Знаете что? Подвинем стол к тахте, на нее человек шесть усядутся.
- Низко.
- Ничего. Посадим высоких.
Передвинули стол. Бутылки и рюмки пошатнулись и успокоились.
- Ну как, с точки зрения буржуазных стандартов? - спросил Костя.
Надюша критически оглядывала стол. Еды, правда, было много, еще непривычной после войны, еще дорогой красивой еды. Бутылок - тоже много, и на каждую Надюша надела гофрированный бумажный воротничок. С этим все в порядке. Но сервировка... Откуда только натаскал эту посуду хозяин? Щербатые тарелки, разнокалиберные рюмки, граненые стаканы, даже мензурки...
- Не нравится? - спросил Костя.
- Еда нравится, посуда - нет.
- Как же быть?
- Постойте... у соседей взять?
- Соседи на даче.
- Ну, у других соседей, через площадку.
- А вы можете?
- Я могу. А вы - нет?
- Я не могу. У меня просто мороз по коже идет, когда нужно обращаться к незнакомым людям.
- Все люди - знакомые.
- Хорошо вам, наверно, жить! Надюша не ответила.
- Так я пойду через площадку, - сказала она, помолчав.
- И я с вами. Была не была!
Они позвонили в дверь напротив - клеенчатую, строгую, с медными гвоздиками по краям. Им долго не открывали. Наконец послышались шаги, и взъерошенный старик высунул голову:
- Вам кого?
- Здравствуйте, - сказала Надюша. - Мы из квартиры напротив. Мой знакомый, ваш сосед, Константин Исаакович - вот он сам тут, - сегодня защитил диссертацию.
- А я тут при чем? - спросил старик.
- Мы празднуем сегодня и пришли вас пригласить. А заодно хотим попросить у вас немного посуды.
"Молодец, Надюша, - подумал Костя, - как она просто и славно его пригласила. Я бы не догадался". Старик был удивлен, но польщен, видимо.
- Знаете, милая девушка, - сказал он, - я никогда не хожу в гости. Вредный обычай. Нажрутся, напьются, а за ними убирай. Разве в еде счастье?
- Конечно, не в еде. Но ведь такой случай...
- Ну, ладно, идем, посмотрим в буфете. Вы тоже, товарищ, проходите, чего там.
Они прошли в темноватую комнату, где царил буфет. Старик распахнул дверцы.
- Что понравится, - гордо сказал он.
Надюша даже ахнула. Вот это посуда! На верхней полке - тонкие розовые рюмочки с золотым ободком, ниже, стопками, серо-голубые тарелки с белыми цветами, такие же блюда, салатники, соусники...
- Гарднер, - лаконично сказал хозяин.
- И это можно взять?
- Я сказал: что понравится. Надюша стала отбирать посуду.
- Костя, несите рюмки, только осторожно, не разбейте. Я возьму тарелки, и этот салатник, и мисочку...
- Это соусник. Вы, молодежь, даже не знаете, что такое соусник.
- Будем знать. Спасибо. А блюдо, для бутербродов - можно?
- Все можно.
- А ваша жена... не рассердится?
- Я один, - сухо сказал старик.
Он взял стопку тарелок, прижал подбородком, хотел нести.
- Что вы, не беспокойтесь. Спасибо, мы сами. Ну, какой же вы милый! А как вас зовут?
- Иван Михайлович.
- Я не забуду. Спасибо, Иван Михайлович, вот Костя идет, он возьмет тарелки. Так мы вас ждем. Непременно. В восемь часов.
Стол пришлось накрывать заново, но зато какое получилось великолепие!
- Это еще дореволюционные тарелки, - сказала Надюша. - Фабрики Гарднера. Теперь таких нет.
- А вы любите посуду?
- Очень люблю. Но у меня, ее нет и никогда не было.
- А я ничего не понимаю в посуде, и в одежде тоже. Но, глядя на этот стол, я понимаю, что вы все очень красиво устроили.
- Только мне нужно причесаться. Есть у вас гребень?
- Есть, но...
Костя конфузливо достал гребешок с обломанными зубьями.
- Ничего, давайте.
Она распустила волосы и стала причесываться. "Что-то есть все-таки в длинных волосах, - подумал Костя. - Стриженая женщина всегда одинакова, а с косами - распустит их и другая..."
У Надюши были светлые, тонкие, негустые волосы и широкий, чистенький пробор посередине. Прямой пробор - классический, годный только для ясных, правильных лиц. Когда она причесалась, гладко, туго натянув волосы по обе стороны пробора, лицо стало еще больше похоже на белое яичко. А она, оказывается, хорошенькая! Как это он раньше не видел? Впрочем, он и на настоящих-то хорошеньких не смотрел.
Звонок - гости.
Первым, на свою беду, пришел лаборант Володя. Бедный первый гость всегда ему плохо. Володя стоял, мял руки и не знал, куда себя девать.
Вторым появился самый почетный гость - Сергей Петрович. Ну, скажите на милость, что с ними двумя делать? Сажать за стол? Рано.
К счастью, вернулась с кухни Надюша. Она-то знала, что делать с гостями и как их занять. Она сразу усадила директора в кресло, попросила Володю откупорить бутылки, чем тот охотно занялся, а сама села рядом с Сергеем Петровичем и заговорила - спокойно, открыто, доброжелательно, словно век была с ним знакома, а ведь никогда, поди, с ним и не разговаривала... Через три минуты она уже знала имена директорских внуков, знала, что жена его - на даче, дача хорошая, только переплатили, а любимую его таксу зовут Жулька.
