Сервис на уровне сайт
— Он показал мне четыре картонных коробки, на которых фломастером было написано «Картофель». — Если вам что-нибудь нужно, забирайте. Ровно через три месяца все это добро отправится на свалку. Опять же полсотни отдать придется. За все плати, даже за разрешение старье выбросить.Я открыл одну коробку. Книги по картофелеводству, по технологии переработки и хранения картофеля. Полез в другую — фотокопии, кулинарные рецепты, книги на русском языке. Картофель в русской культуре. Должно быть, Роглер хорошо знал русский — я обнаружил выписки и цитаты на русском языке, потом нашел немецкий текст: «Разведение картофеля шло рука об руку с производством и потреблением водки. Мотивация — суровый климат, но также и особенности менталитета. „Война и мир“. Картофель при Бородине? Сторожевые костры. В Ирландии картофель получил распространение очень быстро, потому что во время бесконечных и бессмысленных войн поля зерновых вытаптывались, а картофельные посадки не терпели урона. Вкус здешних клубней слабо-кремовитый».Я откинул полиэтиленовую покрышку с ближайшего дивана, обнажив обивку с жуткими багровыми маками, но сидеть было удобно, диван непродавленный. Наверное, принадлежал какому-нибудь перспективному товарищу, который теперь перебрался в Дюссельдорф, Гамбург или Штутгарт и сидит в чиновной конторе или страховой компании, перестраивается, привыкает к новому мышлению, вот, должно быть, и расхотелось ему держать у себя дома натуралистический мак — макабр.Читаем дальше! «Фридрих Второй и „картофельная война“. Фридриху не довелось попробовать клецки из сырого картофеля, какие едят в Южной Германии. Не повезло. Равно и в военном отношении. То вперед, в атаку, то назад, прочь с полей. Приказы Фридриха в период осенних маневров. Батальонный командует: марш на поля! — полковой приказывает: марш с полей!»Я положил ноги на стол. В голове шумело, читал медленно, с трудом, все из-за водки.«Картофель и армия неразделимы, по крайней мере, в Пруссии. Земледельцев в приказном порядке обязали сажать картошку, Старый Фриц велел выставить на полях караулы, ибо знал, что недоверчивые крестьяне, боявшиеся употреблять в пищу незнакомый овощ, будут воровать то, что охраняется войсками. Что охраняют, то ценно — считали в Пруссии.Дали крестьянам приказ — сажать. Административно-командная система экономики, оказавшая влияние и на кулинарию. Вареная картошка как заполнитель пустого брюха. И в наши дни картофель — просто корм. Ср.: рабочие и проч. столовые на предприятиях народного хозяйства».В одной из книг была сложенная в восемь раз пожелтевшая таблица с тщательно нарисованными и от руки раскрашенными изображениями картошки разных сортов. Я сонно подумал: на таких изображениях характерные черты выступают гораздо ярче, чем на фотографиях.В глубине помещения, насколько позволял разглядеть сумрачный свет, падавший сверху из маленьких окон, была составлена мебель из дуба — шкаф, стол, стулья, а еще кухонная мебель — белые, гладко окрашенные полки и стол, высокий шкафчик-пенал для метелок. Казалось, эти нагроможденные друг на друга вещи покачиваются и гнутся под ветром, словно деревья в бурю, доски поскрипывали, а в тени на земле стоял мой брат, которого я знал лишь по фотографиям, оставшимся с войны. Брат пытался выдвинуть ящик шкафа, опустившись на колени, — я забыл, что у него не было обеих ног. «Очень трудно, — сказал он, — вытащить самый нижний ящик». Канцелярские шкафы; я стал выдергивать ящики, один, другой, третий… все они были набиты комочками бумаги, тщательно скатанными бумажными шариками. Развернул один — это была страница, исписанная моей рукой. Но брат хотел открыть совершенно определенный, нижний ящик. А это не удавалось, никак, даже силой. Ящик заклинило. Я тянул легонько, а делал вид, будто из кожи вон лезу. «Надо по-настоящему захотеть, — сказал брат. — Надо. Ну, поехали!»— Надо ехать, — произнес кто-то над моей головой.Я ошалело протер глаза. Возле дивана стоял Гор.— Подвезти вас? Мне в город. Могу подбросить.Гор, это Гор стоял в темноватом складе. Наверное, час уже поздний, может, и вообще вечер.— Вы заснули. Все водка-водочка. Нашли, что искали?— Нет. — Я сунул русские книги в коробку, взял только раскрашенную от руки таблицу и вслед за Гором двинулся к выходу. Глава 8«ВОД ГЛУБИНУ ПОКИДАЕТ МОРСКОЙ ПРОНИЦАТЕЛЬНЫЙ СТАРЕЦ…» Гомер. Одиссея. Песнь четвертая. Пер. В. А. Жуковского.
