Все замечательно, удобный сайт
и половицы могут провалиться под ногами, когда ты о чем-то задумался. Ступать осторожно и легко – правило номер один. Правило номер два – не выглядеть испуганно. Кажется, с этим у тебя проблемы.Она метнула на него взгляд.– Почему?– Ты знаешь, почему. Чего ты боишься? Что кто-нибудь тебя найдет? Или что тебя никто не найдет?– Это мое дело.– Ну, я ведь спросил по-дружески. – Он обнял ее за плечи. – Все проходят через это, попадая сюда. – Анна отшатнулась от него. – Извини, – сказал он. И сделал нарочито большой шаг назад.? Думаю, нам следует представиться друг другу по всей форме; потом, может быть, мы и подружимся. Дон Сантелли. Кажется, при встрече я не говорил этого. Обычно, мы не придаем значения фамилиям. Я твоей тоже не спросил.– Анна Гарнетт.– Гарнетт Garnet – (англ.) – гранат
. Мне нравится. Это вроде бы драгоценный камень, да??Да. Вроде. – Это была фамилия ее матери до замужества; теперь Анна взяла ее себе. Анна Четем исчезла где-то между Чикаго и Сан-Франциско. Теперь она была Анной Гарнетт и останется ею до конца жизни.– Ну вот, теперь мы знакомы, – сказал Дон. – Хочешь есть?Она кивнула.– Посмотрим, что здесь найдется.Он был высоким и тонким, с черными волосами, стянутыми в конский хвост на затылке, с глазами навыкате, с быстрой улыбкой и россыпью прыщей на лбу. И уже два года жил в Хейт Эшбери, то в одном доме, то в другом с разными людьми.– Ищу место, где я мог бы хорошо себя чувствовать, – рассказывал он, вынимая из холодильника пластмассовые коробки и накладывая овощи на тарелку. – Кажется, теперь нашел; здесь много хороших людей. Хлеб, – пробормотал он и отрезал толстый ломоть от диетической бутылки. – Сок, – наполнил стакан и поставил все перед Анной. – Ешь и отдыхай. У тебя нет других дел, как только быть счастливой.– Мне нужна работа. Я не могу ничего сделать, пока не найду работу.– Прикуси язык, Анна. Здесь это поганое слово не произносят. Мы пришли сюда, чтобы избавиться от всего этого. Работа – это для батраков.– Но...– А теперь послушай. Единственное, что нужно делать – это собирать каждый месяц продовольственные талоны. Если они есть, ты плюешь на всякую там работу, на твои нужды тебе хватит. Плата – двадцать пять баксов в месяц с человека, с питанием дороже, где-то пятьдесят, одежда у тебя есть, так ведь? Так что же тебе еще нужно?Анна пристально посмотрела на него.– Но все работают.– Но не здесь. Ты говоришь об этом ужасном месте, из которого вырвалась. Здесь ты занимаешься тем, что тебе нравится. Познаешь себя и узнаешь, что же на самом деле важно в жизни. Тебе не нравится еда?– Ну, не найдется ли какого-нибудь мяса или чего-нибудь...– Я такое дерьмо не ем, – любезно ответил он. – Я убежденный вегетарианец. Но здесь у нас проблем нет, никому нет никакого дела до того, что ты делаешь, пока ты не пытаешься обратить других в свою веру, и заботишься о самом себе. Сегодня сделаем ради тебя исключение. У Барби есть баночка тунца, она не будет иметь ничего против, если я тебе дам немного, чтобы помочь почувствовать себя здесь, как дома. Когда-нибудь вернешь ей, ладно? – он открыл банку консервов и вытряхнул рыбу на тарелку Анны. – Нормально?Она кивнула.– Спасибо. Если ты не работаешь, то ходишь в школу?– Нет, это неинтересно. Я отвратительный студент; ненавижу, когда мне говорят, что есть только один правильный путь, и я цепенею на экзаменах и тестах. Отец предлагал мне сотню баксов за каждое «отлично» в моей учетной карточке. Я сказал ему, что это жалкие гроши.– Почему?