Я имею в виду, как вы расстались с мужем?— Не надо спешить. Времени у нас достаточно. Итак, я сказала Томасу, что на выходные уезжаю во Франкфурт, хочу посмотреть книжную выставку, а заодно увидеться со школьной подругой, с которой не встречалась уже несколько лет. Но жить буду не у нее, а в отеле, потому что терпеть не могу ее мужа. Я солгала Томасу, впервые за все эти месяцы мне пришлось сказать ему неправду. Раньше я ничего не говорила — просто уходила утром в бассейн, мне не надо было чего-то выдумывать. Солгав, я почувствовала себя отвратительно, так отвратительно, что не передать, и подумала — ведь это чудовищная подлость. До сих пор не люблю вспоминать, как я сказала ему, что хочу посмотреть выставку. «Поезжай, конечно, — сказал Томас. — Замечательная идея». Я уехала в пятницу после обеда, мы встретились с Другим в не слишком известном, но дорогом отеле. Он заказал два номера, каждому свой, чтобы, не дай Бог, не возникло подозрений, если ему или мне позвонят из дома. Все предусмотрел.Я услышал, что она отпила вина, затем последовала пауза.— И что же было?— Катастрофа. — Она снова отпила. — Жаль, что ты сейчас ничего не пьешь.— Да, жаль. Но почему — катастрофа?— В зеркале, которое висело в номере, отражалось зеркало над раковиной в ванной, и мне все было отлично видно. Он стоял там, в ванной, перед зеркалом и чистил зубы, да так старательно и долго, снизу вверх, сверху вниз, нет, ты только вообрази — я лежу в постели, жду, а он зубы чистит, неторопливо, точь-в-точь актер в рекламе зубной пасты против кариеса, а потом еще и зубочисткой орудовать принялся. Мы за ужином бифштексы ели. Наконец, вышел и говорит: «А ты пользуешься противозачаточными средствами?» — «Нет, — говорю, — еще чего!» Соврала. Потом сказала, довольно странно спрашивать меня теперь о таких вещах. В общем, полный крах, бред какой-то. Ну и не получилось ничего, как говорится. Спать я ушла в свой номер. В Берлин мы вернулись каждый сам по себе. Пока я ехала в скоростном экспрессе, по только что отремонтированным железнодорожным путям бывшей ГДР, у меня было время обо всем поразмыслить. И о моей семейной жизни.Счетчик показывал уже девятьсот с лишним, и меня разбирало любопытство: что же будет, когда цифры дойдут до тысячи, — место для четвертого знака на диске не было предусмотрено. Счет опять пойдет с нуля или этот приборчик разлетится на куски? Сколько выходит? Шестьсот марок? Самый дорогой телефонный разговор в моей жизни. И ведь никому не похвастаешься таким-то рекордом… Ну, давай, выкладывай, что там еще? — подумал я.— Едва перешагнув порог квартиры, я все рассказала Томасу, вышедшему в прихожую встречать меня. Он был ошеломлен, казалось, потерял дар речи. Ни отчаяния, ни упреков. В тот же вечер я перебралась к приятельнице. С Другим я никогда больше не виделась. С мужем у меня сохранилось нечто вроде дружеских отношений, он понял все правильно. Так было до сегодняшнего дня, а тут вдруг звонит и несет околесицу, будто с ума спятил. Совершенно сумасшедший день. А теперь еще и тебя встретила. Знаешь что? Мне вдруг захотелось поплавать. Боязни глубины нет и в помине. Если хочешь, можем встретиться сегодня в бассейне. Хочешь? Алло!Я словно завороженный смотрел на цифры, вот-вот будет тысяча. Семь, восемь, девять и… на счетчике выскочил нуль.— Что ты делаешь? Ты чем сейчас занимаешься?— Ничем. Просто задумался.— Так что? Хочешь?— Да.— Тогда надо поторапливаться. Бассейн открыт до десяти.— У меня нет плавок.— А там дают. Поезжай на такси. До скорого!