Цвета были яркими, но грязными, и рвота Сесила на полу у двери уже почти высохла. Все увиденное снова и снова проплывало передо мной: мертвые и черные тени, тусклые цвета, желтый, красный и коричневый, неопрятная куча, сначала Рей, а потом Тео, по очереди склоняющиеся над Белль и старающиеся оживить ее на ровных мраморных плитах пола. Мне было нечего делать, но и уйти я не могла, просто стояла и смотрела. Снова и снова я думала об одном и том же: сейчас она поднимется, включит свет, скажет что-нибудь и уйдет. Вот только мы знали, что ничего этого не будет, но они все пытались и пытались что-то сделать, пока их не сменила бригада медиков «скорой помощи». Я никак не могла забыть звук падения. Он преследовал меня, не давая сосредоточиться. Я почти видела, как и что случилось, но никак не могла сложить разрозненную мозаику воедино, чтобы получить полную и целостную картину.
Один из медиков протянул руку и закрыл ей глаза, потом выпрямился и отошел в сторону.
Я заметила, что нос у Белль заострился, а руки и ноги, разбросанные по мраморному полу, выглядели сломанными сухими веточками. Там, где должно было быть ее лицо, остались лишь кости и обвисшая кожа, смятая наподобие бумажного пакета. Глаза у нее были невидящими, слепыми, мертвыми. Кем она была, что она сделала с Сесилом, с Реем, с матерью – все это ушло, и не осталось ничего.
Один из санитаров начал было накрывать ее одеялом, но замер на мгновение, приподняв один край и глядя на нас. Рей шагнул вперед. Он долго стоял и смотрел на нее, но что он хотел при этом увидеть, я так и не поняла. Внезапно он заговорил:
– Однажды она сказала мне: «Мы были детьми. Мы должны были чувствовать себя в безопасности. Вдали от войны. Я еще даже не стала женщиной. Не до конца. Но я не была в безопасности. И мне некуда было идти». Это был единственный раз, когда она сказала что-то о…
Он покачал головой, как если бы это было выше его понимания, отвернулся, и санитар бережно опустил край одеяла, накрывая ее лицо.
К этому времени приехали полицейские в форме. Тео прошел в кабинет, откуда позвонил Пенни и просил ее приехать, чтобы побыть с Сесилом. Только сейчас я поняла, насколько Рей пьян. Разговаривал он ужасно, каким-то мертвым голосом, словно не верил в происходящее. Или как будто все это происходило не с ним, а с кем-то другим. Но ему удалось более-менее связно изложить суть событий, и один из полицейских принялся делать заметки.
– Сесил упал с дерева, большого, того, что растет возле конюшни. Ты видела его, Анна, – сказал Рей. – Я испугался, что он сломал руку. В отделении неотложной помощи нам пришлось подождать – это центральная больница Бери-Сент-Эдмундса, офицер, – а потом рентген тянулся целую вечность, а потом еще они накладывали гипс на его руку. Я думал, что мы можем уехать после этого, но врачи захотели еще раз осмотреть Сесила и сказали, что у него сотрясение мозга. И он был очень расстроен – тем, что попал в больницу. А потом они заявили, что уверены, что с ним все в порядке и что я могу отвезти его домой. При условии, что буду присматривать за ним. На обратном пути он заснул в микроавтобусе, и я не стал его будить. А потом мне пришлось убирать у него в комнате, раз уж я собирался спать вместе с ним. В последнее время… у меня не было для этого времени. Я понимаю, что это выглядит не очень… Во всяком случае, я регулярно заглядывал к нему. Я думал, что он может проснуться, но не ожидал, что он уйдет. Особенно в темноте.
Когда приехали сотрудники похоронного бюро – они были не в униформе, а в простых черных костюмах, но при этом почти невидимы и неслышимы, – я даже не стала смотреть, что они делают. Они вынесли Белль через переднюю дверь к своему фургону. На мраморном полу осталось лишь несколько маслянистых потеков черного цвета. Я про себя подивилась тому, как место может казаться таким пустым и заброшенным, стоит только покинуть его человеку, который перестал быть человеком.
Полиция разрешила Рею уехать вместе с Белль. Мне следовало разозлиться на него, потому что Сесил не падал с дерева, значит, Рей и его заставил солгать. Но я понимала, что говорить что-то нет никакого смысла, кроме того, полицейские начали допрашивать нас.
Отвечая на вопросы, Тео сидел совершенно неподвижно. Когда он разговаривал с полицейскими, лицо его ничего не выражало, но я видела, как дрожит его рука, в которой он держит сигарету. Внезапно я подумала: «А ведь он не любит полицию. Он боится их. Неужели он думает, что они обвинят в случившемся нас?» Или все это пришло к нему из прошлого, от нацистов из Восточной Германии? Или из тех времен, о которых сняты старые фильмы типа «Война в Зазеркалье»? Интересно, он был там?