– Потому что каждое «отлично» должно было стоить восемь – девять тысяч. Потому что я ведь работал, верно? А сотня баксов за «отлично» – это же гораздо ниже минимальной заработной платы, если представить себе время, проведенное в школе и домашнюю работу. Я был совершенно разочарован этим типично капиталистическим поступком отца, который попытался лишить меня достойного уровня жизни; и потом им с матерью не нравилась моя прическа или одежда, или друзья или что я курю марихуану, или что не рассказываю о своих делах. А мне не нравилось, как осторожно они относятся к своей жизни, все планируют прежде чем пошевелиться, чтобы знать конец действия до его начала. Мне же хотелось романтики, тайны и неожиданной страсти. Поэтому у нас происходили всякие кризисы, много криков и слез, вот я и ушел и оказался здесь. Я играю на гитаре на углах улиц, разговариваю с прохожими и учу их лучше относиться к самим себе. Жизнь – это обуза для большинства людей, но не для меня. Я лежу на солнышке и принимаю каждый день таким, как он есть, я никогда не знаю, что случится завтра. Такой и должна быть жизнь. Давай найдем место, где ты будешь спать. Наверное, лучше всего на третьем этаже, меньше народа. Здесь наверху нет ванных комнат, но есть две на втором и одна на первом, а договориться с ребятами всегда можно.Он взял ее чемодан, и Анна пошла за ним на второй этаж, а потом по узкой лестнице, похожей на чердачную, на третий.– Давай-ка мы тебя устроим, – сказал он, – ставя чемодан на голый матрас. Он принес пустую картонную коробку. – Похоже твои шмотки сюда поместятся, если это все, что у тебя есть. – он начал открывать чемодан.– Оставь его в покое! – выпалила Анна. Он отодвинулся.– Извини, я только хотел помочь.– Я не люблю, когда трогают мои вещи.– У-у, – мягко протянул он. – Мы здесь многим делимся. Тебе следует об этом подумать. – он повернулся, чтобы уйти. – Не торопись, устраивайся потихоньку, мы здесь время не наблюдаем. Никаких часов, фактически. Осмотрись.Оставшись одна, Анна села на матрас. Он лежал в углу большой комнаты с лепным потолком и паркетным полом, выщербленным и потускневшим от времени. Когда-то здесь был бальный зал, теперь же располагалось пять матрасов, несколько стульев и картонных коробок с одеждой. Над матрасом Анны находилось круглое окно с квадратами стекол, из которого были видны такие же дома на другой стороне улицы, а за ними – вершины деревьев Пэнхендл, узкая, длинная полоска парка Голден-гейт, где она два дня сидела, убеждая себя, что парк – это дом, и скоро привыкла к этому месту.Она говорила самой себе, что ни о ком не будет скучать, но скучала по ним по всем. Не по Винсу, никогда, но по всем остальным скучала, по всем людям, которые заполняли ее дни с тех пор, как она родилась, и которые приобретали какое-то мистическое сияние и казались тем ярче, чем дольше она находилась вдали от них. О Хейт Эшбери она узнала в школе, ее одноклассники говорили о нем с возбуждением и тоской, как о месте свободы и свободной любви. Они клялись, что отправятся сюда, как только дома что-то не заладится, но никто из них не ушел. Анна была единственной, кто сделал это, и первые два дня, бродя по Сан-Франциско, она вовсе не чувствовала себя свободной; она испытывала пронзительное чувство одиночества и заброшенности и была уверена, что поступила неправильно. А потом встретила Дона Сантелли, который играл на своей гитаре на Пэнхэндл, и пошла с ним, потому что он сказал, что ей будут рады, она сможет остаться здесь сколько угодно времени, и ни о чем ее не расспрашивал, и потому, что Анна не знала, как быть.И потом она что-то значила для него, ведь он старался быть таким любезным. «Мы здесь многим делимся. Тебе следует об этом подумать». Но она не хочет делиться. Она ни с кем не хочет сближаться. Впервые за два года ее тело снова принадлежало ей; она чувствовала себя чистой, незапятнаной и нетронутой. И хотела такой остаться. Никто никогда больше не унизит ее, как это сделал Винс. Никому не удастся.Но не только прикосновения казались ей невыносимыми, ей трудно было разговаривать с людьми. Она хотела, чтобы ее оставили в покое, хотела отделиться от всех. Но в то же время не хотела быть одна. «Если бы они как бы были вокруг, но не приближались, мне было бы хорошо, – думала она. – Если они будут слишком навязчивы, я уйду куда-нибудь еще». Она села по-турецки на матрас, глядя в круглое окно. – Мне не нужно делать то, чего я не хочу. Никто не может заставить меня».