Я положил трубку. На счетчике была цифра тринадцать, то есть на одну единицу больше, чем до того, как я набрал ее номер. Я взял листок, на котором постояльцы записывали число условных единиц, соответствующее длительности разговора, и против своей фамилии написал: тысяча одна. И задумался — что же я завтра скажу, когда спросят, откуда взялась эта гигантская цифра. Мыслишку, что можно написать одну единицу, я сразу отбросил, это было бы непорядочно. Некоторое время пытался убедить себя: не надо никуда ехать, лучше сидеть в комнате, нельзя позволять обращаться с собой, точно с какой-то игрушкой, но потом подумал — нет, все же необходимо увидеть, что это за бассейн, ведь ты писатель, таковы законы ремесла, а сюжет, в сущности, неплох, из него можно что-то сделать. Но, разумеется, прежде всего, мне хотелось увидеть ее в купальнике. Да еще надо заглянуть в кабинку, посмотреть, какого она размера, кабинка, где все это творилось, уж наверное, она покажет мне кабинки. Взяв пансионное полотенце, я побежал на улицу к стоянке такси.В бассейне и правда выдавали плавки во временное пользование. Сам бассейн — одно из старинных, выложенных пестрой кафельной плиткой сооружений, какие строили до Первой мировой войны. Пахло хлоркой и дезинфицирующими растворами, воздух был очень теплый, я мигом взмок, очки запотели, и я оставил их в кабинке. Близорукость у меня небольшая, но все-таки я не был уверен, что издали узнаю Тину среди прочих купающихся, тем более что она будет в шапочке. Я принял душ и подошел к краю бассейна, нырнул, лихо нырнул, вниз головой, получилось даже очень элегантно, прыгнув, я ничуть не согнулся, потом кролем проплыл до конца дорожки в теплой, необычайно, до отвращения теплой воде, у стенки ловко оттолкнулся и, вполне удачно развернувшись, поплыл назад, правда теперь уже порядком задыхаясь, и вдруг натолкнулся на старушку, та хлебнула воды и обругала меня, но слов я не услышал, потому что тоже с головой ушел под воду, поперхнулся, закашлялся, так что слезы выступили, наконец, барахтаясь и изо всех сил суча ногами, поднялся на поверхность, с омерзительным вкусом хлорки во рту. Огляделся. Кругом, куда ни посмотри, — старики и старухи, неуклюже бултыхавшиеся в воде. Ну и ну, уж не устроил ли дом престарелых занятия плаванием для своих обитателей? Только в отдалении у стенки болтался на длинной веревке, обвязанной вокруг пояса, белобрысый мальчонка, по указке тренера делал упражнения, видно, учился плавать. Вот уж не думал, что этот дедовский способ обучения до сих пор в ходу. Я спокойно поплавал еще полчаса в теплой как моча воде. Время от времени забирался на край бассейна и смотрел по сторонам, но Тина не появилась. В этой компании я был самым молодым, причем с хорошим отрывом от остальных. Из громкоговорителя послышалось: «Просим вас покинуть бассейн, через пятнадцать минут мы закрываемся». Я вылез из воды, оделся. И, уже выйдя на улицу, увидел над входом объявление: «Сегодня, 23 июня, нагрев воды выше обычного. Вечер пожилого пловца». Глава 10КРУЖКА ПАХТАНЬЯ Проснулся я от стука. Кто-то барабанил в дверь. «Вас к телефону!» Я вскочил, живо натянул футболку, сунул ноги в шлепанцы и спустился в салон, где уже завтракали несколько человек. На столике рядом с телефоном лежала трубка.— Алло!В ответ раздался низкий мужской голос, но понять я ничего не понял. Наконец разобрал отдельные слова: «Картошка, каталог, сорта. Надо?»— Надо! Я разыскиваю каталог сортов картофеля, составленный по различиям их вкуса.