательных аппаратах?
— От брата. Он был летчиком, выполнявшим фигуры высшего пилотажа для Голливуда.
— Голливуда? Никогда о таком не слышал. Я даже не подозревал, что кто-то еще, кроме Райтов, добился успеха в создании летательных аппаратов.
— Никто и не добился. Ну, не совеем… — Я поспешно переменила тему разговора. — И с кем вы летаете на вашей машине?
Он мгновенно сник.
— К сожалению, пока я совершаю все свои полеты в одиночестве. Я надеялся, что Пруденс присоединится ко мне, но она не одобряет моей «глупости», как она это называет. Хочет, чтобы я все это бросил, когда мы поженимся. Полагаю, она боится, как бы я не сломал свою дурацкую шею и не оставил бы ее богатой вдовой.
— Вы не можете вот так, просто, отказаться от своей мечты.
На его лицо легла тень.
— Это уж моя забота.
— Но это неверно. К тому же, вы могли бы установить новый рекорд.
Мгновение он смотрел на меня так, будто видел впервые, затем задумчиво улыбнулся.
— Вы совсем непохожи на женщин, которых я когда-либо знал.
Интересно, сколько же было этих женщин?
— Вы тоже непохожи на мужчин, которых я когда-либо знала, — ответила я честно. Чем больше я узнавала о Натаниэле Стюарте, тем сильнее он меня интриговал. Как и его сестра — только намного больше.
Я вспомнила, что миссис 0'Хара сказала мне о болезни Виктории, и упомянула об этом.
Он нахмурился.
— Странно. Виктория ничего мне не сказала, хотя и выглядела немного бледной, когда, после вашего ухода, спустилась в гостиную. Она хотела поговорить о чем-то наедине с Пруденс. Похоже, ребенок начинает испытывать теплые чувства по отношению к своей будущей мачехе. Хорошо.
Теплые чувства по отношению к этой ледышке! Я едва не фыркнула. Лед и пламя…
Пламя. Я содрогнулась, увидев на мгновение мысленным взором объятую пламенем Викторию. Как могла я остаться в стороне, допустив, чтобы эта невинная маленькая девочка едва не сгорела во время землетрясения…
— Натаниэль, — я порывисто вздохнула. Он поднял голову.
— Вы побледнели. Вам нездоровится?
— Я не больна. Но я не та, за кого вы меня принимаете, — начала я торопливо. — Видите ли, дело в том…
Внезапно дверь мастерской с грохотом распахнулась и внутрь влетел комок шерсти. Проносясь через всю комнату, словно пушечное ядро, он замер у моих ног.
— Бесенок, должно быть, прорыл лаз под забором, — заметил раздраженно Натаниэль.
Я взяла Аполлона на руки и, стряхнув грязь у него с носа и лап, погладила по спине, молча проклиная его столь несвоевременное вмешательство.
— Придется мне обложить забор снаружи камнями, — сказал Натаниэль, забирая у меня щенка. — Надеюсь, это положит конец твоим шалостям, — сообщил он проказнику и, повернувшись ко мне, спросил: — Вы не заглянете к Виктории, пока я тут разбираюсь с этим возмутителем спокойствия? Передайте ей, что я скоро буду.
— Да, конечно, — пробормотала я, поняв, что наш разговор окончен. Натаниэль, чувствовала я, начинал проникаться ко мне доверием, хотя все еще считал, что я сплю с мужчинами за деньги.
Придется мне запастись терпением и подождать другого случая, чтобы сообщить Натаниэлю правду, сказала я себе, направившись к дому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37