Кажется, ей даже не надо было работать. Всякие паршивые работенки, сказал Дон. Продуктовые талоны. «Дедушка был бы ужасно разочарован, – подумала Анна. – Он бы сказал, разве не лучше было бы по крайней мере попытаться найти настоящую работу? Ты всегда можешь обратиться за помощью, если у тебя не получается, но ты была бы больше довольна собой, если бы попыталась использовать свою умную головку. А потом он бы поцеловал меня и сказал, какая я сообразительная».Анна сморгнула слезы.– Но я там больше не живу, – громко сказала она. – Я больше не принадлежу к их миру. Я часть этого мира. И я должна Барби, кем бы та ни была, банку тунцовых консервов. – Она оставила чемодан на матрасе и спустилась по крутой лестнице и прошла мимо кухни на улицу. Дом был пуст. Никому не было дела до того, куда идет Анна. Мэриан спросила бы ее, куда она собралась. «Мэриан всегда хотела защитить меня, – подумала девочка. – Но когда это действительно понадобилось, не защитила».Она пошла по тротуару, отыскивая бакалейный магазин, но спрашивать не хотела. На улице было много людей. Группы ярко одетых мужчин и женщин, которые расходились в стороны, давая ей пройти, и снова соединялись, пропустив девочку. От этого Анна чувствовала себя очень одинокой, а твидовый брючный костюм с белой блузкой, одетый на ней, когда она ехала в автобусе до города, заставлял ее чувствовать себя здесь чужой. Но все вокруг было таким необычным, и она решила, что достаточно находиться среди зрителей.Поблизости девушки в тонких шарфах взялись за руки и танцевали, встав в круг; подальше – мужчины с прическами в виде конских хвостов, с серьгами и длинноволосые женщины с повязками на головах сидели, скрестив ноги в дверных проемах, покуривая и переговариваясь. Прямо впереди Анна увидела, как группы людей входят и выходят из парка, а когда подошла поближе, то в глаза ей бросилось, что сотни людей расположились на траве, сидели, опираясь о стволы деревьев, читая или напевая под грустные переливы гитары.В Хейт Эшбери стояла весна. И каждый день прибывали все новые люди со всех концов страны. Их соблазняли романтические сказки о свободе, мире, гармонии, радости и любви. В нескольких кварталах этого района, с двух сторон ограниченного парком Голден Гейт, они создали мирок, сверкающий красками индийских сари, бархата и старых кружев, извлеченных из забытых сундуков, разрисованных вручную теннисок, сандалий и длинных ниток бус. От этого мира исходил запах ладана и марихуаны, он был обставлен подержанной мебелью и освещен свечами, вставленными в винные бутылки, или голыми лампочками, свисавшими с потолка. Это был мир аэроплана Джефферсона Кена Кейси, Благодарного Мертвеца и Холма Хиппи в парке Голден Гейт.– Полно места, – сказал кто-то Анне, наблюдавшей за толпой на холме. Незнакомец попытался притянуть ее к себе. – Ты можешь протиснуться сюда.Анна отшатнулась.– Я только смотрю.– Полно места, – повторил он, но убегая, девочка видела, что о ней уже забыли.Каждый день Анна гуляла по Хейт Эшбери, слушая и наблюдая. Через месяц она узнавала десятки лиц, и ее узнавали люди, и приветствовали улыбкой или рукой, поднятой ладонью вверх, таким у них был жест приветствия.– Две недели я ждал, чтобы сказать «привет», – обратился к ней молодой человек с белокурой бородкой и длинными светлыми волосами. – Так что, привет.– Привет, – коротко ответила Анна, не останавливаясь.– Меня зовут Сэнди, – сказал он, приноравливаясь к ее шагам, – я написал песню и посвятил тебе. Поэтому мне нужно знать твое имя.Он придвинулся поближе, пока они шли рядом, и его плечо и рука касались ее. Анна отодвинулась.– Поищи кого-нибудь еще.– Нет, ты – то что надо. Ты очень привлекательная девушка. Не могла бы ты идти помедленней? Я за тобой не поспеваю. И куда мы идем?Анна остановилась, глаза ее смотрели холодно.– Иди, куда хочешь, но держись подальше от меня. Я не хочу, чтобы ты тут мотался. Я так хорошо гуляла, а ты все испортил.