- Нет. У меня пропадают.
- А на лестнице кошки есть?
- Должно быть, есть. Никогда не интересовался.
Она собрала все остатки в бумагу и открыла черный ход. Костя вышел за ней.
- Кис, кис, кис, - звала Надюша.
В полутьме лестничной клетки, под закопченной лампочкой в десять ватт, волосы у нее светились золотыми паутинками.
Откуда-то появилась пара голенастых, ободранных котов. Воинственные, бойцовые коты, крышеходы. Они с жадностью набросились на еду. Каждый ел и рычал на другого.
"...Как в сказке, - думал Костя, - девочка, ученица феи, и при ней коты..."
Вернулись на кухню. Вода уже согрелась.
- А передник у вас есть?
"Нет у меня ни передника, ни кота", - подумал Костя.
- Чего нет, того нет. Старый пиджак годится?
- Давайте.
Надюша надела пиджак задом наперед, и он оказался ей почти до колен. Костя застегнул пуговицы у нее на спине. Она загнула рукава и стала мыть посуду. Костя вытирал.
Рюмки она перетерла сама. Дышала в каждую, протирала и глядела на свет.
- Кажется, все.
Она оглядела строй розовых рюмочек, стопки тарелок.
- Завтра отнесете это все Ивану Михайловичу. Расстегните пуговицы. А теперь я пойду домой.
- Надюша, только не подумайте ничего плохого, но зачем вам уходить? Ведь поздняя ночь, ни автобусов, ни трамваев. Я, конечно, вас проводил бы, но дело не в этом. Вам далеко?
- На Петроградскую.
- Ну вот, а вы устали. Оставайтесь-ка. Я вас уложу у соседей, я знаю, где они оставляют ключи.
- Я боюсь.
- Ну, знаете, я не пошляк.
- Да не вас я боюсь, вот смешной. Боюсь, что соседи будут недовольны, что без их ведома кто-то ночевал.
- А они не узнают.
- Как сказать? Вдруг утром приедут неожиданно, и на тебе - жилица.
- Вот и хорошо. Я вижу, вы уже согласны, вы очень мило улыбнулись. Сейчас достану ключи.
На обычном месте, на кромке дверной рамы, ключей не оказалось. Где они могут быть? Он обыскал все возможные места...
- Нету ключей.
- Ну что же, не вышло, значит.
- Надюша, будет очень глупо, если из-за каких-то дурацких ключей... Ночуйте у меня. Я могу пойти на кухню.
- Нет, зачем на кухню? Я вообще не вижу здесь ничего особенного. Ведь спим же мы в одном купе с посторонними? Я даже охотнее переночую у вас, чем у соседей.
- Умница! Вот уж не думал, что вы такой молодец. Только вот горе: у меня нет простынь.
- Это ничего. Я ведь не из неженок.
- Я тоже. Это будет очень нахально, если я вам положу скатерть?
- Ту, на которой мы сегодня пили? Ну, нет. От нее, верно, пахнет селедкой. И красным вином. Целые лужи налили и солью засыпали.
- А еще говорите: не из неженок. Нет, не бойтесь, я вам не эту предлагаю, а другую. Девственно чистую.
- Прекрасно.
Костя вытащил скатерть и стал стелить Надюше на тахте.
- А вы?
- Я на сундуке. Видите сундук? Я на нем половину жизни спал.
- Вам же коротко.
- Стул приставлю.
- Смотрите, вам будет неудобно.
- Мне - неудобно? Мне не может быть неудобно.
- Мне тоже.
- Ну, ложитесь, Надюша. Я выйду в коридор, а вы пока ляжете. Потом я войду, вы отвернетесь к стенке, и я лягу.
- Нет, мне надо сначала помыться.
- Мойтесь, пожалуйста. Вот полотенце, чистое. Мыло на полочке справа.
- Пойду, а вы пока ложитесь. Или, может быть, вам тоже надо помыться?
- Зачем? Я уже сегодня мылся.
- Я так и знала. Мужчины вообще редко моются по собственному желанию больше раза в день.
