– вопит Руперт.– Я сейчас лопну! – кричит Доминик.– Ой, поосенок, – лопочет Хани, улыбаясь мне.Так, это уже вызывает подозрения. Серьезные подозрения. ОЧЕНЬ СЕРЬЕЗНЫЕ ПОДОЗРЕНИЯ.– Ой, поосенок, – восторженно лопочет Хани и бежит вперевалочку ко мне. – Хью. Хью.Мужчины уже с трудом контролируют свое дыхание. Странно, но никто из них не смотрит мне в глаза.– Извините, – говорю я ледяным тоном. – Эй? Все трое вдруг начинают откашливаться и суетиться. Фрэнк, издав последний хриплый хохоток, поднимается, бормочет что-то про кофе и быстренько линяет на кухню. Руперт, такой же розовый, как и его рубашка, вытирает глаза, выпрямляется и расправляет складки на брюках. Доминик некоторое время сидит, уронив голову и обхватив ее руками, потом откидывает назад волосы, вытирает лицо и громко выдыхает: “Уф”. – И снова переключается на Хани.– Что вас так рассмешило? – обращается Крессида к Руперту. Улыбка играет на ее губах: ей тоже очень хочется посмеяться.– О-о, – стонет Руперт, широко открыв глаза и все еще задыхаясь. – Ничего особенного. – И тут же фыркает, сморкается и бормочет. – Господи, я не могу. Ужас как смешно. Доминик опять заходится идиотским хохотом, ловит мой взгляд и делает вид, что это он не смеется, а как бы кашляет.– Еще покажи, – говорит Кейко, тыча в альбом своим идеально наманикюренным пальчиком.Надо что-то сказать, иначе я сгорю от стыда на месте или убегу из комнаты, захлебываясь от рыданий.– А ты еще видишься с этими людьми? – спрашиваю я Доминика, кивая на альбом, но не осмеливаясь посмотреть ему в лицо, поскольку боюсь, что он опять засмеется.– Время от времени. С некоторыми пришлось расстаться, – говорит Доминик. – Но, к сожалению, не с клиентами. Должен сказать, мне иногда действительно не хватает общества образованных англичан с юга. Знаешь, тех, что говорят на нормальном английском языке, а не на каком-нибудь диалекте.– Ты жуткий сноб. Просто жуткий.– Ох, перестань. Тебе они тоже не нравились.– Мне они не нравились, потому что они были глупые зануды, а не потому что у них не было итонского диплома. Кроме того, именно благодаря этим работягам с акцентом ты сейчас так хорошо живешь.Ненавижу в Доминике этот снобизм. Обычно он его не показывает на людях.– Они тоже хорошо живут благодаря мне, – возражает Доминик. – Благодаря мне они могут покупать тачки своим мамашам. - Он фактически выплевывает эти слова, столько в них презрения.– Если бы Фрэнк тебя слышал, он бы тебе врезал.– А что, ты пойдешь ему стучать на меня? Я вздыхаю. Не поймите меня превратно,Доминик всегда заботился обо мне, и у него масса достоинств. Но иногда эти достоинства перестают прикрывать его недостатки, и в такие моменты я его просто ненавижу. Так или иначе, сейчас не время для ссоры, и вообще, дела Доминика теперь меня не касаются.Но другие дела меня касаются.– Крессида, ты не займешься ненадолго Хани? – прошу я. – И заодно, может, покажешь Кейко сад?– Конечно. – Крессида подхватывает Хани одной рукой, а другую протягивает Кейко. – Пойдемте, девочки.Я тоже встаю, закрываю дверь в гостиную, набираю полную грудь воздуха и шагаю к дивану:– Так, вы двое. Вы, пара мерзких вонючих предателей, – говорите, над чем смеялись.– Думаю, тебе лучше не знать, – недовольно отвечает Руперт.Доминик качает головой и улыбается как идиот.– Прости, Стелла. Это приватная шутка.– Говорите! – Тебе будет не смешно. – Доминик прячется за свисающей челкой и прикусывает губу. – Хотя Фрэнку было очень даже смешно.– А ты расскажи, попробуй.