– О, смотри-ка. Считается, что мы должны быть вместе, вот и все. Это значит, глянь... – он притянул Анну к себе и обвил своими длинными руками. – Главное – любовь, правда? – она отбивалась, и он сильнее сжал ее в объятиях. – Мы могли бы позабавиться, нам было бы хорошо вместе...При этом отзвуке прошлого Анна закричала, переполошив тихую улицу. Люди кругом забегали, засуетились.– Зачем ты так? – рассердился он. – Ты ведешь себя так, будто я какой-нибудь насильник; я хотел любить тебя.– Давай, бежим, – высокая молодая женщина схватила Анну за руку и прежде чем Анна успела подумать, она уже бежала по улице и по тротуару на другую сторону, к парку; а спутница крепко держала ее за руку. Люди расступались, чтобы пропустить их, а они бежали и бежали, вытягивая ноги в длинных летящих прыжках, их сердца колотились, сандалии гулко шлепали по тротуару, блузки стали мокрыми от пота под жарким солнцем майского дня.? Чудесно, – задыхаясь проговорила молодая женщина, когда они добрались до парка. Она бросилась на прохладную траву в тени дерева, увлекая Анну за собой. ? Хорошо было, правда? Боже, как мне нравится так бегать. С тобой все в порядке?– Да, – сказала Анна. Лицо ее было красным и удивленным. – Правда, все хорошо. Я отлично себя чувствую.– От бега всегда так, и неважно, бежишь ты от кого-то или к чему-то. Я Элинор Ван Нуйс. Рада познакомиться.– Анна Гарнетт. Спасибо, что спасла меня.– Сэнди отпустил бы тебя; он противник насилия. Но с тобой здорово бегать. Мы должны бегать раз в день, хотим мы этого или нет. Ты здесь уже давно?– Месяц. А ты?– О, целую вечность. Год. Я пришла сюда сразу после средней школы. Моя семья стратегически распланировала всю мою жизнь: я должна была закончить колледж и сразу же выйти замуж за какого-нибудь старого богача, который обеспечил бы меня; завести троих детей – девочку, мальчика, и не знаю, кто там должен быть третьим, – устроить красивый дом в пригороде и очень шикарную виллу для летнего отдыха в штате Мэн. Мне ничего другого не оставалось, как сняться с места. Я уже не могла выносить, когда они каждый раз заставляли меня делать то одно, то другое, чтобы подготовить свое будущее, и бранили меня, когда я гуляла с мальчиками, не соответствовавшими моему положению, и кончилось тем, что я все возненавидела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
. Мне нравится. Это вроде бы драгоценный камень, да??Да. Вроде. – Это была фамилия ее матери до замужества; теперь Анна взяла ее себе. Анна Четем исчезла где-то между Чикаго и Сан-Франциско. Теперь она была Анной Гарнетт и останется ею до конца жизни.– Ну вот, теперь мы знакомы, – сказал Дон. – Хочешь есть?Она кивнула.– Посмотрим, что здесь найдется.Он был высоким и тонким, с черными волосами, стянутыми в конский хвост на затылке, с глазами навыкате, с быстрой улыбкой и россыпью прыщей на лбу. И уже два года жил в Хейт Эшбери, то в одном доме, то в другом с разными людьми.– Ищу место, где я мог бы хорошо себя чувствовать, – рассказывал он, вынимая из холодильника пластмассовые коробки и накладывая овощи на тарелку. – Кажется, теперь нашел; здесь много хороших людей. Хлеб, – пробормотал он и отрезал толстый ломоть от диетической бутылки. – Сок, – наполнил стакан и поставил все перед Анной. – Ешь и отдыхай. У тебя нет других дел, как только быть счастливой.– Мне нужна работа. Я не могу ничего сделать, пока не найду работу.– Прикуси язык, Анна. Здесь это поганое слово не произносят. Мы пришли сюда, чтобы избавиться от всего этого. Работа – это для батраков.– Но...– А теперь послушай. Единственное, что нужно делать – это собирать каждый месяц продовольственные талоны. Если они есть, ты плюешь на всякую там работу, на твои нужды тебе хватит. Плата – двадцать пять баксов в месяц с человека, с питанием дороже, где-то пятьдесят, одежда у тебя есть, так ведь? Так что же тебе еще нужно?Анна пристально посмотрела на него.– Но все работают.