— Ах, как же я вас не предостерег! Но вот что, я знаю хороший, очень хороший салон. Может быть, там помогут вашему несчастью. Сейчас дам телефон. Но нужно предварительно записаться. Обратитесь к мастеру по имени Пак. Это настоящий волшебник, он, кстати, всегда рассказывает очень занятные истории. Так вы мне позвоните, если шкатулка найдется. Я сразу ее заберу.Повесив трубку, я вытер пот со лба. Неприятный разговор получился, и, надо сказать, меня удивило, что Розенов так резко реагировал, узнав о пропаже шкатулки. Должно быть, очень расстроился. В то же время шкатулка эта несколько месяцев пролежала в его старой квартире, и он ни капли ею не интересовался. А тут взъелся, как будто в шкатулке невесть какие ценности. Но может быть, шкатулка — лишь повод, а на самом деле Розенов испугался, что при его посредничестве пропал каталог, составленный Роглером. Эта мысль и меня страшно мучила, я всеми силами гнал ее прочь.Набрал номер салона мужских причесок, спросил, когда можно прийти. Мне ответили:— Минуточку, посмотрю наше расписание. А когда вам было бы удобнее?— Чем скорей, тем лучше. И если можно, запишите меня к мастеру Паку.— На ближайшие дни у нас все расписано, до восьмого июля. Будет ведь большой парад любви, лав-парад, знаете? До восьмого не получится.— Ах, как жаль! Очень жаль. Мне рекомендовал ваш салон господин профессор Розенов. Понимаете ли, мне испортили прическу, выстригли ступеньки, просто ужасные.— Ай-яй-яй! Выходит, чрезвычайный случай… — Последовала пауза. — Хорошо, приходите сегодня около полудня, я постараюсь как-нибудь пристроить вас между другими клиентами.Затем я набрал номер фрау Бухер. Откликнулся мужской голос:— Бухер слушает.Я коротко объяснил, что мне нужно.— Заходите, — предложил Бухер. — Ну да, сейчас. Чего откладывать?Я повесил трубку. Вытер пот и прицепил кепку на видном месте — на телефонный аппарат. Не сомневаюсь, скоро она найдет себе нового хозяина.Остановив такси, я велел ехать в Далем. Может быть, увижу ту поразительно красивую женщину, чью фотографию обнаружил среди архивных материалов Роглера. Глава 11ПЕРСТЕНЬ Вилла — претенциозная постройка двадцатых годов, перестроенная и разделенная на две отдельные квартиры; в верхней, с двумя открытыми террасами, и жил Бухер. Это был человек лет пятидесяти, он вышел встречать меня и стоял на пороге в синих шортах, синей линялой футболке и в кожаных шлепанцах на босу ногу. Стены в гостиной были ослепительно белые и пустые, лишь на одной из них висела картина — синий шар, прорывающийся сквозь красное поле.— Лебедев, — пояснил Бухер, заметив, что я, едва войдя, уставился на картину. Это была та же картина, которую я позавчера разглядывал в комнате Шпрангера.— Знакома вам, наверное, по репродукциям? Очень хороша, если тут вообще уместны какие-то оценки, — сказал он.— Это подлинник?— Да. Я ее купил, прежде получив сертификат за подписью русского искусствоведа. Проходите, давайте сядем на террасе.Просторная площадка с кустиками роз и тремя карликовыми сосенками в кадках. Два шезлонга, белые садовые стулья, круглый стол, над ним раскрыт громадный оранжевый зонтик. На столе остатки роскошного завтрака: джем, сыры, колбаса, ветчина, накрыто на двоих; в ведерке со льдом бутылка шампанского. Я не без труда удержался от вопроса — где же фрау Бухер? С этой террасы вверх, на вторую, размерами поменьше, вела лестница, и там, наверху, ярко лиловели цветы бугенвиллеи. Мне почудилось, что на фоне ослепительно голубого неба быстро промелькнула чья-то темная фигура.— Вы уже завтракали?— Да, спасибо.— Но может быть, стаканчик «Лоран-Перрье»?— Спасибо, нет. Вот апельсинового сока я выпил бы.Он налил мне сока.— Я уже выставил, вон, глядите, обе коробки. — Он махнул рукой, я обернулся и увидел деревянный шезлонг, какие бывают на шикарных лайнерах. — Садитесь там и спокойно посмотрите все, что вас интересует.Я подошел к шезлонгу. На одном подлокотнике была прикреплена небольшая латунная табличка со словом «Титаник».— Позавчера я видел кровать — точную копию походной кровати Наполеона. А у вас шезлонг.— Но это не копия, — сказал Бухер. — Шезлонг настоящий. Я его купил в Галифаксе. Они после гибели «Титаника» свезли туда все, что смогли выловить в море, — утопленников, спасательные жилеты, деревянные стулья. Вещи сразу начали продавать за большие деньги. Этот — последний, больше не осталось, у одного рыбака на Ньюфаундленде купил. Дед этого человека в свое время приобрел этих шезлонгов тридцать штук, потом продал и на вырученные деньги купил себе новую шхуну.Я полистал бумаги, карточки и сразу понял, что здесь ничего нет, кроме фотокопий тех документов и рукописей, которые я уже видел в ящиках, хранившихся на мебельном складе.