Какое-то время я постоял снаружи, храня свои тайны в тишине их начал. Ночь опускалась на землю, и тени повсюду были короткие и расплывчатые. В домах зажигались лампы. Я заметил их сквозь листву и заросли буша. Порыв ветра, словно вздох крупного зверя, донесся из леса. Ветер еще ближе придвинул ночь. Он, казалось, сдул последние дневные отблески в самые отдаленные уголки земли. Одна половина неба была серой, с глубокой синевой, а другая красная и печальная. Боль вернулась в лодыжку. Я долго сидел в ожидании того, когда вокруг меня мир затихнет. Моему духу понадобилось много времени, чтобы прийти в себя. Я дышал ветром с луны.
В баре было тихо. Потом я услышал, как кто-то хихикает. Затем этот человек заговорил. Я прислушался. Вскоре стало ясно, что этот человек один и разговаривает сам с собой. Боль на мгновение оставила меня, и я, прихрамывая, вошел в бар. Прикрытый занавеской, я стоял в темноте. Бар был пуст. Одинокая лампа горела за стойкой. Я увидел в полумгле силуэт склоненной головы, и понял, что этот человек погружен в какой-то тайный ритуал. Я бесшумно прокрался ближе, хромая, и боль снова волной накатила на меня. Все клиенты ушли, и тишина была неестественной для бара в этот час. Я на цыпочках подошел к стойке и увидел Мадам Кото, которая пересчитывала деньги. Она была так поглощена этим занятием, что даже не заметила, как я вошел. Лицо ее сияло, и пот стекал по прядям волос, щекам и ушам, тек по шее и затекал под желтую блузку. Временами она смеялась, пересчитав часть банкнот. Это был очень странный смех. Он звучал мстительно. Я не стал внезапно заговаривать с ней, чтобы не испугать ее, но, между тем, меня тоже поглотила ее сосредоточенность, и я не мог оторвать глаз от Мадам Кото. Она вновь и вновь пересчитывала те же самые деньги, как будто только что оправилась от кошмара бедности. Она загибала пальцы, поскольку такие суммы ей было сложно пересчитывать. Ветер подул сильнее, зашевелив занавески и разбросав по сторонам блики от света лампы. Мадам Кото подняла взгляд, увидела меня, и ее глаза расширились. Вдруг она вскрикнула. Она подпрыгнула, подняла руки вверх, и ее деньги разлетелись по сторонам, а монеты покатились по полу, позвякивая. Я сказал:
— Это я, Азаро.
Она остановилась и пронзила меня долгим взглядом. Затем ее лицо потемнело, она перегнулась через стойку, схватила меня за шею и прижала мне голову.
— Чего ты тут стоишь, как вор?
— Я не вор.
— Тогда чего ты здесь стоишь?
— Ничего.
— Зачем ты здесь стоишь и смотришь на мои деньги?
— Я не смотрю на ваши деньги.
— Где ты был?
— В буше.
— И что делал?
— Играл.
— С кем?
— С собой.
— С ворами?
— Я не знаю никаких воров.
Она отпустила меня. Выйдя из-за стойки, она подобрала все деньги и завязала их в край набедренной повязки.
— Еще хоть раз ты так сделаешь, и я возьмусь за плетку.
Я ничего не ответил. Но она вдруг стала говорить.
— Все начинает изменяться, слышишь меня? Ты думаешь, этот бар всегда будет таким? Ты думаешь, я одна собираюсь всем этим заниматься? Как бы не так! Скоро я найму молодых девушек помогать мне обслуживать клиентов. И возьму еще одного или двух мужчин таскать тяжести и передавать послания. От тебя только одни неприятности. Ты не уважаешь клиентов. Ты создаешь мне много проблем. А что ты вообще здесь делаешь, а? Приходишь сюда, спишь, выпиваешь весь мой перечный суп — и все за красивые глазки? От тебя никакой пользы, понятно тебе?