– Но не здесь. Ты говоришь об этом ужасном месте, из которого вырвалась. Здесь ты занимаешься тем, что тебе нравится. Познаешь себя и узнаешь, что же на самом деле важно в жизни. Тебе не нравится еда?– Ну, не найдется ли какого-нибудь мяса или чего-нибудь...– Я такое дерьмо не ем, – любезно ответил он. – Я убежденный вегетарианец. Но здесь у нас проблем нет, никому нет никакого дела до того, что ты делаешь, пока ты не пытаешься обратить других в свою веру, и заботишься о самом себе. Сегодня сделаем ради тебя исключение. У Барби есть баночка тунца, она не будет иметь ничего против, если я тебе дам немного, чтобы помочь почувствовать себя здесь, как дома. Когда-нибудь вернешь ей, ладно? – он открыл банку консервов и вытряхнул рыбу на тарелку Анны. – Нормально?Она кивнула.– Спасибо. Если ты не работаешь, то ходишь в школу?– Нет, это неинтересно. Я отвратительный студент; ненавижу, когда мне говорят, что есть только один правильный путь, и я цепенею на экзаменах и тестах. Отец предлагал мне сотню баксов за каждое «отлично» в моей учетной карточке. Я сказал ему, что это жалкие гроши.– Почему?– Потому что каждое «отлично» должно было стоить восемь – девять тысяч. Потому что я ведь работал, верно? А сотня баксов за «отлично» – это же гораздо ниже минимальной заработной платы, если представить себе время, проведенное в школе и домашнюю работу. Я был совершенно разочарован этим типично капиталистическим поступком отца, который попытался лишить меня достойного уровня жизни; и потом им с матерью не нравилась моя прическа или одежда, или друзья или что я курю марихуану, или что не рассказываю о своих делах. А мне не нравилось, как осторожно они относятся к своей жизни, все планируют прежде чем пошевелиться, чтобы знать конец действия до его начала. Мне же хотелось романтики, тайны и неожиданной страсти. Поэтому у нас происходили всякие кризисы, много криков и слез, вот я и ушел и оказался здесь. Я играю на гитаре на углах улиц, разговариваю с прохожими и учу их лучше относиться к самим себе. Жизнь – это обуза для большинства людей, но не для меня. Я лежу на солнышке и принимаю каждый день таким, как он есть, я никогда не знаю, что случится завтра. Такой и должна быть жизнь. Давай найдем место, где ты будешь спать. Наверное, лучше всего на третьем этаже, меньше народа. Здесь наверху нет ванных комнат, но есть две на втором и одна на первом, а договориться с ребятами всегда можно.Он взял ее чемодан, и Анна пошла за ним на второй этаж, а потом по узкой лестнице, похожей на чердачную, на третий.– Давай-ка мы тебя устроим, – сказал он, – ставя чемодан на голый матрас. Он принес пустую картонную коробку. – Похоже твои шмотки сюда поместятся, если это все, что у тебя есть. – он начал открывать чемодан.– Оставь его в покое! – выпалила Анна. Он отодвинулся.– Извини, я только хотел помочь.– Я не люблю, когда трогают мои вещи.– У-у, – мягко протянул он. – Мы здесь многим делимся. Тебе следует об этом подумать. – он повернулся, чтобы уйти. – Не торопись, устраивайся потихоньку, мы здесь время не наблюдаем. Никаких часов, фактически. Осмотрись.Оставшись одна, Анна села на матрас. Он лежал в углу большой комнаты с лепным потолком и паркетным полом, выщербленным и потускневшим от времени. Когда-то здесь был бальный зал, теперь же располагалось пять матрасов, несколько стульев и картонных коробок с одеждой. Над матрасом Анны находилось круглое окно с квадратами стекол, из которого были видны такие же дома на другой стороне улицы, а за ними – вершины деревьев Пэнхендл, узкая, длинная полоска парка Голден-гейт, где она два дня сидела, убеждая себя, что парк – это дом, и скоро привыкла к этому месту.