Папка с фотокопиями статей о болезнях картофеля, о районировании, статистических материалов о динамике цен на картофель и о недельном потреблении картофеля рабочими семьями за 1883 год. Книг не было. И вдруг среди бумаг я обнаружил фотографию мужчины. Светлые с проседью волосы, правильный нос, густые светлые усы. Привлекали внимание глаза — светло-голубые, пронизывающие. Я тотчас решил — это, конечно, Роглер. А снимок женщины, который лежал в его коробе, это, разумеется, жена Бухера. Кто их знает, может, отношения вовсе не ограничивались работой по организации выставки, как считал Шпрангер. Человек на фотографии был в свитере, очень поношенном, но делать на этом основании вывод, что он из восточных немцев, было, пожалуй, рискованно. Так вполне мог выглядеть математик из Принстона или Кембриджа. Я перелистал фотокопии: глиняные сосуды инков в форме картофелин. Картофелины с чертами человеческого лица, картофелины, похожие на человеческое тело, на гениталии. На папке надпись: «Картофель — плодородие, гончарные изделия». В эту минуту меня отвлек какой-то шорох или промелькнувшая тень. Я поднял голову. На верхней террасе стояла женщина в длинном темном платье и с черным платком на голове. Она наклонилась и поглядела на меня. В первую секунду я подумал — жена Бухера, но тут разглядел лицо женщины, оно было темно-коричневого цвета. Я кивнул. Будто не заметив моего кивка, она спокойно постояла на верхней террасе, потом обратила взор в другую сторону и, отойдя от края, исчезла среди цветов.— Ну что? — спросил Бухер. — Нашли что-нибудь?— Да.— Как вы понимаете, я не могу отдать вам эти бумаги. Нужно спросить разрешения у жены. Но я могу сделать копии материалов, которые вас интересуют.— Спасибо. — Я удивился: что за сложности? Выходит, его жена не здесь, а где-то в другом месте. Но может быть, она все-таки дома, просто, например, принимает ванну после обильного пиршества.— Вы были знакомы с Роглером?— Несколько раз видел его.— Это он? — Я поднял кверху фотографию.— Он. Откуда у вас фотография?— Здесь нашел, между листков.Бухер взял фотографию.— Да, конечно, это он. То есть таким он был. Лунный луч. Я, знаете ли, физик, взгляды у меня, наверное, ограниченные, но то, чем занимался этот человек, скажу вам, к научному знанию имеет лишь весьма косвенное отношение. Специалист по сельскому хозяйству, увлекшийся историей культуры, то есть наукой довольно-таки расплывчатой. Впрочем, это не значит, что я хочу умалить роль культурологии. Роглер хорошо разбирался в своем предмете и собрал, уж это точно, все, что только можно собрать. Видели бы вы его сразу после падения Берлинской стены, после возвращения из Штатов, он туда ездил по приглашению какого-то провинциального университета, по рекомендации моей жены. В то время я с ним и познакомился. Он поехал в Америку с коллегой и другом, тот, представьте, тащил с собой огромный короб. Видок у них был — как у турок, приезжающих в Германию на заработки, когда они возвращаются в родные края. В коробе был компьютер российского производства, старая рухлядь, которую даже Ной не погрузил бы в свой ковчег. Ботаник поставил сей агрегат на тележку носильщика, Роглер бежал сбоку и придерживал короб, чтобы не свалился. Из Нью-Йорка обоих чуть не отправили обратно домой — таможенники решили, что у них там советская дешифровальная машина. Не сразу поняли, что это лэп-топ таких размеров. Роглер рассказывал эту историю с юмором. У него было тонкое чувство юмора и большая самоирония. Рассказывая, он все шевелил усами, как тюлень в телевизоре, — мы от смеха чуть не лопнули, Аннета и я. Я хотел подарить ему ноутбук, но он сказал, не надо, он предпочитает карточки. А из той поездки он вернулся совершенно другим человеком. Восторгам не было конца, особенно по поводу Нью-Йорка, он туда перебрался из колледжа в Монтане. Мечтал тогда получить должность в Нью-йоркском университете, да английский подвел. Вообще же он стал совершенно западным человеком. Как только вернулся, пришел сюда и смешал нам мартини а-ля Пол Беккер — это профессор из Гринич-Виллиджа, поэт и создатель знаменитых коктейлей. — Бухер замолчал, уставясь в одну точку.Я подумал — спросить или не спрашивать, потом все же спросил как бы невзначай:— А ваша жена в отъезде?— Да. — Видимо, заметив, что я разочарован, или чтобы избежать дальнейших расспросов, Бухер пояснил, что она и не в Берлине. — Я смешаю нам по коктейлю, мартини а-ля Пол Беккер. Этот рецепт — лучшее во всем творческом наследии Роглера. В его картофельном сюжете было, по-моему, многовато пафоса, такая работа слишком зависит от субъективного взгляда, от интерпретаций, в них всегда есть определенная аморфность. Нет, это не по мне. Но мартини вы непременно должны попробовать.