Я молча стоял и слушал, но потом взял себя в руки, пошел и сел на скамейку рядом с входной дверью. Это было самое далекое место в баре, на какое я мог отойти от нее. Я сидел в темноте, а она стояла в свете лампы. И поскольку лампа была на столике под стойкой, на ее лице, освещенном снизу, проступили пятна, и оно казалось большим и уродливым. Впервые в жизни она мне не понравилась. С того места, где сидел я, глаза Мадам Кото казались почти косыми. Это была всего лишь игра света, но и она питала мою растущую неприязнь к ней. Мадам Кото полностью изменилась и перестала быть тем человеком, которого я знал. Ее массивное тело, казавшееся мне средоточием тепла, теперь показалось мне наполненным злобой. Я не понимал, почему она изменилась.
Она села. Ее глаза были яркими от появившейся в них новой алчности. Она уставилась на меня в темноте, и я знал, что она не видит меня отчетливо.
— Ты думаешь, что из-за того, что я сижу здесь круглые сутки, готовлю этот суп, мою тарелки, вытираю столы, улыбаюсь клиентам, у меня нет своих планов на жизнь? Ты думаешь, я не хочу построить себе дом, водить машину, ты думаешь, я не хочу завести себе слуг, ты думаешь, я не хочу денег и власти, а? Мне нужно уважение. Я не хочу всю жизнь работать в этом баре. Увидишь: сегодня я здесь — а завтра меня уже не будет. Ты думаешь, мне нравится жить в этом грязном районе, где нет ни электричества, ни туалетов, ни питьевой воды? Если ты так думаешь, то ты сумасшедший! Ты маленький мальчик и еще ничего не понимаешь в жизни. Люди, которые тебя окружают, это все несерьезно. Ты можешь сидеть в углу, как курица, и смотреть на меня, но когда придет время, ты вспомнишь, о чем я сейчас говорю.
Я ни слова не понимал из ее речи. Я понимал только выражение ее лица. Когда она закончила говорить, ее лицо брезгливо скривилось, как будто разговор со мной был для нее великим снисхождением. Она усмехнулась. Потом встала, взяла с собой лампу и вышла на задний двор. Темнота в баре стала кромешной. Я слышал, как что-то движется рядом с глиняным горшком, и еще что-то скребется по стене. Ветер всколыхнул занавеску, ворвался в бар и перелистнул страницы партийного альманаха. Ночь, мешаясь с ветром, принесла с собой запахи прокисшего пальмового вина, засохших мух, паутины, дерева, керосина и старой еды. И надо всем этим парил сам аромат этой ночи, похожий на благоухание земли перед грозой.
В темноте вещи наползали одна на другую. Столы напоминали припавших к земле животных. Скамейки были похожи на людей, спящих в воздухе. Могучий ветер развевал занавески. В бар вошла еще одна темнота, более густая. Это был человек. У него была сигарета. Прежде чем уловить запах дыма, я почувствовал запах сухой грязи, запах нервного пота изнеможения и услышал, как похрустывают суставы этого человека, когда он двигается.
— Папа! — сказал я.
Он зажег спичку. В его тусклых глазах и на лице была только усталость.
— Что ты тут делаешь, сидя в темноте?
— Ничего.
Спичка догорела, он нащупал скамейку и сел рядом со мной. От него пахло тяжелой работой, печалью и пеплом. Он положил мне руку на плечо, и запах его руки переполнил меня.
— Что ты тут делаешь? — прошептал он.
— Ничего, — ответил я тем же шепотом.
Мы продолжали говорить вполголоса.
— Где Мадам Кото?
— На заднем дворе.
— Что она делает?
— Я не знаю. Кажется, считает сбои деньги.
— Считает деньги?
— Да.
— Сколько денег?
— Я не знаю. Много. Пачки денег.
— Пачки денег?
— Да.
— Она дала тебе сколько-нибудь?
— Нет.
— Как ты думаешь, если я попрошу у нее взаймы, она даст мне?
— Нет.
— Почему нет?
— Она стала гнусной.
— Как это так?
— Я не знаю.