– Это, как бы сказать, мужская шутка, – мямлит Руперт. – Про девушек. Только и всего.– Ну так и мне расскажите.– Нет, – качает головой Доминик. – Знаешь, дом стал таким уютным. Не в моем вкусе, но все очень мило. По-домашнему. А малышка Хани – просто прелесть, правда? Говорит прямо как Фрэнк, я заметил.– То, что она так говорит, еще не значит, что она научилась этому от Фрэнка. И не пытайся сменить тему.– Что-то долго он с кофе возится, – в отчаянии оглядывается Руперт.– Подвинься, – командую я и плюхаюсь на диван. – Эта шутка не о... – я откашливаюсь, – не обо мне?– Что ты, нет! – восклицает Руперт; теперь он покраснел до самых ушей.– Конечно нет, – уверяет Доминик, а у самого губы дрожат от напряжения – так сильно он пытается сдержать смех.– Слушайте, вам придется мне рассказать. Потому что я просто обязана это знать. Руперт?– Да нечего рассказывать, – не сдается он. – Недавно мне стало известно, что... – начинаю я, но продолжить не могу.Доминик и Руперт уперлись взглядом в пол.Я прочищаю горло и пытаюсь начать предложение сначала. Я все равно должна с этим разобраться.– Недавно мне стало известно, что... что... может быть, я... я издаю неприличные звуки в... в постели.Мне сложно это обсуждать по нескольким причинам, в том числе потому, что я невольно вспоминаю, что спала с этими мужчинами. И в моей памяти всплывают обнаженные и распаленные фигуры Доминика и Руперта.– Правда? – Руперт глядит поверх меня. – Любопытно, – блеет он и пытается встать, но я вдавливаю его обратно в диван.– А какие звуки? – интересуется Доминик, снова проявляя свои садистские наклонности.– Хм, я как бы... храплю. – Теперь уже краснею я.Руперт и Доминик опять впадают в беспамятство от смеха.– Хррррр, – орет пьяный Руперт.– Хрю, – вторит ему Доминик.– Нет. Нет. Этого не может быть. – Я чувствую, как под тяжестью этой страшной правды опускаются мои плечи.– Не всегда, Стелла, – утешает добрый Руперт.– Но часто, – добавляет Доминик.– Почему вы ни разу не говорили мне об этом?– Не хотели тебя расстраивать, – вежливо оправдывается Руперт.– Как-то неудобно об этом говорить, – уточняет Доминик. Оба стараются не смотреть друг на друга, чтобы снова не разразиться гоготом. – Но потом Фрэнк нас спросил.Руперт старается меня успокоить:– Большинство людей в такой момент делают что-нибудь странное.– Ты-то уж точно, – отвечаю я, умирая от желания отомстить. – Показать?– Что показать?– Показать, какое у тебя лицо, когда ты кончаешь?– Уймись, Стелла.Я прижимаю подбородок к самой шее, так что под ним складываются еще три подбородка. Раздуваю ноздри что есть мочи. Закатываю глаза. “Ёооооооо, – тяну я самым низким голосом, на который способны мои голосовые связки. – Уаааа”.– Вот так ты делаешь, – мило сообщаю я Руперту. – В общем, на пару секунд у тебя деформируется все лицо.Доминика от смеха просто скрючило.– Это неправда! – кричит Руперт.Я с многозначительным видом поднимаю одну бровь.– А что касается тебя, – поворачиваюсь я к Доминику, – то ты, Мистер Член, делаешь вот так.Доминик не может противостоять искушению посмотреть. Я изображаю на своем лице гримасу неимоверного усилия, зажмуриваю глаза, открываю до предела рот и дополняю картинку воплем облегчения.– Вот как ты делаешь. Такое лицо, будто у тебя запор, а потом такой крик, будто тебя наконец пронесло.– Стелла! – рычит Доминик. – Ты самая ужасная и негодная женщина на свете. Ничего такого я не делаю.– Боюсь, что делаешь, – довольно улыбаюсь я.– Нет!