— Жарко сегодня, — сказал я. — Вчера мне, знаете, столько водки пришлось выпить, на свадьбу к полякам попал. Понимаете, я вообще не пью днем, да и вечером, ну пива бутылку выпью или вина бокал.— Нет, вам просто необходимо попробовать этот коктейль. Холодненький, со льдом, и совсем сухой. Именно то, что надо в жару. Час ранний, но что ж из того? Надо выпить — хотя бы Роглера помянуть.— Можно посмотреть фотографию вашей жены? Когда так серьезно занимаешься творчеством ученого, хочется узнать, как он выглядит.Бухер сходил в дом и вынес фотографию в серебряной рамке. Это и в самом деле была та женщина, чью фотографию я обнаружил в коробе с архивом. Выходит, у нее и у него в бумагах, причем именно среди таблиц с изображениями разных сортов картошки, была спрятана фотография другого. Женщина на снимке весело смеялась. Приятная, красивая, очень привлекательная. Ничего этого я не сказал, поблагодарил Бухера и хотел отдать снимок. Но он показал на стеклянный столик:— Положите туда.А сам подошел к бару — стиль модерн, черное дерево, — открыл дверцу и принялся колдовать с бутылками и миксером, одновременно комментируя свои манипуляции:— Мы с женой называли этот коктейль «Мечта Роглера». Во-первых, хороший джин, лучше всего — «Бомбей» или «Хаус оф Лордс», потом добавляем белый вермут. Чтобы мартини был действительно сухим, его надо наливать в миксер поверх льда, так, теперь еще немножко вермута сверху. Дворецкий Вандербильта говорил, что вермут должен литься как едва слышный шепоток. Теперь перемешать, но не встряхивать. Разливаем по предварительно охлажденным стаканам, теперь кусочек лимона… Готово!На верхней террасе опять промелькнул черный головной платок. Прислуга, наверное, уборщица, подумал я, турчанка или арабка из Марокко, их в последнее время много понаехало в Берлин на заработки, нелегально, разумеется. Однако эта женщина была прямо-таки богатырского роста, еще я заметил, что у нее необыкновенная походка — плавная, величавая. Может, сожительница Бухера.А тут и сам хозяин вышел из дома, но, проследив направление моего взгляда, только покачал головой и ни слова не сказал.Он подал мне стакан, вернее, бокал в стиле модерн в серебряном подстаканнике в виде чашечки цветка.— Выпьем! Ну, что скажете?— Совершенно изумительный вкус.— Да. Но думаю, не этот волшебный напиток был причиной всех безумств.— Каких безумств?— Да. Я все потерял. Работу. Жену. Да. — Некоторое время он сидел молча, что-то сощипывая со своих синих шортов. — Моя жена не этнолог, а искусствовед. Тут Розенов что-то неправильно понял. И, строго говоря, именно с этого и начинается история. Потому что, будь она этнологом, может, ничего бы и не стряслось. Она бы знала, что какой-нибудь наш жест, совершенно случайный, или ненароком оброненное слово в другой культуре может привести к абсолютно непредсказуемым последствиям. В последние годы она трижды ездила в Сахару. С небольшой туристской группой, из трех-четырех человек. В пустыне ведь нет границ, вот людям и хочется почувствовать себя вне рамок, причем любых. Ночное небо там, говорят, неописуемо прекрасно. Я бы тоже поехал, да времени не было. Фирма! Я занимаюсь — раньше занимался — разработкой программного обеспечения для коммунальных служб. Вывоз мусора, доставка питьевой воды, обслуживание кладбищ. Фирму продал три месяца назад. Живу теперь, не зная забот, занимаюсь коллекционированием русского авангарда. Моя жена очень интересовалась авангардистами. С тех пор как мы расстались, я скупаю их картины — не в отместку, нет, они мне действительно нравятся. Но я начал рассказывать о путешествиях моей жены в пустыню. В позапрошлом году через три месяца после ее возвращения звонит телефон. Голос незнакомый: «Аннету можно?» И все, замолчал. Жена взяла трубку. Потом приходит и говорит: «Странно. Какой-то человек хочет получить фотографию. Он в аэропорту находится, ждет там». Ну, мы поехали в аэропорт. Январь, холод жуткий. Приезжаем и видим — бедуин, туарег, в выцветшем от солнца синем балахоне, замерзший как цуцик, трясется весь, хотя стоит в холле, где хорошо натоплено. Ну, дал я ему свое пальто, и мы привезли его сюда. Машина, честное слово, верблюжьим навозом провоняла.Этот малый — принц вроде — продал своих верблюдов и купил билет первого класса, причем туда и обратно. Поэтому ему визу дали без всяких сложностей. Он, понимаете, буквально поступил так, как сказала моя жена. «Если приедете в Германию, заходите к нам». Пустые слова, верно? Но до того жена его сфотографировала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28