— Тогда чего ты здесь сидишь?
— Она хочет нанять девушек и мужчин быть ее слугами.
— Это правда?
— Да.
Снаружи зашумел ветер. Папа поскреб свою щетину. Мадам Кото вошла с заднего двора.
— Кто здесь? — спросила она грубо.
— Я, — ответил я.
— Я знаю. Кто еще?
Папа молчал.
— У вас что, нет голоса?
— Это я, — ответил Папа.
— Кто «я»? — повысила голос Мадам Кото.
— Отец Азаро.
Снова наступила тишина.
— А, отец Азаро, — в конце концов сказала Мадам Кото голосом, полным одушевления. — Как вы поживаете? Сейчас я принесу вам лампу. Вы хотите пальмового вина? Я принесу вам.
Она не двигалась. Мы молчали. И затем я вдруг увидел ее. Я отчетливо увидел ее в обрамлении тусклого желтоватого света. Свет мягко сиял вокруг нее, как будто ее кожа горела. Затем я увидел, как Мадам Кото раздвоилась. Желтый свет остался. А она сама вышла из бара. Я слышал шаги Мадам Кото, но свет, колыхаясь, меняя цвет порой слабо, а порой резко, оставался там, откуда она только что ушла.
— Ты видишь его, Папа?
— Что вижу?
— Этот свет.
— Какой свет?
— Желтый свет.
— Где?
Мадам Кото вошла в бар, неся перед собой лампу. Свет лампы растворил колышущийся желтый свет. Мадам Кото подошла к нам. Она поставила лампу на стол и уставилась на нас так, словно мы были для нее незнакомцами.
— Как идет ваш бизнес? — вежливо спросил Папа.
— Потихоньку справляемся, — ответила она. — Ваш сын вам расскажет.
Она подозрительно посмотрела на меня. Затем поставила на стол тыквину вина. Было видно, что в ее набедренной повязке больше не было спрятано денег. Она снова вышла и вернулась с двумя желтыми пластиковыми стаканами. Эти стаканчики были для меня в новинку.
— Спасибо, Мадам, — сказал Папа с удвоенным воодушевлением. — Да поможет вам Бог преуспеть и да ниспошлет он вам здоровье и счастье.
Театральность прозвучавшей молитвы была явно некстати.
— Аминь, — пропела Мадам Кото, оглядывая нас с подозрением.
Она пошла и уселась за стойку — внушительная фигура, оплот бдительности.
Папа разлил пальмовое вино для нас обоих. Он закурил сигарету. Я пил вино, а Папа нервничал. Мне стало понятно, что Папа не смог заставить себя попросить денег у Мадам Кото. Он сидел рядом со мной, сокрушенный своей гордостью. На его лице было написано унижение. Он пил свое вино как необходимый яд.
Мы так и сидели, пока с улицы не зазвучали голоса. Шум приближался: мужчины пели, выстукивали ритмы на бутылках, голосили в пьяном весельи. Лицо Мадам Кото просветлело. С глазами, полными огня, она вскочила с места, побежала и расставила лампы на столики. И затем в бар вбежал мужчина с порезом на лбу и, широко раскинув руки, крикнул:
— А вот и мы!
Остальные шумно ввалились, скандируя имя Мадам Кото. У одного из них была трость. Мадам Кото вышла поприветствовать их, показала на скамейки, вытерла главный стол и вообще проявляла много рвения. Они расселись, с песнями и чантами, и вдруг увидели нас в углу. Все затихли.
Мадам Кото, войдя в зал с напитками и чашами с едой, заметила перемену в их настроении. Она пыталась взбодрить их и поглядывала на нас так, словно передавала взглядом желание, чтобы мы поскорей уходили. Мужчины пили в молчании. Затем мужчина со шрамом отозвал ее в сторону, и они долго шептались. В паузах он поглядывал на нас. Стало ясно, что они молчат из-за нашего присутствия. Мадам Кото, закончив шептаться с мужчиной, кивнула, пошла к нам, но потом передумала и встала за стойкой. Я вдруг почувствовал себя в самом центре какого-то тайного общества. Мадам Кото сказала мягким голосом:
— Азаро, тебе пора уже идти спать.