– Да. Я знаю, потому что сама видела. – Черт возьми, – хитро говорит Руперт. – Я-то думал, что это у меня страшная рожа. По крайней мере, я не выгляжу так, словно только что обосрался.– Да пошел ты, Руперт, – злится Доминик.– Не думаю, что у меня хватит смелости снова заняться с кем-нибудь сексом. – Руперт пытается повторить гримасу, которую я ему только что показала. – Разве можно, если знаешь, какая при этом получается харя?Ну, значит, мы квиты. Конечно, надолго этого утешения не хватит, но сейчас мне намного легче. Поверить не могу, что Фрэнк их об этом спросил. Ох и пожалеет же он. 13 Я очень стараюсь вписаться в этот детский сад. Честное слово. Но, поверьте, это нелегко. Первый, на кого натыкаешься взглядом, едва успев снять пальто, – коротконогий, пузатый Икабод, который приветствует тебя словами “я обкакался”, и отвисающая тяжелая ноша меж его штанин не оставляет в этом сомнений. Вдруг замечаешь, что у Икабода нет губ – только узкая щель посередине лица, как у рыбы, и от этого открытия мурашки по коже ползут. Потом, не успев даже выразить свое отвращение, ты понимаешь, что менять обкаканные штаны Ики придется именно тебе, поскольку все остальные как раз в этот момент оказываются заняты очень важными делами – смотрят, как закипает чайник, разглядывают книжки и перекладывают карандаши из одной кучки в другую.Сегодня Кейт, мамочки Икабода, здесь нет – у нее в городе какое-то дело; наверное, пересаживает волосы на верхнюю губу или еще что-нибудь в этом роде. Очень скоро становится очевидно, что не только у меня, как тут говорят, трудности с Икабодом. Например,Джулия, мать тройняшек Кастора, Полидевка и Гектора, по-моему, вообще его боится. Что вполне естественно – малыш Ики кусается, пинается, щипается и наступает детям на руки. Мало того, это чудовище еще и слюни пускает. Я знаю, что все дети в этом возрасте пускают слюни, но у Ики полный рот зубов, так отчего же он до сих пор истекает слюнями, как бульдог?– Как думаешь, он нормальный? – спрашиваю я Эмму, мать Рэйнбоу, когда мы раскладываем с ней пластилин. Сегодня пластилин весь черный, хотя Хэллоуин уже прошел. – Нет, правда. И почему у нас сегодня такой черный пластилин?– Чтобы чернокожим ребятам не было обидно.– Но в саду нет чернокожих детей, – смеюсь я. Честное слово, тут как в дурдоме. – А если бы и были, уж точно обиделись бы. Такого цвета бывают только вороны, а не люди.Эмма пожимает плечами, хотя я вижу, что на ее губах мелькнула тень улыбки.– Да брось, Эмма. Согласись, что он ужасный ребенок.– Он просто немного трудный ребенок, – нервно улыбается она, явно не слишком уверенная в справедливости своих слов.– Так, я выкидываю это дерьмо. Это не пластилин. Я на прошлой неделе приносила зеленый, он, наверное, где-нибудь в шкафу. Достану лучше его. Чтобы не обидеть тех из нас, кто с Марса. Знаешь, тех невидимых зеленых человечков, что играют в углу с невидимыми негритятами и маленькой девочкой в инвалидной коляске.– Ты просто хулиганка, – качает головой Эмма, теперь уже открыто улыбаясь.– Только посмотри на него, – шепчу я, почувствовав молчаливую поддержку и забыв о всех своих благих намерениях.Икабод, вцепившись в юбку Сюзанны (матери Манго), повис на ней и раскачивается в воздухе. Сюзанна аккуратно отгоняет его, но он опять ковыляет к ней и снова виснет на юбке. В любую секунду юбка может порваться – Икабод не худенький мальчик.– Он же просто монстр.– Стелла! – шипит Эмма с упреком.– Но ведь это так. Это правда, Эмма.– Да, он трудный, – шепотом признает Эмма, – но одаренные дети часто бывают трудными.