Она была, без преувеличения, лучшим преподавателем музыки во всем Советском Союзе. Левиным сообщили, строго конфиденциально, что уже получено указание ни при каких условиях не разрешать ей учить Мишу.
Господи, если бы им разрешили эмигрировать! Если бы дали выездные визы! За последние два года многим евреям разрешили уехать. В некотором смысле это можно назвать исходом еврейской интеллигенции на Запад и в Израиль. Почему же именно их дрожат здесь и заставляют страдать?
В этот момент кто-то громко забарабанил в дверь. Соня вздрогнула, моментально очнувшись от своих мыслей. Миша пропустил ноту. Остановился, вопросительно глядя на мать. Она кивнула.
Он соскочил со стула, направился к двери. Соня отложила вязанье, к которому так и не притронулась за все это время. Нехотя пошла вслед за сыном.
Сквозь запертую дверь она услышала крики Аркадия. Миша отпер засов.
— Дядя Аркадий…
Старик прислонился к двери, ловя ртом воздух. Седые волосы растрепались, в точности как у Эйнштейна.
— Дядя Аркадий… — в панике повторила Соня срывающимся голосом.
Помогла ему войти в квартиру. В ее сильных руках он казался таким маленьким и хрупким, почти невесомым. Как раненая птичка. Он буквально падал с ног, то ли от изнеможения, то ли от ужаса, то ли от…
— Дядя Аркадий… что случилось?
Миша закрыл за ними дверь, задвинул засов.
— Я… ох… о…
Старик плакал как ребенок. Слезы ручьями текли по морщинистым щекам.
— Дядя Аркадий, скажите же мне, что случилось!
— Мария… Мария Яковлевна!
— Что, дядя Аркадий? Что с ней случилось?
Огромным усилием воли старик попытался взять себя в руки. Вынул идеально чистый, отглаженный белый носовой платок, вытер лицо, высморкался. Аккуратно сложил платок, положил обратно в карман брюк. Соня сжала его дрожащие руки. Наконец он набрал в легкие воздуха и заговорил:
— Маша возвращалась домой из магазина. — Он взглянул на Соню. — Вы знаете, я всегда боюсь отпускать ее одну. Но сегодня у меня так болели ноги… артрит… я просто не мог двигаться.
— Да-да, я знаю. Продолжайте.
Сердце гулко забилось у Сони в груди, ее охватил ужас.
— На нее напала толпа каких-то мальчишек… хулиганы… Совсем рядом с домом. Отняли все продукты, все деньги, какие оставались… Голос у него сорвался. Он снова зарыдал. Соня обняла его, начала гладить по спине.
— Дядя Аркадий, пожалуйста, доскажите до конца. Мы же должны знать, что случилось, иначе не сможем помочь.
— Они ее избили… били ногами… и оставили там умирать.
— Что… где она сейчас?
— В больнице… там… Он махнул рукой вправо.
— Та, что рядом с кольцевой дорогой?
Он кивнул.
Соня выпустила его из объятий. Схватила с вешалки пальто.
— Миша, останься с дедушкой Аркадием. Сделай ему чаю. Хорошо?
— Конечно, мама.
— Нет-нет, — умоляюще заговорил старик. — Я поеду с вами.
— Ни в коем случае. Останьтесь здесь и дождитесь Дмитрия. Он ушел за покупками. С минуты на минуту должен вернуться. Он вас повезет в больницу.
— Но…
Старик умоляюще смотрел на нее, однако Соня была непреклонна:
— Оставайтесь с Мишей, отдохните. Выпейте чаю. Я позабочусь о Марии Яковлевне.
Она погладила старика по щеке. Потом наклонилась к Мише, поцеловала.
— Ты тут позаботишься о нем?
— Не волнуйся, мам. Я сейчас сделаю чаю. Если Соня и заметила тревогу и страх в глазах сына, она ничем этого не показала. Быстро надела пальто, отперла дверь.
— Закройте за мной.