— Вку-у-уса, хе-хе, — на том конце провода раздался снисходительный смешок.— Он у вас? — уточнил я.— У меня, у меня, сорта разные, платить надо.— Не беспокойтесь. Где можно с вами встретиться?— Отель «Хилтон». Внизу холл. Четыре часа?— О'кей. В «Хилтоне», в шестнадцать. Пожалуйста, захватите каталог с собой.— О'кей. Но дорого. Хорошая цена, но дорого.— Да-да, все в порядке, я заплачу.Обладатель баса разразился смехом, рокочущим в самом низком регистре и вроде бы добродушным. Смешливость, подумал я, симпатичная черта — и повесил трубку.Итак, шкатулка нашлась. Наверное, я тоже весело засмеялся или издал радостное восклицание, потому что, когда я повернулся, все сидевшие за столом дружно уставились на меня, а одна дама застыла с открытым ртом, подняв руку с надкушенной булочкой. Какой-то мужчина таращил глаза, будто его взору предстала невесть какая диковина. Я поздоровался и направился к дверям. За моей спиной тотчас послышалось возбужденное шушуканье. Я поднялся к себе в комнату.Что ж, разве поймешь, о чем я говорил по телефону, — картошка, каталог, вкусовые различия, сорта, обещание заплатить, к тому же они, разглядев мою стрижечку, запросто могли подумать, что над моей головой поработал сосед по тюремной камере. Удивляются, поди, что в пансионе, где они надеются случайно столкнуться с Штокхаузеном или Ансельмом Кифером Кифер, Ансельм (р. 1945) — немецкий художник-неоэкспрессионист.

, остановился торговец картошкой. Я решил сегодня же пойти в парикмахерскую и постричься заново.Должно быть, тот грубиян, толстобрюхий водила, подговорил знакомого, русского, судя по акценту, вести дело со мной, представившись тем, кто нашел шкатулку, а вознаграждение они потом поделят между собой. Мне-то что, лишь бы не вмешивался подонок таксист.Я начал бриться. Глаза все еще были красноватые после хлорированной воды. Идиот, — произнес я, глядя на свое отражение в зеркале, — на что ты надеялся? Думал, тебе преподнесут уж такую смачную историю, что дальше некуда, а вместо этого услышал пошлейший рассказ о супружеской измене. Да я подобных историй и сам сто штук навыдумываю, но только не о себе, нет, самого себя я никогда не ввожу в сюжеты моих повестей и рассказов, что правда, то правда, это надо признать. Мой двойник в зеркале покачал головой: шестьсот марок! Вот в какую сумму обошлись твои забавы. Сумасшедшие деньги. Я принял душ, оделся, взял пиджак и, дождавшись минуты, когда в коридоре никого не было, вышел и запер дверь. Хотел выскользнуть из пансиона незаметно. Не тут-то было! Откуда ни возьмись вынырнула молодая женщина, кухарка, она готовит нам завтрак.— Здрасьте! Как спалось? — Это было сказано с такой нарочитой бодростью, что я сразу почувствовал угрызения совести.— Спасибо.— Шум сегодня ночью не беспокоил?— Нет, я ничего не слышал.— Те музыканты, американцы-то, вчера выступали где-то, потом пришли и долго еще играли, чуть не до утра. Безумная ночка. Настоящий концерт устроили. Саксофонист ихний утром сегодня, гляжу, в кухне спит прямо на голом полу, а рядом собака хозяйская.— Жаль, я послушал бы джаз.— Вы вот туточки ошиблись, видите? Надо было одну единицу написать, а вы написали тысячу и одну.— Все верно.— Тысяча? Быть того не может. У нас столько за целый месяц не набегает.— Все верно, так уж получилось.— Батюшки светы! Куда ж это вы звонили?— В Австралию. У меня там друг, да, работает там, в Элис-Спрингс. Он этнограф.