Но эти полицейские не были грубыми. Они выглядели утомленными, и им явно было скучно. Они нетерпеливо выслушали меня, когда я объясняла, что меня зовут Анна, а не Анни, и что мое второе имя, Джоселин, пишется через «о». Да и вели они себя так, словно не подозревали меня или Тео в совершении чего-либо незаконного. Но в кабинете было полно мужчин в форме, и пахло здесь потом. Перед моими глазами по-прежнему стояла струйка масляного огня, Белль, скорчившаяся на полу, лицо Тео… Еще я думала, когда же нас отпустят и отпустят ли вообще. Мне известно кое-что о том, что может случиться в камере полицейского участка или в зарешеченной задней части фургона. А они спрашивали нас снова и снова о том, где мы провели день, кто и когда нас видел или мог видеть, где был Рей, и когда он повез Сесила в Бери, и слышали ли мы, как вернулся микроавтобус. Их интересовало, не выходили ли ночью Тео или я, и была ли я уверена в том, что знаю, где находился Рей, и какими они вообще были, Рей и Белль, и выпивали ли они, и когда я последний раз была в Холле? А где был Рей? А где были мы? А где находился Рей? Я все время повторяла, что мы с Тео разговаривали в конюшне, а потом к нам пришел Сесил, и они попросили Тео остаться в кабинете, а мне предложили показать им, что и где находится, где стоит микроавтобус, где расположена кухня и спальня Сесила. А потом полицейские заявили, что им нужно подняться наверх.
Внезапно вчерашний вечер раскололся на две части – выставка для попечителей, лицо Тео, когда я спустилась вниз, и ресторан, и машина, с ревом мчащаяся сквозь душную и пахнущую дымом ночь, – все то хорошее, что случилось со мной… Мне показалось, что все это вываляно в грязи и истоптано грубыми башмаками, и я заплакала, потому что очень устала и не могла больше сдерживаться.
Дверь с грохотом распахнулась. В коридор вошла Пенни. Она быстро огляделась и сказала, негромко, но очень отчетливо:
– Добрый вечер, офицеры. Я думаю, с Анны хватит на сегодня. Это было сказано тоном, который не допускал возражений и который вынуждает даже полицейских делать то, что им говорят. Впрочем, они попытались было сделать вид, что это их не касается, что они только делают свое дело, и попробовали возмутиться, когда она заявила, что сама покажет им Холл, а я могу вернуться к Сесилу, потому что он знает меня лучше. Но она лишь обронила:
– Все в порядке, Анна, ты можешь идти, – и я повернулась, спустилась по лестнице, вышла через переднюю дверь, и они не сделали попытки остановить меня.
Утро уже наступило, в тусклом сером свете Тео ждал меня на лужайке. Плечи у него поникли, в руке он держал сигарету. На обратном пути мы почти не разговаривали, и мне казалось, что он где-то далеко-далеко от меня.
Сесил еще спал, но когда я осторожно вошла в комнату, чтобы взглянуть на него, он пошевелился, заскулил, как маленький щенок, и открыл глаза.
– Анна?
– Ш-ш. Все в порядке, – сказала я, опускаясь на кровать, и взяла его ладошку в свои. Она была теплой и мягкой, совсем не горячей. – Я здесь.
Он снова закрыл глаза, но не отпустил мою руку. Глядя на него, меня вдруг тоже неудержимо потянуло в сон. Я забралась под одеяло, обняла Сесила, он прижался ко мне, и я уснула.
Я проснулась, но кошмар не уходил. Он остался со мной, стоял у меня перед глазами – желтый, красный и страшный. Я открыла глаза, чтобы стереть его, но оказалось, что рядом со мной тихонько посапывает Сесил, неловко положив руку в гипсе на грудь, и я сразу же вспомнила все, что случилось накануне.
Я выскользнула из-под одеяла. Юбка у меня помялась, ведь я даже не удосужилась раздеться. Происшедшее казалось странным и жутким, но ведь есть Тео, и он сделает так, что все будет хорошо. Я осторожно повернула ручку двери и выскользнула из спальни, направляясь в ванную. Из гостиной доносился запах кофе и горячего молока – так, как я люблю. На обратном пути я заметила, что в ярком солнечном свете протянулись длинные тени. Полдень уже миновал, время близилось к вечеру. И тут снаружи донесся голос Эвы:
– Ну и что же было дальше?
Она вернулась! Сердце замерло у меня в груди. Я на цыпочках подошла к окну и выглянула наружу. Тео отвечал ей. Я не слышала, что говорила она, но мне показалось, что они сидят на бревне у стены, и, вслушиваясь в его голос, я представила, как он смотрит на меня, как на лице его появляется улыбка и как его пальцы нежно касаются моей щеки. Всякий раз, стоило мне только увидеть, услышать или почувствовать его, мне казалось, что получается новый отпечаток с того крохотного прекрасного образа, который поселился у меня в душе.
Эва поинтересовалась:
– Я ошибаюсь или действительно был уже час ночи?
Я обнаружила, что если высунуться из окна и наклониться вниз, то я смогу их увидеть.
– Да, правильно, – согласился Тео. – После выставки мы пошли поужинать. Ну ты сама знаешь, как бывает после таких мероприятий. И она очень здорово помогла. Я хотел поблагодарить ее.