Задохнувшись, она вбежала в просторный желто-белый вестибюль больницы. Остановилась, чтобы перевести дыхание. Огляделась. Такая же грязь и не ухоженность, как и везде. Стены, бывшие когда-то белыми, теперь посерели; желтые кафельные плитки стали бежевыми и бурыми от грязи.
О Господи, только не это! Настоящий свинарник! Судя по этому вестибюлю, вряд ли можно надеяться, что Мария Яковлевна получит здесь нормальное лечение и уход. Главная беда большинства таких больниц — даже если у них есть приличное оборудование и хорошие врачи — именно грязь. Пациенты, как правило, страдают осложнениями, возникающими в результате инфекции. Всем известно, что стерильность в таких учреждениях далеко не на высоте.
Она подошла к окошечку, встала в очередь. Спросила о Марии Яковлевне. Регистраторша стала искать нужную запись в толстом журнале, накручивая на палец прядь грязных, неаккуратно покрашенных волос. Казалось, она никогда не заговорит.
— Седьмой этаж, — произнесла она наконец. — Лифт в конце коридора.
Она указала пальцем, с ногтя которого облупился оранжевый лак.
— Спасибо.
Соня решительно повернулась и пошла по коридору. Подошла к лифту, нажала кнопку. Слава Богу, здесь лифт, кажется, работает. Она в нетерпении постукивала ногой по кафелю. Когда лифт наконец пришел, все желающие с трудом уместились в кабине. Лифт останавливался на каждом этаже. Вот наконец и седьмой. Соня вышла. Подошла к ближайшему дежурному посту. Медсестра заполняла бланки, кипой громоздившиеся перед ней на столе. Через несколько минут она подняла голову, сверкнула на Соню раздраженным взглядом:
— Что вы хотите?
Соня, спросила о Марии Яковлевне. Ну почему они все такие злые, такие грубые? Но она уже знала ответ. Для того чтобы дождаться нормального обращения со стороны сестер, и в особенности санитарок, их надо постоянно подкупать деньгами или подарками. Сестра взглянула в свой журнал. Тяжело вздохнула.
— Палата 722. Но там, по-моему, сейчас находятся врачи.
Не поблагодарив ее, Соня повернулась и быстро пошла по коридору. Остается только надеяться, что она идет в нужном направлении. Только бы сестра не остановила ее, не сказала, что сейчас туда нельзя!
Вот наконец и палата номер 722. Дверь приоткрыта. Вся дрожа, Соня приблизилась, заглянула внутрь. Кажется, здесь шесть человек. Слишком много для такой маленькой палаты. Марию Яковлевну она в первый момент не увидела. Однако в дальнем углу у чьей-то кровати толпились врачи, закрывая собой больную.
Это наверняка она, Мария Яковлевна. Соня осторожно двинулась в сторону врачей, но они уже повернулись к дверям, по-видимому, собираясь уходить. Позади них она увидела санитарку. Та накрывала неподвижную больную простыней, серой от ветхости.
Соня вся сжалась. Нет! Этого не может быть! О Господи, этого не может быть! Она схватила одного из врачей за рукав. Женщина, как и большинство из них.
— Мария Яковлевна… — едва слышно прошептала Соня.
Врач молча повернула голову к той кровати, от которой они только что отошли. Потом прошла мимо, к двери. Остальные врачи и. сестры — за ней.
Соня стояла, не в силах двинуться с места. Этого не может быть! Это наверняка какая-то ужасная ошибка. В таких больших московских больницах они случаются сплошь и рядом.
Она распрямила плечи, подошла к кровати. Санитарка, склонившись, методично выбрасывала в мусорное ведро окровавленные бинты. Подняла глаза на Соню без всякого выражения на лице. Соня осторожно отогнула угол серой простыни… и едва сдержала крик. Маленькое сморщенное лицо с пергаментной кожей, все опухшее, сплошь покрытое багровыми шрамами, синяками и ссадинами. Окровавленные губы рассечены. Глаза закрыты. По-видимому, она закрыла их перед тем, как наступила смерть. Прекрасные седые волосы в крови и грязи.