Набрав номер, который дал мне Шпрангер, я долго ждал — седьмой гудок, восьмой… и хотел уже повесить трубку, как вдруг на том конце раздался крик, безумный пронзительный вопль. Мужчина вопил, будто его режут.— Алло! — крикнул я. — Алло! Что с вами?Тишина. Гулкая тишина, будто в большом помещении, потом послышалось отдаленное слабое постанывание и треск, какой может издать, наверное, большой и тяжелый неподвижный предмет. Вздох. А вот вытащили пробку из бутылки. Тишина. Теперь — шепот, женский, слов, как я ни старался, было не разобрать, странный какой-то шепот, не то лепет… Мужской голос: «Ну да, повернись», и глубокий, глубокий-преглубокий вздох, и опять слабые стоны. «О Господи, — подумал я, — ну куда, куда от них деваться, от этих беспардонных похотливых стонов? Вчера соседушки за стенкой, сегодня — невесть кто, мой звонок нарушил их идиллию, так они попросту положили трубку на пол возле кровати. Если сами не на полу резвятся». Внезапно настала тишина. Качество звука изменилось — словно трубка очутилась в другом помещении, меньшего размера, и тут же раздался женский голос: «Алло, не вешайте трубку, вы набрали номер…» Что-то щелкнуло, и тот же голос заговорил, и опять в новом помещении: «Алло!» Я от растерянности молчал и думал, не положить ли трубку, — наверное, надо извиниться, я, конечно, ошибся номером… Но тут снова раздался тот же голос, и женщина сухо спросила:— Алло, с кем я разговариваю, кто это?Я не назвался своим настоящим именем — вдруг, по какому-то наитию назвал чужую фамилию, чего вообще-то никогда себе не позволяю:— Блок, профессор Блок. — Сказал, что собираю материал для статьи, и, вдруг спохватившись, что после только что прозвучавшего акустического триллера могут возникнуть кривотолки насчет содержания статьи, добавил: — Дело, видите ли, в картофеле, а телефон мне дал доктор Шпрангер, и он же сказал, что вы тоже занимались этой темой. — Еще не договорив, я подумал, до чего же по-идиотски это звучит: «Дело, видите ли, в картофеле». Тишина. Женщина на том конце провода молчала, потом кашлянула. — Вы ведь фрау Ангербах? — на всякий случай спросил я. Тишина. Там явно возникла акустическая яма, в трубке не раздавалось ни звука. Я крикнул: — Алло! Вы меня слышите?Голос не сразу откликнулся:— Да. Я целый год на это угрохала. Тема картофеля в художественной литературе Германии после сорок пятого года. Кто вам дал мой телефон?— Шпрангер. Я пишу статью о картофеле. Поэтому интересуюсь. Мотив картофеля в литературе — это любопытно.Она опять помолчала, потом спросила, и я сразу смекнул, что вопрос этот — ловушка:— А что, в комнате Шпрангера еще стоит та громадина?— Вы хотите сказать, концертный рояль? Да, там стоит этот блестящий черный стол для ненужных вещей.— Хорошо. Можем встретиться в греческом ресторане Лефкоса Пиргоса. Это в Нойкельне, улица Эмзерштрассе. Проще всего доехать на метро, седьмая линия. * * * Перед входом в ресторан я увидел четыре столика с грязно-белыми пластмассовыми стульями. Два были заняты. За одним сидела девушка, за другим ярко накрашенная женщина с карамельно-розовыми волосами, жесткими и всклокоченными, на земле рядом с ней сидела собака, голенастая довольно крупная дворняга, время от времени она, наклонив морду, ловко смахивала длинным языком кусочки мяса с тарелки хозяйки. Терпеть не могу невоспитанных собак, поэтому в Берлине мне всегда бросается в глаза, что собак здесь невероятное количество, гораздо больше, чем