Она говорила самой себе, что ни о ком не будет скучать, но скучала по ним по всем. Не по Винсу, никогда, но по всем остальным скучала, по всем людям, которые заполняли ее дни с тех пор, как она родилась, и которые приобретали какое-то мистическое сияние и казались тем ярче, чем дольше она находилась вдали от них. О Хейт Эшбери она узнала в школе, ее одноклассники говорили о нем с возбуждением и тоской, как о месте свободы и свободной любви. Они клялись, что отправятся сюда, как только дома что-то не заладится, но никто из них не ушел. Анна была единственной, кто сделал это, и первые два дня, бродя по Сан-Франциско, она вовсе не чувствовала себя свободной; она испытывала пронзительное чувство одиночества и заброшенности и была уверена, что поступила неправильно. А потом встретила Дона Сантелли, который играл на своей гитаре на Пэнхэндл, и пошла с ним, потому что он сказал, что ей будут рады, она сможет остаться здесь сколько угодно времени, и ни о чем ее не расспрашивал, и потому, что Анна не знала, как быть.И потом она что-то значила для него, ведь он старался быть таким любезным. «Мы здесь многим делимся. Тебе следует об этом подумать». Но она не хочет делиться. Она ни с кем не хочет сближаться. Впервые за два года ее тело снова принадлежало ей; она чувствовала себя чистой, незапятнаной и нетронутой. И хотела такой остаться. Никто никогда больше не унизит ее, как это сделал Винс. Никому не удастся.Но не только прикосновения казались ей невыносимыми, ей трудно было разговаривать с людьми. Она хотела, чтобы ее оставили в покое, хотела отделиться от всех. Но в то же время не хотела быть одна. «Если бы они как бы были вокруг, но не приближались, мне было бы хорошо, – думала она. – Если они будут слишком навязчивы, я уйду куда-нибудь еще». Она села по-турецки на матрас, глядя в круглое окно. – Мне не нужно делать то, чего я не хочу. Никто не может заставить меня».Кажется, ей даже не надо было работать. Всякие паршивые работенки, сказал Дон. Продуктовые талоны. «Дедушка был бы ужасно разочарован, – подумала Анна. – Он бы сказал, разве не лучше было бы по крайней мере попытаться найти настоящую работу? Ты всегда можешь обратиться за помощью, если у тебя не получается, но ты была бы больше довольна собой, если бы попыталась использовать свою умную головку. А потом он бы поцеловал меня и сказал, какая я сообразительная».Анна сморгнула слезы.– Но я там больше не живу, – громко сказала она. – Я больше не принадлежу к их миру. Я часть этого мира. И я должна Барби, кем бы та ни была, банку тунцовых консервов. – Она оставила чемодан на матрасе и спустилась по крутой лестнице и прошла мимо кухни на улицу. Дом был пуст. Никому не было дела до того, куда идет Анна. Мэриан спросила бы ее, куда она собралась. «Мэриан всегда хотела защитить меня, – подумала девочка. – Но когда это действительно понадобилось, не защитила».Она пошла по тротуару, отыскивая бакалейный магазин, но спрашивать не хотела. На улице было много людей. Группы ярко одетых мужчин и женщин, которые расходились в стороны, давая ей пройти, и снова соединялись, пропустив девочку. От этого Анна чувствовала себя очень одинокой, а твидовый брючный костюм с белой блузкой, одетый на ней, когда она ехала в автобусе до города, заставлял ее чувствовать себя здесь чужой. Но все вокруг было таким необычным, и она решила, что достаточно находиться среди зрителей.Поблизости девушки в тонких шарфах взялись за руки и танцевали, встав в круг; подальше – мужчины с прическами в виде конских хвостов, с серьгами и длинноволосые женщины с повязками на головах сидели, скрестив ноги в дверных проемах, покуривая и переговариваясь. Прямо впереди Анна увидела, как группы людей входят и выходят из парка, а когда подошла поближе, то в глаза ей бросилось, что сотни людей расположились на траве, сидели, опираясь о стволы деревьев, читая или напевая под грустные переливы гитары.