Соня уронила простыню обратно. К горлу подступила тошнота. На лице выступил холодный пот. О Господи, она сейчас потеряет сознание! Упадет прямо на этот загаженный пол.
Но она не упала. Ухватилась за спинку кровати. Несколько раз глубоко вдохнула, пытаясь привести мысли в порядок. Потом достала кошелек с мелочью, отсчитала несколько рублей, протянула санитарке. Та поспешно схватила деньги, сунула в карман.
— Пожалуйста, — с трудом произнесла Соня. — Чистую простыню для Марии Яковлевны.
Повернулась и не оглядываясь вышла из палаты, повторяя про себя: «Хуже уже быть не может».
Или может?
Шел мелкий дождь. Волосы прилипли к голове. В спешке Соня забыла взять с собой зонт. Не имеет значения. Ничто больше не имеет значения.
Если бы дождь мог смыть весь ужас этой бессмысленной смерти! Словно в трансе, Соня медленно брела по улице, охваченная горем и яростью. Никогда еще за все свои сорок пять лет не испытывала она такой ярости и такого горя. Образ Марин Яковлевны, лежащей там, под простыней, вид неподвижного избитого тела, казалось, запечатлелся в ее памяти на всю жизнь. Так она шла и шла по московским улицам. Из глаз текли слезы, смешиваясь с весенним дождем.
Как сказать дяде Аркадию? Он этого не переживет.
Впереди показался их дом, еще более унылый и безрадостный, чем обычно. За время ее отсутствия он, казалось, приобрел какой-то зловещий вид. А она идет к близким вестником смерти.
Надо держать себя в руках. Ради дяди Аркадия. Ради Дмитрия и Миши. Им не на кого опереться, кроме нее. Надо попытаться унять горе и ярость, бушующую внутри.
Она поднялась по лестнице. Остановилась у двери перевести дыхание. Подготовиться к встрече с дядей Аркадием. Наконец она вынула из кармана ключ, вставила в замочную скважину…
Дверь распахнулась прежде, чем она успела повернуть ключ. У самого входа, загораживая ей дорогу, стояли двое незнакомых людей.
— В чем…
— Соня! Соня! — крикнул Дмитрий. — Заходи скорее.
Что случилось?.. Неужели они явились сообщить Аркадию страшную новость? Так скоро?
Незнакомцы отступили в стороны, давая ей пройти. Одного быстрого взгляда оказалось достаточно, чтобы определить, кто это такие. Мелкие государственные чиновники, бюрократы вроде тех, кто изгонял их из прежней квартиры. Те же плохо сшитые, поношенные костюмы, те же кожаные дождевики, те же потертые портфели. И лица, багровые от водки.
Что им здесь нужно? Они пришли не из-за дяди Аркадия. Не из таких. В этот момент она заметила, что они листают какие-то бумаги, демонстративно не обращая на нее внимания. На нее нахлынуло такое отвращение, что захотелось сплюнуть прямо на пол. В такой момент только этих идиотов не хватает! Ей сейчас необходимы тишина и спокойствие, чтобы рассказать старику о смерти жены, чтобы утешить Дмитрия и Мишу.
Она огляделась. Ни Аркадия, ни Миши… Обернулась к Дмитрию:
— Где… — И запнулась на полуслове, заметив выражение лица мужа. Он улыбается, словно ничего плохого не случилось… Что происходит? — Дмитрий… Где дядя Аркадий, где Миша?
Он подошел ближе, обнял ее за плечи.
— Они внизу, у стариков. Наверное, играют в шахматы.
— Но…
— Успокойся и послушай меня. Эти люди из ОВИРа. Явились как раз перед твоим приходом.