- Иногда моемся, но мы не фанатики. Можно иной раз лечь и не помывшись. Особенно в день защиты диссертации. Сегодня я и без мытья хорош.
- Так и быть, не мойтесь, а я пойду.
Костя постелил себе на сундуке и лег. Ого, как он, оказывается, вырос с тех пор, как последний раз спал на сундуке! Ноги свисали на добрых полметра. Он повозился-повозился и переложил тюфяк на пол. Получилось прекрасное ложе. Вытянулся - здорово!
Вошла Надюша.
- Уже на полу, - спокойно сказала она.
- Да, вырос из сундука.
- Ну, отворачивайтесь.
Костя отвернулся. Она ходила, поскрипывала, чем-то шелестела, наконец, легла. Жестко заскрипела крахмальная скатерть.
- Вам удобно?
- Великолепно.
- Свет потушить?
- Пожалуйста.
Свет погас. В комнате постепенно заголубело Белая ночь. Голубая.
- Надюша, вы не спите?
- Нет, Костя.
- Можно вам задать один вопрос?
- Пожалуйста.
- Вас никто не ждет дома? Не беспокоится?
- Нет, я одна, как Иван Михайлович.
- И раньше были одна?
- Нет, я была замужем.
- А ваш муж...
- Его нет. Он погиб на войне.
- Простите, что я спрашиваю. Это нельзя?
- Нет, кажется, можно. Вы ведь по-хорошему спрашиваете.
- А детей у вас не было?
- Был один. Он умер. Во время блокады.
- Простите, Надюша, милая.
- Ничего, Костя.
- Вы плачете?
- Ничего, Костя. Это хорошо - иногда поплакать. Не думайте, что вы мне напомнили. Это всегда со мной.
- Костя, вы спите?
- Нет, Надюша, не сплю.
- Я вам все про себя рассказала, а вы мне - ничего.
- Это верно. Я расскажу. У меня была жена, Рора, Аврора. И сестра Циля. Перед самой войной я их отправил к тетке, под Житомир. Когда немцы заняли Житомир...
- Не надо, молчите, Костя. Я все поняла.
- Костя, вы еще не спите?
- Нет, дорогая.
- Вы плачете?
- Совсем немножко.
- Костя, вы очень любили Рору?
- Очень.
- Это плохо, что мы сейчас о ней разговариваем?
- Нет. Я сам об этом себя спрашивал и решил, что не плохо.
- Почему-то считается, что нужно молчать о самом важном. Верно это?
- Отчасти верно. Нет. Все зависит оттого, как говорить.
- Но трудно же всю жизнь молчать.
- Говорите, Надюша.
- Ну вот, я тоже очень любила Сережу, мужа. Но маленького я любила больше. Он ведь совсем недолго жил, а я его больше всех любила. Главное, это было почти одновременно. Накануне получила извещение, а на другой день мальчик умер. Я думала - так не бывает. Не верила. У меня все спуталось. Я виновата перед Сережей: из-за маленького я ему почти не уделила горя.
- Я это понимаю.
- Ну, спите, Костя.
- Надюша, я вас расстроил, вы не спите и все вздыхаете. Экий я болван.
- Нет, милый, не упрекайте себя. Напротив, я рада, что все вам рассказала.
- Давайте поговорим о чем-нибудь другом.
- Давайте.
- Знаете, сегодня я себя чувствовал невероятно, колоссально счастливым. За все нормы!
- Как: это хорошо!
- И знаете, не только из-за диссертации. Ну, конечно, и из-за нее тоже. Но не только. Во-первых, я очень почувствовал, как-то по-особенному, что у меня много друзей. Кроме того, мне показалось, что и в науке у меня кое-что получается.
- А раньше вы в этом не были уверены?
- Нет. В сущности, я не ученый. Пожалуй, мне не надо было заниматься техникой. Скорее, мне надо было стать врачом. Как мой дедушка. Он прекрасный врач, до сих пор работает, несмотря на годы.
- А кто еще у вас есть, кроме дедушки?
- Сестра его, тетя Роза. Я вас как-нибудь туда сведу. Любопытная пара.
- А ваши родители?