в Мюнхене. Берлинские псы очень навязчивы, они не агрессивны, наоборот доверчивы, но кажется, будто кто-то специально их выдрессировал бросаться к людям и обнюхивать в самых неудобоназываемых местах. Дама с розовым войлоком вместо волос и кобель, хватавший куски прямо со стола, — о да, это в стиле той безумной записи на автоответчике. Я решил уйти, не раскрывая своего инкогнито, но тут мне помахала девушка, сидевшая за другим столиком. На первый взгляд я дал бы ей лет двадцать, нет, меньше, гораздо меньше, да она, пожалуй, еще в школу ходит, личико нежное, как у ребенка, тонкий носик, белокурые волосы коротко подстрижены, похожи на перышки, когда я вижу такие волосы, всегда хочется провести по ним ладонью.— Это вы мне звонили? — спросила она.— Я. А как вы меня узнали?— По ищущему взгляду.Я сел. Перед ней стоял бокал вина, она курила сигарету, небрежно, будто так и надо.— Что вы пьете, рецину? — спросил я.— Да, в жару самое милое дело. — Она положила ногу на ногу — ноги загорелые, голые, выше — кожаная куртка. Видимо, юбка такая короткая, что не высовывается даже краешек. Она заметила мой взгляд. И будто случайно, но все-таки явно с расчетом на меня расстегнула молнию куртки. Под футболкой слегка выступали маленькие соски. На футболке рисунок — красная пятиконечная звезда, советский символ, а внутри звезды буква Т.— Тупакамары? Так, по имени вождя инков Тупака Амару, в XVI веке возглавившего в Перу борьбу против испанских завоевателей, называли себя участники левоэкстремистских террористических организаций в Латинской Америке.
Партизаны-террористы?— Вы — человек из старого доброго времени. — Она засмеялась. — Ничего подобного. «Т» значит «Тексако». Людям вашего поколения везде видится политическая символика, даже в простом кране на бочке с пивом. Знаю по своему папочке. — Она покрутила ногой в белой полотняной теннисной туфле, потом откинулась на спинку стула и застегнула куртку. Хорошая куртка — точная копия куртки американских летчиков, за очень большие деньги можно купить на Бродвее. Накладные карманы, маленький ярлычок из бордовой кожи, на нем — номер эскадрильи. Круглая кожаная нашивка с тисненым серебряным орлом; орел, распустив когти, летит к земле и вот-вот кого-то схватит. Юбочка оказалась узкой полосой черной материи.— Это настоящая кожаная куртка?— Да, а что?— Нет, ничего, просто…Подошел грек.— Один пастушеский салат, — она обернулась ко мне: — Рекомендую. И рецину тоже.— Хорошо, только салат, пожалуйста, обыкновенный! — Я подосадовал в душе, ну почему согласился на рецину? Я же терпеть не могу это пойло с привкусом сосновой смолы. Все ради этой девицы, лишь бы ее расположить. Кстати, если приглядеться получше, сразу ясно — никакая она не девица, а молодая женщина.— Наконец-то можно окна открыть, проветрить, — сказал грек. Окна по внешнему краю были обведены полосами с белым меандром, греческим орнаментом. Грек подошел к столику, за которым сидела карамельно-розовая дама, и спросил, понравилось ли жаркое из ягненка. Пес облизнулся, хозяйка кивнула.— Значит, вы собираете материал о картофеле?— Да-да. Шпрангер упомянул о вашей дипломной работе. Наверное, вы пользовались архивом Роглера?— Да. Он тогда еще был жив.— А что он был за человек, этот Роглер?— Милый, очень даже милый человек. Приветливый, отзывчивый и очень, очень остроумный. Шутки у него были сюрреалистические. Он рассказывал, например, про колорадских жуков, которых американцы якобы сбросили с самолета над территорией ГДР, кажется, в пятидесятых, и изображал в лицах, как партийный секретарь Бранденбурга, вооружившись полевым биноклем, наблюдал за полетом жуков, которые взяли курс прямиком на Берлин, следил, чтобы своевременно доложить начальству о вторжении. Здорово показывал, особенно как тот стоит, будто аршин проглотил. У Роглера был актерский талант. Я чуть со смеху не умирала, когда он, молча, без единого звука, изображал кого-нибудь. Потрясающий был человек. В моем вкусе.