Соня непонимающе смотрела на мужа, все еще занятая мыслями о предстоящей трудной задаче. Дмитрий легонько встряхнул ее за плечи:
— Соня! Ты что, не понимаешь?! ОВИР! Там занимаются выездными визами. Соня, мы получили разрешение на выезд.
Наконец все значение его слов дошло до нее. Она едва удержалась на ногах. Губы задрожали.
— Дима… ты в этом уверен?
— Да. Но времени у нас не так много. Надо готовиться к отъезду.
— О Господи! — Сони закрыла лицо руками, боясь разрыдаться. — Не могу поверить. А почему Миша и дядя Аркадий ушли? Они уже знают?
— Да-да. Аркадий увел его, как только стало ясно, что происходит. Сказал, что хочет в последний раз сыграть с ним партию в шахматы. Но я думаю, он хочет с ним поговорить, один Бог знает о чем.
— Но… как же быть с тетей Машей?.. О Господи, Дима… Один из чиновников прервал их:
— У вас имеются все документы, товарищ Левин. Нам пора. Не забывайте: число и время отъезда указаны в документах. Не пропустите.
— Можете не беспокоиться, не пропустим. Чиновники взяли портфели и направились к дверям.
— Другого случая может не представиться, — бросил один из них.
Дверь за ними захлопнулась с громким стуком. Дмитрий засмеялся, схватил Соню в объятия и запечатлел на ее губах страстный поцелуй. Она со смехом высвободилась.
— Господи! Это лучшая новость за всю мою жизнь. Но сначала я должна сообщить тебе другую новость.
Она быстро рассказала мужу о том, что произошло с Марией Яковлевной. Дмитрий долго сидел молча, обхватив руками голову. Когда он наконец поднял глаза на Соню, она увидела в них слезы.
— Он, наверное, решил, что с ней ничего страшного не случилось. Он подумал…
Дмитрий не мог продолжать. У Сони из глаз тоже потекли слезы.
— Соня, — проговорил он хриплым шепотом, — я сам расскажу Аркадию. Дадим ему еще немного побыть с Мишей. Потом я спущусь и поговорю с ним.
— Нет, мы должны поговорить с ним вместе, и сейчас же, пока к нему не явились официальные лица.
— Да. Ты права. — Дмитрий встал, протянул жене руку. — Пошли?
Миша держал в руках какой-то непонятный золотой предмет цилиндрической формы, с любопытством поворачивая его во все стороны. Длиной около пяти дюймов, толщиной не больше карандаша. Филигрань стерлась от прикосновения множества человеческих рук, однако он все еще выглядел каким-то экзотическим драгоценным украшением. Только вот что с ним делать? Аркадий вынул его из запертого деревянного ящика, стоявшего под кроватью.
— Это мезуза. Внутри находится свернутый в трубку пергамент. На одной его стороне написан фрагмент Второзакония — из Торы. Пятая часть Пятикнижия, в которой содержится второе изложение Моисеевых законов. Когда-нибудь ты это лучше поймешь.
— Вы сказали, что это написано на одной стороне. А на другой что?
Аркадий улыбнулся.
— На другой — одно слово: «Шаддай», что означает «Бог». Он взял мезузу у Миши из рук, поднял к свету.
— Вот видишь? Взгляни в это отверстие. «Шаддай».
— «Шаддай»… — благоговейно повторил Миша.
— Да. Отсюда ты всегда можешь это увидеть. — Старик откинулся на спинку. Сделал глубокий вдох. — У нас многие вешают мезузу над дверью своего дома. Когда-нибудь и ты сможешь это сделать, если захочешь. — Он погладил Мишу по голове. — Она находится в нашей семье уже несколько поколений. Я хочу подарить ее тебе на прощание. Она принесет тебе удачу на новом месте. Это будет наша с тобой тайна, хорошо?
— Хорошо. Спасибо, дедушка Аркадий. Глядя на нее, я всегда буду вспоминать вас.
— А я буду вспоминать тебя при звуках прекрасной музыки. В дверь тихонько постучали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42