- Оба умерли. Мама умерла, когда мне было тринадцать лет. А отца посадили в тридцать седьмом году. Он умер в тюрьме.
- Как страшно.
- Да. Я с отцом не был особенно близок, но все-таки был уверен, что он ни в чем не виноват. До сих пор уверен. Если бы он не умер, я убежден, его бы выпустили.
- Костя, всех невинных выпускают?
- Хочу думать так, Надюша, милая.
- И я хочу. Но иногда не удается. Страшнее всего, что никто никому не верит. Все про себя что-то думают и молчат.
- Говорим же мы с вами сейчас...
- Это так редко бывает. Вы меня не боитесь?
- Нет, не боюсь.
- И я вас. Как это хорошо.
- Надюша, у вас никого не сажали?
- Из близких - нет.
- А кто у вас есть из близких? Хочу все про вас знать.
- Очень мало, почти никого. Отца я плохо помню, он умер, когда я была совсем маленькой. Мама долго болела и умерла незадолго перед войной. Мы остались с братом, он работал на заводе, а я поступила на курсы...
- А брат где теперь?
- В Новосибирске. Мы иногда переписываемся, но редко. У него семья, ему не до меня. А у вас кто самый близкий?
- Юра Нестеров. Вы его знаете.
- Юрий Борисович? Знаю.
- Это мой самый близкий друг. Ближе брата. А что, он вам не нравится?
- Откуда вы взяли?
- Чувствую: он вам не нравится.
- Он очень несчастный.
- Почему вы так думаете?
- По глазам.
- Кто знает, может быть, вы и правы. Я всегда думал, что кто-кто, а он создан для счастья. Помните: "Человек создан для счастья, как птица для полета".
- Я не люблю такие фразы. Они слишком законченные.
- Я тоже не люблю, но эту фразу говорит у Короленко безрукий человек...
- Костя.
- А?
- Я еще хочу спросить у вас одну вещь. Можно? Только это очень личная вещь.
- Спросите. Если слишком личная, я просто не отвечу.
- Костя... у вас после Роры были другие женщины?
- Были. Немного.
- Ну и как это было?
- Сначала меня тянуло к ним, а потом казалось, что наелся мыла.
- Я это понимаю, А у меня никого не было. Не то чтобы никто не хотел. Я не могла.
- Понимаю, Надюша.
- Надюша, вы спите?
- Кажется, сплю.
- Ну, спите, родная. Спокойной ночи. Хотя, пожалуй, правильно будет: спокойного утра.
- Спокойного утра, Костя.
* * *
Он заснул, обнимая подушку, чувствуя костями бедер сквозь тюфяк благословенную жесткость пола. Он заснул совершенно счастливый. Ему снились хорошие сны. Ветер какой-то дул над морем, летела сиреневая пыль. Он проснулся свежий и трезвый, не понимая, почему он на полу и который час. Потом он увидел спящую женщину. Утренний солнечный луч, жиденький, отраженный от какого-то стекла, лег ей налицо, но она спала, совсем спокойно.
Он потихоньку оделся, подошел к ней и сел рядом с нею на пол. Пол был прохладный и гладкий. Он сидел и смотрел в ее лицо, спокойное и простое. Светлое лицо с бровями, позолоченными солнцем.
Она, должно быть, почувствовала, что на нее смотрят, и проснулась. Удивительно просто она проснулась. Только что ее не было здесь и вдруг стала здесь, вся сразу.
- Надюша, вы только не подумайте, что я пошляк. Я полюбил вас.
Синеватые глаза дрогнули, но только на мгновение. Они снова стали спокойными и ответили ему, и выходило, что да.
* * *
- Юра. Я должен сказать тебе одну вещь. Я женюсь, даже, можно сказать, женился.
- Вот как! А на ком, если не секрет?
- На Надюше Пустовойтовой.
- Ага! Напророчил-таки старик.
- Какой старик?
- У тебя на защите, неужели не помнишь?
- А, Иван Михайлович. Он, знаешь, в нее просто влюблен.
- Что и говорить, опасный соперник.
- А ты что скажешь? Про Надюшу.