Видно было по ее глазам, что она не поверила, да, послушав, как я сдавленным голосом пытаюсь что-то объяснить, я бы и сам не поверил. Но я бойко продолжал:— А разговаривать пришлось так долго, потому что его бросила жена, понимаете, сидит он там, совсем один, в самом сердце Австралии сидит, среди аборигенов, а тем невдомек, чего он так расстраивается. Аборигены уговаривают его выпить с ними пива, баночного, поздравить его хотят с тем, что наконец сплавил жену в далекую Германию.— Надо же, забавная история. Вам завтрак большой или как обычно?— Сегодня никакого, спасибо. Я завтракаю у друзей, — солгал я. Не терпелось поскорей выскочить за дверь, чтобы не пришлось объяснять еще и хозяйке пансиона, почему я записал в счет тысячу и одну единицу. * * * Первое, что я увидел на улице, — телефонная будка, из которой вчера вечером пытался позвонить Тине. Уже после бассейна. Хотел сказать: за шутку, которую она со мной сыграла, не жаль отдать шесть сотен. И непринужденно засмеяться. Но ее номер не отвечал — занято, занято, занято, и вот тут я обозлился и злился все больше, чуть не лопнул от злости, потому что подумал, ага, теперь она разговаривает с другим и, может быть, рассказывает гораздо более забористую историю, и счетчик крутится, как бешеный, причем в квартирах-то нет никаких счетчиков, ты себе говоришь, время бежит, а ты и не подозреваешь, на какую сумму уже наболтал, зато потом подпрыгнешь от неожиданности, когда телефонная компания пришлет счет. И наверняка вчера, пока я бултыхался в теплой воде — я же целый час проторчал в бассейне, — она говорила по телефону, так сказать, зарабатывала на жизнь, пока я плавал там туда-сюда среди пенсионеров. А теперь какой-нибудь похотливый олух слушает ее, развесив уши. Олух? — вот ты и есть олух, подумал я и даже вслух произнес: «Олух, законченный идиот — вот ты кто, полудурок, осел!» Странно — я сам себя назвал во втором лице, не «я осел, я идиот», а «ты идиот», странно.Вчера я долго не мог сомкнуть глаз — все соображал, как бы ей отплатить. * * * Я свернул за угол, здесь я вчера заметил маленький продуктовый магазинчик. В лавке продавали также бутерброды с колбасой и сыром. Толкнул дверь — звякнул колокольчик. За прилавком я увидел старушку в белом халате, а помогала женщина, которая годилась ей в дочери.— Бутерброд с сыром, пожалуйста.— Какой сыр вы предпочитаете? Есть эмменталь, гауда, тильзитский.— Пожалуй, тильзитский.Дочь хозяйки стала разрезать булочку.— Раньше, — заговорила старушка, — прямо из Тильзита привозили сыр и масло, до войны еще. Название у сыра старое, а города того нет больше.— Ну почему же? Есть город. Называется только по-другому.— Нет. Раз переименовали, значит, и сам город не тот уже. Камни да стены прежние, но никто из людей, которые там теперь живут, уже не называет город по-старому. Да они же и говорят по-русски. Так что совсем другой город стал. Сыр тильзитский — единственная память о старом городе, вкусный сыр, ничего не скажешь.Дочь намазала булочку маслом, сверху положила два кусочка сыра. Передала бутерброд хозяйке, а та — мне. Дочь — ей было, по-моему, лет шестьдесят — мельком взглянула на меня, быстро и равнодушно, а старушка приветливо заулыбалась, протягивая через прилавок бутерброд.— Булочки остались у нас? — спросила она у дочери. Та покачала головой. — Сходи, принеси десяток, нет, восьми штук хватит. Десять часов скоро, уже вряд ли кто придет за булочками к завтраку.Дочь, как была — в белом халате, вышла на улицу, колокольчик на двери снова звякнул.— Попить чего-нибудь не хотите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28