— Сколько лет ему было, когда вы познакомились?— Да что-нибудь около пятидесяти. В папаши мне годился. А у меня слабость к мужчинам, которые значительно старше. Они просто интереснее. — Она посмотрела на меня, и я поспешно отвел взгляд от ее ног.— И Роглер разрешил вам воспользоваться его работами?— Ну да, сразу. Я сказала, что пишу диплом на магистра, а тема — картофель в немецкой литературе послевоенных лет. Ему тут же вспомнились многие примеры, все по моей теме. Он же годами собирал любую информацию, связанную с картошкой. Художественную литературу тоже переворошил, все упоминания о картошке брал на карандаш. Система у него была, четыре рубрики: разведение, кулинария, художественный образ, пословицы и поговорки. «Чем крестьянин глупей, тем картошка круглей». Картофель в романах. У Германа Канта, у Штритматтера, Иоганнеса Бобровского, Кристы Вольф. К сожалению, в картотеке Роглера был сильный крен в сторону литературы ГДР. А впрочем, оно и понятно — у писателей ГДР картошка играла роль гораздо более заметную, чем, скажем, в творчестве швейцарцев, того же Макса Фриша или Дюрренматта. Они о ней почти не упоминают.Она отпила вина, закурила, осторожно выдохнула дым в сторону, но я все-таки почувствовал его запах и подумал: вот так же пахнет ее дыхание. С удовольствием закурил бы сигару, но в суматохе сегодняшнего дня не успел купить. И снова я ощутил запах дыма — ее дыхания. Смеркалось. По небу протянулись перистые облака, на западе разливалось оранжевое сияние. Над нашими головами в ветвях дерева — липы — запел дрозд. На стене дома неподалеку я заметил надпись: «Наци, чешите отсюда!», буквы стилизованы под древние германские руны. Еще дальше, через два дома, у входа в зеленную лавку стоял турок и полотенцем полировал яблоки, брал их одно за другим из ящика и надраивал полотенцем, неторопливо, спокойно. В лавке уже горел свет, падавший и на руки турка.— Костры на картофельных полях, облака, похожие на мешки с картошкой, — это у Гюнтера Грасса. А у Уве Йонсона — картофельный салат. Собирать материал было интересно, а вот писать потом — мука мученическая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Набрав номер, который дал мне Шпрангер, я долго ждал — седьмой гудок, восьмой… и хотел уже повесить трубку, как вдруг на том конце раздался крик, безумный пронзительный вопль. Мужчина вопил, будто его режут.— Алло! — крикнул я. — Алло! Что с вами?Тишина. Гулкая тишина, будто в большом помещении, потом послышалось отдаленное слабое постанывание и треск, какой может издать, наверное, большой и тяжелый неподвижный предмет. Вздох. А вот вытащили пробку из бутылки. Тишина. Теперь — шепот, женский, слов, как я ни старался, было не разобрать, странный какой-то шепот, не то лепет… Мужской голос: «Ну да, повернись», и глубокий, глубокий-преглубокий вздох, и опять слабые стоны. «О Господи, — подумал я, — ну куда, куда от них деваться, от этих беспардонных похотливых стонов? Вчера соседушки за стенкой, сегодня — невесть кто, мой звонок нарушил их идиллию, так они попросту положили трубку на пол возле кровати. Если сами не на полу резвятся». Внезапно настала тишина. Качество звука изменилось — словно трубка очутилась в другом помещении, меньшего размера, и тут же раздался женский голос: «Алло, не вешайте трубку, вы набрали номер…» Что-то щелкнуло, и тот же голос заговорил, и опять в новом помещении: «Алло!» Я от растерянности молчал и думал, не положить ли трубку, — наверное, надо извиниться, я, конечно, ошибся номером… Но тут снова раздался тот же голос, и женщина сухо спросила:— Алло, с кем я разговариваю, кто это?