— Да, в самом деле, что здесь делает маленький мальчик? — спросил один из мужчин.
— Так вот и портятся дети, — сказал другой.
— А потом они становятся ворами и крадут у своих отцов.
Папа постепенно доходил до кондиции. Я чувствовал, как он сжимает и разжимает кулаки под столом. Он подвигал челюстями, хрустнул суставами, поерзал, и после того как последний мужчина закончил говорить, бросая вызов, сказал:
— Это мой сын! И он не вор!
Последовала долгая тишина. Мадам Кото села за стойку и спрятала лицо в тень. Один из мужчин засмеялся. Это был очень странный высокий смех, похожий на ржание лошади. Смех был прерван человеком со шрамом.
— Нам не нужно никаких неприятностей.
— Тогда зачем вы оскорбляете моего сына?
— Все что мы хотим — это провести здесь собрание, и нам не нужен тут этот мальчик.
— Мальчик будет там, где буду я.
Мадам Кото вышла из-за стойки.
— Мне ни к чему скандалы в моем баре, — объявила она.
Она начала ставить скамейки ножками вверх на пустые столы. Закончив, она вышла на улицу.
— Если вам не нужны неприятности, вы оба должны покинуть бар.
— Нет! — крикнул Папа, опорожнив стакан с пальмовым вином и ударив по столу.
Мужчины притихли.
— Какую партию вы поддерживаете? — спросил один из них с угрозой в голосе.
— Это не ваше дело.
— Это наше дело.
— Хорошо, я не поддерживаю вашу партию.
— Почему нет?
— Потому что это партия воров.
Один из мужчин немедленно позвал Мадам Кото. Она вошла, уперев руки в бока.
— Что такое?
— Скажите этому человеку и его сыну, чтобы они убирались.
— Мне не нужны неприятности.
— Хорошо, вы должны выбрать между ними и нами. Если вы не прогоните их, нам придется провести собрание где-нибудь в другом месте.
— Мне не нужно неприятностей. Если вы хотите провести собрание, проводите его. Они уйдут. Все должно происходить мирно.
— Но нам нужно провести собрание прямо сейчас.
Мадам Кото посмотрела на них, а потом на нас.
— Вы думаете, если у вас больше денег, то можете запретить выпивать бедному человеку, а? — сказал, сплевывая, Папа.
— Да, можем.
— Отлично, иди сюда и попробуй. А я на тебя посмотрю.
— Ты нас что, провоцируешь?
— Да.
Трое мужчин встали как один. Это были здоровяки. Каждый из них был великаном. Они стояли вокруг нашего столика, как башни. Я взял Папу за руку.
— Вы хотите драться здесь и все перебить? — холодно спросил Папа.
— Пошли отсюда на улицу, — предложил один из гигантов.
— Сначала я закончу свой стакан с пальмовым вином. Я не дерусь, пока я не пьян.
— Так ты пьяница!
Папа пил намеренно медленно. Его рука дрожала, и я чувствовал, как подо мной вибрирует скамейка. Мужчины склонились над нами, терпеливо выжидая. Мадам Кото ничего не говорила и не двигалась. Другие мужчины продолжали пить за своими столиками. Папа вылил последний глоток вина в желтую пластиковую чашку.
— Подонки! — сказал он. — Вы все подонки! Теперь я готов.
Он встал и хрустнул суставами. Мужчины пошли к выходу.
— Иди домой! — скомандовал мне Папа. — Я сам управлюсь с этими козлами.
В его глазах с кровавыми прожилками горела смелость. Он подошел к двери и встал между полосками занавесок. Он сплюнул.
— Вперед!
Я встал. Папа вышел, не обернувшись. Я последовал за ним. Я не видел тех троих. Как только мы вышли на улицу, дверь за нами быстро захлопнулась и закрылась на защелку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70