– Ты думаешь, он одаренный? – От удивления я невольно повышаю голос. – Икабод? В чем? Я вообще сомневаюсь, что он здоров на голову. Если так, то я беру свои слова обратно. Боже.– Кейт говорит, что он очень талантливый ребенок. – Эмма убирает в пакет черный пластилин и помогает мне разложить зеленый. – Она никак не может подобрать ему достойную школу. Они все время ходят на собеседования, но безрезультатно.– Неудивительно. И в чем это он якобы такой талантливый?– Кейт говорит, что у него талант к музыке и рисованию. И еще, она водила его к психологу, и там сказали, что он так мало говорит, потому что постоянно погружен в интеллектуальные размышления.– Да что ты говоришь.– Да. – Эмма выдает сдавленный смешок, и мы обе поворачиваемся к стене, где висят рисунки Икабода. Два чудовищно измазанных темной краской листа бумаги. Даже в каракулях Хани уже можно угадать признаки человеческого лица.– Так, значит, она водила его к врачу?– Ну конечно. У нее муж – врач.– И с мальчиком все в порядке?– Абсолютно.– То есть он просто засранец по натуре.– Да, – не задумываясь отвечает Эмма.– Вот видишь?Эмма виновато улыбается и оглядывается. Тут же к нам подскакивает Марджори:– Стелла, можно вас на пару слов?– Послушайте, – начинаю я, как только мы входим в мини-кухню, – я прошу прощения за прошлый раз. Мне не следовало говорить с вами в таком тоне и сомневаться в вашей профессиональной пригодности. У меня не было на это права.Марджори сегодня в голубой футболке, и на ней явно нет бюстгальтера, что очень опрометчиво, учитывая, какими шикарными объемами она обладает.– На всех нас давит груз, – произносит она с понимающим видом.– Простите?– Груз прошлого. Он есть у всех.– Вероятно, да.Марджори кивает, зачерпывает мутный кофейный напиток из ячменя и цикория и разливает его по кружкам.– Я вас немного напугала, – говорит она. – Вы чувствуете угрозу с моей стороны.– Я бы не сказала, – возражаю я, но потом решаю не продолжать. Зачем? Даже от общения с дождевым червем было бы больше пользы.– Да, – настаивает Марджори тоном великодушного и умудренного опытом человека. – Ведь совершенно очевидно, что у вас большие трудности с методикой воспитания детей. Поэтому вы так яро осуждаете всех остальных, у кого это получается лучше.– У меня нет никакой “методики воспитания”, – уточняю я. – Я просто действую согласно своей логике. И мне непонятно, какая такая методика обязывает нас читать детям сказки про смерть и заставлять их играть черным пластилином.– Именно, – говорит Марджори, словно мои слова еще больше подтвердили ее правоту. – Будем надеяться, что со временем вы все поймете. – Она размешивает грязной ложкой сахар и протискивается мимо меня.Наконец-то пришли Луиза с Александром; сегодня они идут к нам на ланч. И я оказалась права – Икабод порвал Сюзанне юбку.Мы идем домой с колясками под проливным дождем. Перед нами все время словно пелена водопада, и я чувствую, как черные потеки туши ползут по моему лицу. Луиза расспрашивает меня о вечере с Фрэнком, о Доминике и Руперте (“хрю”-историю я решила оставить при себе), о Крессиде, о том, весело ли мне было на столь изысканной вечеринке, и о том, вспоминает ли Хани про своего отца (не часто). Александр, как оказалось, по своему отцу тоже особенно не скучает.– Не понимаю, – задумчиво говорит Луиза, когда мы сворачиваем на мою улицу. – По твоим рассказам выходит, что Фрэнк такой милый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27