Я не назвался своим настоящим именем — вдруг, по какому-то наитию назвал чужую фамилию, чего вообще-то никогда себе не позволяю:— Блок, профессор Блок. — Сказал, что собираю материал для статьи, и, вдруг спохватившись, что после только что прозвучавшего акустического триллера могут возникнуть кривотолки насчет содержания статьи, добавил: — Дело, видите ли, в картофеле, а телефон мне дал доктор Шпрангер, и он же сказал, что вы тоже занимались этой темой. — Еще не договорив, я подумал, до чего же по-идиотски это звучит: «Дело, видите ли, в картофеле». Тишина. Женщина на том конце провода молчала, потом кашлянула. — Вы ведь фрау Ангербах? — на всякий случай спросил я. Тишина. Там явно возникла акустическая яма, в трубке не раздавалось ни звука. Я крикнул: — Алло! Вы меня слышите?Голос не сразу откликнулся:— Да. Я целый год на это угрохала. Тема картофеля в художественной литературе Германии после сорок пятого года. Кто вам дал мой телефон?— Шпрангер. Я пишу статью о картофеле. Поэтому интересуюсь. Мотив картофеля в литературе — это любопытно.Она опять помолчала, потом спросила, и я сразу смекнул, что вопрос этот — ловушка:— А что, в комнате Шпрангера еще стоит та громадина?— Вы хотите сказать, концертный рояль? Да, там стоит этот блестящий черный стол для ненужных вещей.— Хорошо. Можем встретиться в греческом ресторане Лефкоса Пиргоса. Это в Нойкельне, улица Эмзерштрассе. Проще всего доехать на метро, седьмая линия. * * * Перед входом в ресторан я увидел четыре столика с грязно-белыми пластмассовыми стульями. Два были заняты. За одним сидела девушка, за другим ярко накрашенная женщина с карамельно-розовыми волосами, жесткими и всклокоченными, на земле рядом с ней сидела собака, голенастая довольно крупная дворняга, время от времени она, наклонив морду, ловко смахивала длинным языком кусочки мяса с тарелки хозяйки. Терпеть не могу невоспитанных собак, поэтому в Берлине мне всегда бросается в глаза, что собак здесь невероятное количество, гораздо больше, чем в Мюнхене. Берлинские псы очень навязчивы, они не агрессивны, наоборот доверчивы, но кажется, будто кто-то специально их выдрессировал бросаться к людям и обнюхивать в самых неудобоназываемых местах. Дама с розовым войлоком вместо волос и кобель, хватавший куски прямо со стола, — о да, это в стиле той безумной записи на автоответчике. Я решил уйти, не раскрывая своего инкогнито, но тут мне помахала девушка, сидевшая за другим столиком. На первый взгляд я дал бы ей лет двадцать, нет, меньше, гораздо меньше, да она, пожалуй, еще в школу ходит, личико нежное, как у ребенка, тонкий носик, белокурые волосы коротко подстрижены, похожи на перышки, когда я вижу такие волосы, всегда хочется провести по ним ладонью.— Это вы мне звонили? — спросила она.— Я. А как вы меня узнали?— По ищущему взгляду.Я сел. Перед ней стоял бокал вина, она курила сигарету, небрежно, будто так и надо.— Что вы пьете, рецину? — спросил я.— Да, в жару самое милое дело. — Она положила ногу на ногу — ноги загорелые, голые, выше — кожаная куртка. Видимо, юбка такая короткая, что не высовывается даже краешек. Она заметила мой взгляд. И будто случайно, но все-таки явно с расчетом на меня расстегнула молнию куртки. Под футболкой слегка выступали маленькие соски. На футболке рисунок — красная пятиконечная звезда, советский символ, а внутри звезды буква Т.— Тупакамары? Так, по имени вождя инков Тупака Амару, в XVI веке возглавившего в Перу борьбу против испанских завоевателей, называли себя участники левоэкстремистских террористических организаций в Латинской Америке.
Партизаны-террористы?— Вы — человек из старого доброго времени. — Она засмеялась. — Ничего подобного. «Т» значит «Тексако». Людям вашего поколения везде видится политическая символика, даже в простом кране на бочке с пивом. Знаю по своему папочке. — Она покрутила ногой в белой полотняной теннисной туфле, потом откинулась на спинку стула и застегнула куртку. Хорошая куртка — точная копия куртки американских летчиков, за очень большие деньги можно купить на Бродвее. Накладные карманы, маленький ярлычок из бордовой кожи, на нем — номер эскадрильи. Круглая кожаная нашивка с тисненым серебряным орлом; орел, распустив когти, летит к земле и вот-вот кого-то схватит. Юбочка оказалась узкой полосой черной материи.