В Хейт Эшбери стояла весна. И каждый день прибывали все новые люди со всех концов страны. Их соблазняли романтические сказки о свободе, мире, гармонии, радости и любви. В нескольких кварталах этого района, с двух сторон ограниченного парком Голден Гейт, они создали мирок, сверкающий красками индийских сари, бархата и старых кружев, извлеченных из забытых сундуков, разрисованных вручную теннисок, сандалий и длинных ниток бус. От этого мира исходил запах ладана и марихуаны, он был обставлен подержанной мебелью и освещен свечами, вставленными в винные бутылки, или голыми лампочками, свисавшими с потолка. Это был мир аэроплана Джефферсона Кена Кейси, Благодарного Мертвеца и Холма Хиппи в парке Голден Гейт.– Полно места, – сказал кто-то Анне, наблюдавшей за толпой на холме. Незнакомец попытался притянуть ее к себе. – Ты можешь протиснуться сюда.Анна отшатнулась.– Я только смотрю.– Полно места, – повторил он, но убегая, девочка видела, что о ней уже забыли.Каждый день Анна гуляла по Хейт Эшбери, слушая и наблюдая. Через месяц она узнавала десятки лиц, и ее узнавали люди, и приветствовали улыбкой или рукой, поднятой ладонью вверх, таким у них был жест приветствия.– Две недели я ждал, чтобы сказать «привет», – обратился к ней молодой человек с белокурой бородкой и длинными светлыми волосами. – Так что, привет.– Привет, – коротко ответила Анна, не останавливаясь.– Меня зовут Сэнди, – сказал он, приноравливаясь к ее шагам, – я написал песню и посвятил тебе. Поэтому мне нужно знать твое имя.Он придвинулся поближе, пока они шли рядом, и его плечо и рука касались ее. Анна отодвинулась.– Поищи кого-нибудь еще.– Нет, ты – то что надо. Ты очень привлекательная девушка. Не могла бы ты идти помедленней? Я за тобой не поспеваю. И куда мы идем?Анна остановилась, глаза ее смотрели холодно.– Иди, куда хочешь, но держись подальше от меня. Я не хочу, чтобы ты тут мотался. Я так хорошо гуляла, а ты все испортил.– О, смотри-ка. Считается, что мы должны быть вместе, вот и все. Это значит, глянь... – он притянул Анну к себе и обвил своими длинными руками. – Главное – любовь, правда? – она отбивалась, и он сильнее сжал ее в объятиях. – Мы могли бы позабавиться, нам было бы хорошо вместе...При этом отзвуке прошлого Анна закричала, переполошив тихую улицу. Люди кругом забегали, засуетились.– Зачем ты так? – рассердился он. – Ты ведешь себя так, будто я какой-нибудь насильник; я хотел любить тебя.– Давай, бежим, – высокая молодая женщина схватила Анну за руку и прежде чем Анна успела подумать, она уже бежала по улице и по тротуару на другую сторону, к парку; а спутница крепко держала ее за руку. Люди расступались, чтобы пропустить их, а они бежали и бежали, вытягивая ноги в длинных летящих прыжках, их сердца колотились, сандалии гулко шлепали по тротуару, блузки стали мокрыми от пота под жарким солнцем майского дня.? Чудесно, – задыхаясь проговорила молодая женщина, когда они добрались до парка. Она бросилась на прохладную траву в тени дерева, увлекая Анну за собой. ? Хорошо было, правда? Боже, как мне нравится так бегать. С тобой все в порядке?– Да, – сказала Анна. Лицо ее было красным и удивленным. – Правда, все хорошо. Я отлично себя чувствую.– От бега всегда так, и неважно, бежишь ты от кого-то или к чему-то. Я Элинор Ван Нуйс. Рада познакомиться.– Анна Гарнетт. Спасибо, что спасла меня.– Сэнди отпустил бы тебя; он противник насилия. Но с тобой здорово бегать. Мы должны бегать раз в день, хотим мы этого или нет. Ты здесь уже давно?– Месяц. А ты?– О, целую вечность. Год. Я пришла сюда сразу после средней школы. Моя семья стратегически распланировала всю мою жизнь: я должна была закончить колледж и сразу же выйти замуж за какого-нибудь старого богача, который обеспечил бы меня; завести троих детей – девочку, мальчика, и не знаю, кто там должен быть третьим, – устроить красивый дом в пригороде и очень шикарную виллу для летнего отдыха в штате Мэн. Мне ничего другого не оставалось, как сняться с места. Я уже не могла выносить, когда они каждый раз заставляли меня делать то одно, то другое, чтобы подготовить свое будущее, и бранили меня, когда я гуляла с мальчиками, не соответствовавшими моему положению, и кончилось тем, что я все возненавидела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90