– Ох, любовь моя! – сказал я и привлек ее к себе. – Если вы хотите этого, у меня нет сил отказать вам. И желания тоже нет, – продолжал я между поцелуями. – Вы – это все, о чем я мог только мечтать.
Несмотря на легкость в общении и дружбу, которая в последние дни установилась между нами, я, тем не менее, не был свободен от некоторой неловкости в отношении ее и себя. Но мои опасения оказались напрасными. Когда наше растущее желание уже невозможно было удовлетворить одними только поцелуями, я опустился рядом с ней на край постели и положил руку на шнуровку ее платья на спине.
– Можно?
Она кивнула, и я поцеловал ее в шею, на которую опускались пряди роскошных волос, выбившиеся, по обыкновению, из ее прически. Осторожно развязав шнуровку на ее платье, я развел концы его в стороны, обнажив ее плечи. Моя страсть является прямым продолжением моей любви, подумал я, и поэтому не боялся, что потеряю голову и забуду о том, что и ей должно быть приятно.
Она встала, сбросила с себя платье, стянула нижнюю юбку и повернулась, чтобы положить их на стул. В ее движениях не было кокетства, она вела себя так же естественно, как если бы находилась в комнате одна. Когда я потянулся к ней, она подняла руки и вытащила заколки из волос, и они блестящей волной упали ей на плечи, закрыв мои руки. Они струились по спине, и от них пахло солью, морским воздухом и теплом ее тела. Руки мои принялись расстегивать ее корсет. Мне показалось, что она испуганно вздрогнула, но потом лишь негромко рассмеялась и, в свою очередь, потянулась к пуговицам на моем сюртуке, так что какое-то время мы были заняты раздеванием друг друга.
С помощью Мерседес я давно научился преодолевать практические трудности и неудобства, вызванные моим увечьем. Но сейчас вдруг на меня нахлынули прежние страхи, ранее подавляемые радостью.
– Что случилось, Стивен? – спросила Люси, лежа на подушках в одной сорочке, и приподнялась на локте. Мне пришлось сесть, чтобы снять башмаки. – Что вас беспокоит?
– Только…
Нет, я не мог этого выговорить. Чтобы скрыть смущение, я снял один башмак и швырнул его через комнату. Люси опустила взгляд вниз.
– Это ваша нога? Я кивнул.
Она положила руку на мое бедро, нежно и ласково, как мать кладет руку ребенку на голову.
– Прилягте рядом со мной, Стивен.
Я медленно снял второй башмак, потом брюки и подштанники, отстегнул ремни деревянного протеза и стянул носок, прикрывавший культю. В ее лице ничего не изменилось. И когда я снял рубашку, она не вздрогнула и не покраснела, пусть даже по иной причине, а всего лишь подвинулась, освобождая для меня место рядом с собой на кровати. Я скользнул под одеяло, стараясь не коснуться ее своей изувеченной ногой.
– Любовь моя, вам не нужно скрывать от меня свою рану, – проговорила она.
– Она ужасна.
– Но ведь я должна узнать вас всего, – сказала она и встала на колени на кровати. Сорочка ее смялась и сползла с одного плеча. Затем она откинула покрывало и взглянула на мое увечье.
Несколько долгих минут она не шевелилась, и, несмотря на то что лицо ее являлось мне по ночам и я видел ее каждый день, сейчас я не мог понять, о чем она думает. Быть может, ни о чем особенном: взгляд ее был внимателен и беспристрастен, как всегда бывало, когда она рассматривала чье-либо лицо, или скалу, или поле боя.
Потом она протянула руку и коснулась моих шрамов, всех, одного за другим. Она провела пальцем по швам, сделанным хирургом, по мозолям и рубцам моей зажившей плоти, которые раньше были налитыми кровью, а теперь побледнели до почти серебристого оттенка. Она прикасалась к ним осторожно и бережно, но с той же уверенностью, какая светилась в ее взгляде. Затем она положила руки на мою обезображенную культю, толстую, темную и уродливую, но которая с помощью кожаных ремней и деревянного протеза делала возможным мое существование. Она сидела молча, держа обеими руками обрубок моей ноги, впитывая вид и образ моих ран.
Она подняла голову, и я увидел, что глаза ее полны слез.
– Я не причинила вам боль?
– Нет, о нет, конечно же, нет, – только и смог выдавить я. – Еще никто… я не думал, что такое возможно.
Она улыбнулась, и сквозь слезы в ее глазах отражавшееся в них пламя свечей показалось мне особенно ярким. Я протянул к ней руки.
– Любимая, разрешите мне поцеловать вас. Она опустилась на подушки рядом со мной.
Я полагал, что моя страсть рождена только моей любовью, так что я не смогу зайти далее того, чего она желала. Но, обнимая ее, я вдруг ощутил, что любовь захлестнула меня с головой. Батист ее сорочки был тонким на ощупь и невесомым, как паутинка, и никак не мог считаться серьезным препятствием – с равным успехом она могла бы быть такой же обнаженной, как и я. Не в силах более сдерживаться, я привлек ее к себе.