- Ну, что же... Женись, если так нужно. Она славная, - Юра улыбнулся, этаким яичком.
Дело в том, что они начали вдвоем одну большую работу. "Кормили свою обезьяну сахаром", - как выражался Юра. Только для души, никаких выгод эта работа им не сулила. В дневное время работать для души не удавалось заедала текучка, заказные, договорные темы. Они оставались в лаборатории по вечерам. Собирали некое устройство, или машину, или модель - называй как хочешь. Им самим еще не все было ясно. Машину они окрестили "Пантелеевна". По замыслу, она должна была реагировать на свет, на звук, выполнять команды. Собирали они ее из подручных материалов.
- Хороша, канашка! - говорил Юра. - Бред шизофреника.
И в самом деле, Пантелеевна была на редкость уродлива. Приземистая, кургузая, размером с домашнюю черепаху, и обликом, пожалуй, напоминала черепаху - в грубом панцире, тупорылая, с единственным глазом на морде.
Пантелеевна еще ни разу не бегала. Чаще всего ее электрические кишочки лежали отдельно от корпуса на лабораторном столе. Юра копался в проводниках, время от времени чертыхаясь, а Костя проверял схему, писал уравнения. Он был уверен, что искать ошибку вслепую, пробами - ползучий эмпиризм. Но и он-то не больно успешно искал ошибки. Беда в том, что он не мог ограничить свои идеи. Стоило ему сесть за работу, как уже появлялась новая идея.
- Недержание идей, - ругался Юра. - А как это осуществить - ты подумал?
- Ты же знаешь лучше меня. Ну, сообрази.
- Словом, "бензин ваш, идеи наши". Запомни, дурень, что в технике одна идея, без "как осуществить", - голый нуль.
- Это я знаю. Знаю, что и я без тебя - нуль.
- Подхалим чертов.
А Пантелеевна тем временем лежала на столе с развороченным брюхом... Удастся ли ее хоть собрать-то?
Костя уходил домой, ночью думал о машине, и ему становилось кое-что ясно. На работу он приходил с совершенно новым принципом. Все, что они до сих пор делали, - чушь.
- Можешь ли ты хоть раз прийти в институт без новой идиотской идеи? кричал Юра. - Очень тебя прошу: держи свои озарения в тайне!
Он сердито брал инструмент и, положив перед собой схему, начинал копаться в Пантелеевне.
- Ну-ка, покажи, что там у тебя? - говорил он спустя полчаса. Воображаю, какой это перл изобретательской мысли!
Костя скромно клал перед ним набросок схемы с формулами и начинал объяснять.
- Очередной бред. Парижская академия, если не ошибаюсь, еще в 1700 году запретила принимать на рассмотрение проекты вечного двигателя.
- Это не вечный двигатель.
- Столь же идиотично.
- Нет, ты не ругайся, а вдумайся.
Юра фыркал. Иногда листок с формулами отправлялся с корзину. ("Ну, чего ты достиг? Все равно, я помню", - говорил Костя.)
Но бывало и так, что, приглядевшись, Юра начинал понимать, принимать. Сам того не желая. И тогда кричал еще громче:
- Это что у тебя? Производная? Кто же так пишет производную? Курица лапой. Ну и почерк, черт тебя возьми совсем.
Почерк у Кости действительно был так себе. И всегда-то, а теперь, после ранения, и вовсе. Зато он умел писать правой и левой рукой примерно одинаково. И вообще, дело не в почерке: Юра начал придираться по мелочам, значит, по существу заинтересовался, принял.
- Кто так рисует сумматор? А это что? Сопротивление или индуктивность? - орал Юра. Костя был доволен. - Ну что ж, - говорил наконец Юра, - давай попробуем. Опять три месяца работы - псу под хвост.
...И теперь он думает, что с работой кончено! Из-за Надюши! Нет, он не знает, какая у меня Надюша.
* * *
Костя и сам-то не до конца знал, какая у него Надюша, - узнавал и дивился.
Дома теперь стало совсем по-другому. Светло стало дома. В больших окнах - кристально чистые стекла, до того чистые, как будто их и нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32