Я видела, как он подался вперед, взял с земли кофейник и снова наполнил чашки. Потом он обнял ее за плечи, прижал к себе, так, как я только что обнимала Сесила, и добавил:
– Я рад, что ты вернулась.
– Я тоже.
Я затаила дыхание, сердце готово было выпрыгнуть у меня из груди. Я не могла понять, чего на самом деле боюсь или на что надеюсь.
Потом она сказала:
– Ты ведь заметил, что она неравнодушна к тебе?
– Заметил.
– Тебе придется вести себя очень осторожно.
– Да, я понимаю.
– Ладно, я надеюсь, все образуется.
Одной рукой она держала чашку с кофе, а другой взъерошила коротко подстриженные волосы у него на затылке. Моя рука прикасалась к нему в этом месте, а теперь и ее. Он положил ладонь ей на бедро. Ее пальцы и его кожа были одного цвета, покрытые бесчисленными морщинками и жесткие, даже грубые. Она спросила:
– А что будет с ней?
– Рей позвонил матери Анны. Она возвращается, летит самолетом. Думаю, она увезет и Сесила. Сегодня вечером приедет Пенни, чтобы забрать их, и они поживут у нее, пока не прилетит мать.
– Слава богу, Пенни молодец. Но, думаю, Анне предстоит еще многое узнать. И, среди прочего, много неприятных вещей.
– Знаю. Но я уверен, что с ней все будет в порядке, – ответил Тео. – Она умная девочка. И храбрая к тому же.
Я почувствовала, как губы мои складываются в улыбку, а в груди становится тепло.
Эва вскочила на ноги и швырнула в него свою чашку с кофе.
– Hijo deputa! Bastardo! Ты спал с ней! Чашка ударила Тео в лоб и упала на траву.
– Да, – сказал он после долгого молчания.
– Как ты мог? Ты… ты… Как ты мог спать с ней? Здесь?
Он вытащил из кармана платок и вытер лицо. Потом поднялся и подошел к ней. Когда он взял ее за плечи, я впервые обратила внимание на то, какой маленькой она выглядит по сравнению с ним.
– Эва… милая… Я знаю, что этого не должно было случиться здесь. Мне очень жаль. Прости меня. Я поступил ужасно.
– Да, и еще как! Но дело не в этом. Тео, как ты мог так поступить с Анной? Как ты мог? Ты прожил со мной столько лет и до сих пор не знаешь, что чувствует после этого девочка в ее возрасте?
– Эва, я знаю, но она не… уже не…
– Ага, получается, только поэтому ты и решил, что тебе все можно? Только потому, что она путалась с мальчишками, только потому, что ты решил, что не сделаешь ей хуже и что она ничего не теряет? Только потому, что тебе не пришлось заставлять ее силой, верно? Так вот что я тебе скажу, Тео Беснио, ты поступил гнусно! Меня тоже никто не принуждал, не так ли? Во всяком случае, после самого первого раза. Тебе не нужно было заставлять девочку, которая готова молиться на землю, по которой ты ступаешь. Но все равно это неправильно.
– Да, я знаю, – прошептал Тео, так что я едва расслышала его. Он снова сидел на бревне, подавшись вперед и уперев локти в колени. Он даже не закурил.
– Она еще не сказала, что любит тебя?
Мне показалось, он кивнул, и что-то внутри меня запело от восторга. Одновременно мне стало страшно.
– Конечно, сказала, да поможет ей Бог, – проговорила Эва. – Mierda! Как ты мог? Ты хотя бы представляешь, каково ей будет, когда вся эта история закончится? И что она может выкинуть? Когда окажется, что ты-то ее не любишь? Он молчал.
– Разве ты не знал, что она несовершеннолетняя? Знал, естественно. В тот день в баре… И даже мысль о том, что ты можешь угодить за решетку, не остановила тебя? Тебе наплевать на то, что ты нарушил закон, лишь бы тебе было хорошо?
– Это не пришло мне в голову.
– Очевидно. – Эва отвернулась и пошла к деревьям. А Тео остался сидеть на месте.
– Анна?
Это проснулся Сесил, и в голосе его звучала паника.
Я вернулась в спальню. Он сидел на кровати, завернувшись в простыню. Лицо у него было розовое и помятое после сна, и он улыбнулся мне.
Я улыбнулась ему в ответ, но не могла удержаться и подошла к окну. Мне даже в голову не пришло бояться того, что они могут увидеть меня.
Эва повернулась и теперь шла обратно. Подойдя к Тео, она протянула ему руку. Он достал из кармана брюк пачку сигарет, встряхнул и дал ей сигарету. Никто из них не проронил ни слова. Он взял еще одну сигарету для себя. Эва опустилась рядом с ним на бревно, Тео зажег спичку, закурил сам и поднес огонь ей.
– Сколько понадобится времени, чтобы доехать до Бильбао? – поинтересовалась Люси, когда мы миновали женщин, которые сидели на берегу и чинили сети.
– Около шестнадцати часов по суше. А морем, даже если шкипером будет баск, от шести часов до суток.
– Тогда поедем по суше, – выпалила она так быстро, что я не мог не улыбнуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65