Мой порыв испугал ее, и я отстранился.
– Простите меня, – прошептал я, но мерцание свечей, упавшее на ее лицо в то мгновение, когда я отодвинулся от нее, показало, что в выражении его нет ни отвращения, ни страха, ни презрения. Складочки вокруг ее губ и прищуренных внимательных глаз разгладились, и она улыбнулась.
Страсть требовала, чтобы я овладел ею в то же самое мгновение. Я мечтал и желал только одного – обладать ею целиком. Но то, что я узнал о нежности от Каталины, заставило меня сдержаться, и на помощь пришли полученные от Катрийн знания о том, как доставить женщине удовольствие. Если только я смогу показать Люси, какое удовольствие ожидает ее, если я смогу сдерживать и контролировать свое желание, то каким же огромным станет мой восторг, когда я подведу ее к такому же пику наслаждения!
Я принялся покрывать нежными и осторожными поцелуями ее губы, шею, плечи, мягкую округлость рук, тонкие запястья. Я бережно расцеловал испачканные краской ладошки, а она в ответ прикоснулась к моим губам и запустила пальцы мне в волосы. Очень медленно и осторожно я расстегнул ее сорочку и отвел в стороны прикрывающую ее тело ткань.
У нее была небольшая грудь. Когда я мимолетно коснулся ее, словно случайно, она испуганно вздохнула и ее полуприкрытые глаза широко распахнулись. Она неуверенно улыбнулась.
– Вы хотите, чтобы я прекратил? – хриплым голосом спросил я.
Ответом мне было лишь едва заметное движение головы, и я очень медленно вновь обхватил руками ее упругую грудь. Она снова прикрыла глаза, дыхание ее замедлилось, но, когда я наклонился, чтобы поцеловать сосок, она тихонько вздохнула и обняла меня одной рукой за шею, так что моя голова очутилась на сгибе ее локтя.
У нее была бархатистая, нежная кожа и роскошное тело, к которому мне было невыносимо сладостно прижиматься щекой и губами. Грудь ее под моими руками напряглась, соски стали твердыми, и она превратилась в натянутую, дрожащую от возбуждения струну. В ответ она провела руками по моему телу, изучая и исследуя его, дотрагиваясь до каждой впадинки и выпуклости, каждой косточки, ласково гладя меня по плечам, по лицу и рукам.
Она имела некоторое представление о том, что я намерен сделать, но не ожидала, что сначала я прикоснусь к ней руками, как меня научило общение с Мерседес и Катрийн. Моя рука двигалась очень медленно, скользнула по ее животу, опустилась ниже и замерла. А когда я наконец начал поглаживать ее там, она вздрогнула, слегка пошевелилась, озадаченная, но довольная, принимая мою ласку, в то время как я старался открыть для нее новую, неизведанную страну, как раньше знакомил с землями, в которых мы уже побывали.
Моя желание обладать Люси стало почти нестерпимым, тем не менее я страшился причинить ей боль. Но без этого я не мог взять ее. По крайней мере, я мог хотя бы постараться сделать это как можно безболезненнее, поскольку уже знал как. И только когда я почувствовал, что она раскрывается под моими пальцами, когда ощутил, что дыхание ее стало быстрым и прерывистым, а подняв голову, увидел на ее лице мечтательное и отстраненное выражение, с которым она отдавалась удовольствию, только тогда я вошел в нее.
Она не вскрикнула, но голова ее яростно метнулась по подушке из стороны в сторону. Я вышел из нее.
– Не останавливайтесь, – прошептала она и подняла голову, чтобы поцеловать меня.
– Но я не могу заставить себя причинить вам боль.
– Все прошло или почти прошло. И я хочу продолжения.
– Любимая, вы уверены?
Она кивнула, но я ощутил, что нетерпение и восхищение оставили ее. Ее тело снова стало напряженным и холодным, и когда я снова приблизился к ней, то безошибочно понял, что она с содроганием ожидает новой боли.
Все было уже позади, или почти прошло, как она выразилась. Но я не мог заставить себя вновь обладать ею, пока она оставалась в таком напряженном и несчастном состоянии, ожидая нового приступа боли. Я бережно поцеловал ее и отстранился.
Между ног у нее появилась кровь.
«Так мало крови, – мельком подумал я, – в результате столь большой перемены. Но она не должна лежать, испачкавшись в ней. Раны следует заживлять».
Я наклонился над ней и принялся осторожно и бережно убирать следы крови поцелуями. Вкус ее показался мне сладким и сладостным. Она испуганно вздохнула, но вскоре я ощутил, что она успокоилась и расслабилась. Кожа ее потеплела, дыхание участилось, она пошевелилась и раскрылась под моими поцелуями.
Скорее, чем я мог ожидать, ее тело, казалось, поняло, что от него требуется, а потом ее охватила дрожь сладостного предвкушения, столь сильная, что я поспешно стер кровь с губ и вернулся к ней.