— Это настоящая кожаная куртка?— Да, а что?— Нет, ничего, просто…Подошел грек.— Один пастушеский салат, — она обернулась ко мне: — Рекомендую. И рецину тоже.— Хорошо, только салат, пожалуйста, обыкновенный! — Я подосадовал в душе, ну почему согласился на рецину? Я же терпеть не могу это пойло с привкусом сосновой смолы. Все ради этой девицы, лишь бы ее расположить. Кстати, если приглядеться получше, сразу ясно — никакая она не девица, а молодая женщина.— Наконец-то можно окна открыть, проветрить, — сказал грек. Окна по внешнему краю были обведены полосами с белым меандром, греческим орнаментом. Грек подошел к столику, за которым сидела карамельно-розовая дама, и спросил, понравилось ли жаркое из ягненка. Пес облизнулся, хозяйка кивнула.— Значит, вы собираете материал о картофеле?— Да-да. Шпрангер упомянул о вашей дипломной работе. Наверное, вы пользовались архивом Роглера?— Да. Он тогда еще был жив.— А что он был за человек, этот Роглер?— Милый, очень даже милый человек. Приветливый, отзывчивый и очень, очень остроумный. Шутки у него были сюрреалистические. Он рассказывал, например, про колорадских жуков, которых американцы якобы сбросили с самолета над территорией ГДР, кажется, в пятидесятых, и изображал в лицах, как партийный секретарь Бранденбурга, вооружившись полевым биноклем, наблюдал за полетом жуков, которые взяли курс прямиком на Берлин, следил, чтобы своевременно доложить начальству о вторжении. Здорово показывал, особенно как тот стоит, будто аршин проглотил. У Роглера был актерский талант. Я чуть со смеху не умирала, когда он, молча, без единого звука, изображал кого-нибудь. Потрясающий был человек. В моем вкусе.— Сколько лет ему было, когда вы познакомились?— Да что-нибудь около пятидесяти. В папаши мне годился. А у меня слабость к мужчинам, которые значительно старше. Они просто интереснее. — Она посмотрела на меня, и я поспешно отвел взгляд от ее ног.— И Роглер разрешил вам воспользоваться его работами?— Ну да, сразу. Я сказала, что пишу диплом на магистра, а тема — картофель в немецкой литературе послевоенных лет. Ему тут же вспомнились многие примеры, все по моей теме. Он же годами собирал любую информацию, связанную с картошкой. Художественную литературу тоже переворошил, все упоминания о картошке брал на карандаш. Система у него была, четыре рубрики: разведение, кулинария, художественный образ, пословицы и поговорки. «Чем крестьянин глупей, тем картошка круглей». Картофель в романах. У Германа Канта, у Штритматтера, Иоганнеса Бобровского, Кристы Вольф. К сожалению, в картотеке Роглера был сильный крен в сторону литературы ГДР. А впрочем, оно и понятно — у писателей ГДР картошка играла роль гораздо более заметную, чем, скажем, в творчестве швейцарцев, того же Макса Фриша или Дюрренматта. Они о ней почти не упоминают.Она отпила вина, закурила, осторожно выдохнула дым в сторону, но я все-таки почувствовал его запах и подумал: вот так же пахнет ее дыхание. С удовольствием закурил бы сигару, но в суматохе сегодняшнего дня не успел купить. И снова я ощутил запах дыма — ее дыхания. Смеркалось. По небу протянулись перистые облака, на западе разливалось оранжевое сияние. Над нашими головами в ветвях дерева — липы — запел дрозд. На стене дома неподалеку я заметил надпись: «Наци, чешите отсюда!», буквы стилизованы под древние германские руны. Еще дальше, через два дома, у входа в зеленную лавку стоял турок и полотенцем полировал яблоки, брал их одно за другим из ящика и надраивал полотенцем, неторопливо, спокойно. В лавке уже горел свет, падавший и на руки турка.— Костры на картофельных полях, облака, похожие на мешки с картошкой, — это у Гюнтера Грасса. А у Уве Йонсона — картофельный салат. Собирать материал было интересно, а вот писать потом — мука мученическая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28