На этот раз она радостно приняла меня, наградив поцелуями за мою нежность, и ее растущая страсть только усиливала мою собственную. Когда наконец я полностью овладел ею, то позволил своей безумной радости захлестнуть себя и перед тем, как раствориться в океане блаженства, еще успел мельком подивиться тому, что мы с ней все-таки сумели обрести счастье.
Приветственные крики и грохот музыки неумолчно звучат у меня в ушах. Они неизменны и постоянны, как жаркое марево и черная пыль, сквозь которую мы движемся. Я спотыкаюсь, пытаясь пробраться между неподвижными человеческими телами и металлическим ограждением.
Кавалерия. С юго-запада. Они идут на рысях, врассыпную, с саблями наголо и рубят всех подряд, будь то мужчина, женщина или ребенок, оказавшийся в пределах досягаемости. Под копыта лошадей валится какой-то юноша, девушка с криком опускается на землю, я пытаюсь ухватить лошадь под уздцы, но всадник смотрит на меня пустыми глазами. Он не видит меня. Я отлетаю в сторону как пушинка, сбитый с ног огромным мужчиной, который ищет хоть какое-нибудь оружие, и тоже падаю на землю.
Я ничего не вижу, кроме жгучей и ослепительной темноты, и ничего не чувствую, кроме ударов.
Я с трудом приподнимаюсь и встаю на колени посреди груды щебенки, кирпичей и железных прутьев. Неподалеку на камнях, прижав руки к груди, неподвижно лежит какая-то женщина, и сквозь пальцы у нее сочится кровь. Лицо ее повернуто в другую сторону, но я уверен, что это Каталина, это должна быть она. Я не могу прикоснуться к ней. И ничем не могу ей помочь.
Потом она встает, и я вижу наконец ее лицо.
Это Люси, она невредима и улыбается.
– Стивен? – Она протягивает ко мне запачканную краской руку. – Разве вы не знаете? Ребенок нашелся.
III
Звуки просыпающегося к жизни гостиничного дворика разбудили меня рано утром. За окнами негромко шелестел дождь. Приподнявшись на локте, я увидел, что Люси еще спит. Она лежала на боку рядом со мной, уткнувшись носом в подушку. Ее ночная сорочка измялась, а темные волосы рассыпались по постели. Я долго смотрел, как она спит, ощущая тепло ее тела, слыша ровный ритм медленного дыхания, и в груди у меня теснилось неведомое ранее чувство спокойного умиротворения и радости. Ее волосы пахли дымом и немножко солью, напоминая о нашем путешествии на корабле. Свет за окном стал ярче, и дождь прекратился.
Она пошевелилась, потом замерла, словно ей вдруг стало больно от неловкого движения, и по лицу ее скользнула тень замешательства.
Я снова опустился на постель, чтобы прижать к себе и утешить свою любовь.
Она вновь пошевелилась, когда я обнял ее, как будто пыталась понять, что же она чувствует. Боль? Отвращение? Страх?
О Боже! Что же я наделал? Какое безумие овладело мною? Потому что ничем иным, кроме как безумием, это не было и быть не могло: разве можно назвать любовью то, что я причинил ей такую боль?
Она почувствовала, что я отпрянул, и, полусонная, попробовала сесть на постели, прикрыв грудь ночной сорочкой и глядя на меня непонимающими глазами. Если бы я не боялся еще больше оттолкнуть ее от себя, то не удержался бы и привлек ее в свои объятия, поцелуями рассеяв ее сомнения. Но я решился лишь на то, чтобы тоже сесть на кровати. Мы взглянули друг на друга.
Наконец я отважился произнести:
– Прошлой ночью… боюсь, что я причинил вам боль.
– Всего только на мгновение, – ответила она, но в глазах ее по-прежнему читалось сомнение, а в движениях ощущалась некоторая опаска и отстраненность. Внезапно она сказала: – Но сейчас, при дневном свете, вы явно сожалеете об этом.
– Только потому, что люблю вас, – ответил я дрожащим голосом. – Я нанес вам непоправимый вред.
– Дело… Дело только в этом? – Она более ничего не добавила, а потом вообще отвернулась, съежившись и прижавшись к изголовью кровати, и продолжила негромким голосом: – Теперь, когда я уже не… Я боюсь, что между нами все изменилось.
В лучах солнца, просачивающихся сквозь ставни, она показалась мне такой маленькой и беззащитной, что я вдруг понял, что протягиваю ей руку ладонью вверх. Что я при этом имел в виду, то ли ободрял, то ли умолял ее, я не знал и сам.
– Люси, изменилось все и в то же время ничего. Я люблю вас и более чем когда-либо хочу, чтобы вы стали моей женой. – Она по-прежнему молча смотрела на меня. – Но только от вас зависит, как мы будем теперь относиться друг к другу. Если вы предпочтете не… – Меня охватил страх, и голос мой прервался.
И тут она рассмеялась. Это было настолько неожиданно, что я вздрогнул.
– Ох, милый мой Стивен, какой же вы дурачок! Вы показали мне доселе неизведанный и незнакомый мир, а теперь боитесь, что я сожалею об этом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65