Звонки, звонки... Гости собирались.
"Как это она всегда знает, что нужно? - думал Костя. - Кому что сказать, куда посадить, что спросить? Я этого не знаю. Мне не хватает настоящего ума. Ум - это знать, что к чему".
Он здоровался, здоровался, а гости все шли.
Вот и Иван Михайлович. Он переоделся в черную пару - даже не в пару, а тройку с жилетом. От него пахло нафталином и парикмахерской. В обеих руках он нес большой букет пионов и преподнес его Надюше:
- В вашу честь.
Она даже руками всплеснула:
- Спасибо! Красота какая!
Где-то раздобыла вазу (Костя и не знал, что у него есть ваза) и поставила цветы в центр стола.
- За стол, пожалуйста, - сказала Надюша.
Вечер складывался удачно: все как-то сразу сели, не чинились, не церемонились, сели, заговорили.
В те первые послевоенные, годы люди еще не успели привыкнуть к хорошей еде. Накрытый стол с розовой колбасой, желтым сыром, светлым сливочным маслом сам по себе был картинкой.
- Натюрморт, - сказал, садясь за стол, Николай Прокофь-евич.
Все были веселы, Надюша - прелесть, Костя был счастлив.
Директор института встал.
- Товарищи, - сказал он, постучав ножом по бутылке. - Налейте бокалы! Разрешите мне поднять тост за того, которому мы все обязаны нашими достижениями. За величайшего полководца всех времен и народов, корифея науки, любимого и дорогого учителя и вождя - товарища Сталина! Ура, товарищи!
"Ура" прозвучало довольно нестройно. Все густо зашевелились, встали, потянулись друг к другу рюмками.
...Каждый чокнется с каждым. Сколько это будет раз? Число сочетаний из "n" по два. Чему равно "n"? Здесь, кажется, двадцать пять человек. Двадцать пять на двадцать четыре, поделить на два - триста. Триста чоканий. Каждый с каждым. Пропустить нельзя.
Когда Косте было неловко, он всегда начинал считать.
Отчокались. С облегчением сели, выпили, зажевали, заговорили.
Скоро стало совсем шумно. Люди быстро пьянели - не столько от вина, сколько от хорошей еды.
- Нет, вы подумайте, друзья, - сказал Николай Прокофьевич, - если бы нам показали такой стол четыре года назад!
"Какие все милые, - думал Костя, - какие веселые". Поднялся Юра.
- За нашего товарища. За моего друга. За нового кандидата наук Константина Левина. И пусть ему всегда будет так хорошо, как сегодня.
Костя встал. Другие тоже встали, потянулись к нему рюмками. Кто прямо через стол, кто с обходом. Фу-ты черт, глупый обычай, а трогает до слез. Юра взял его за отворот пиджака и поцеловал:
- Кажется, первый раз в жизни.
Подошел Володя. Вино в розовой рюмке вздрагивало.
- Константин Исаакович! Вы даже не знаете, что вы для меня сделали!
- Глупости, Володя! Что я такого для тебя сделал?
- Вы смотрели на меня как на человека.
Николай Прокофьевич тоже подошел - нарядный, но нестриженый. Крахмальная манишка - горбом на груди.
- Странный обычай - чокаться, не правда ли? Откуда он возник? Никогда не встречал в литературе.
- Не знаю, Николай Прокофьевич. Не все ли равно? Чокнемся!
- Ну, ученого из вас не выйдет. Ученому не может быть все равно.
- Что поделаешь? Видно, не быть мне ученым. Останусь так. Чокнемся, Николай Прокофьевич! Можно вам налить?
- Да уж налейте.
Костя взялся за бутылку. Николай Прокофьевич взвизгнул:
- Ах, что вы делаете?
- А что? - спросил Костя.
- Вы наливаете через руку. Как это можно?
- А почему нельзя?
- Юноша, вы очень необразованны. Надо бы знать, что через руку наливают только палачу.
- Вот не знал. Откуда бы мне это знать?
- А я откуда знаю? Читать надо, книжечки надо читать, молодой человек. Эх, поколение! Так и быть, чокнемся.
Вот и еще кто-то подошел с рюмкой: Надюша. Костя увидел сверху ее чистый, девичий пробор и поднятые к нему спокойные глаза.
- За ваше счастье, - сказала она.
- За ваше, - ответил Костя.
На минуту эти два счастья соединились. Тут слово взял Иван Михайлович.
- Разрешите мне от лица, так сказать, соседей и жилуправления. От лица актива. За прелестную хозяйку этого дома!
Юра кинул вопросительный взгляд. Костя покраснел, замотал головой: "нет, нет". Гости зашуршали: "как? мы и не знали! давно?" Надюша встала.
- Это ошибка, - сказала она без тени смущения. - Я не хозяйка. Меня попросил Константин Исаакович похозяйничать здесь только один день. И я охотно согласилась.
- Тем более! - заревел Иван Михайлович. - Тем более надо за нее выпить!
Все захлопали, заулыбались, стали пить за Надюшу.
...Звонок. Все насторожились, словно ветерком подуло. Кто бы это, так поздно?..
Нет, это Анна Игнатьевна. Вошла, роскошно декольтированная, в парчовом платье, щедро показывая мощные окорока рук.
- Купала внука! Это явление! Нет, товарищи, я знаю: все бабушки так говорят, но не могу удержаться: мой внук - необыкновенный! Какое развитие для пяти месяцев! Костя, дорогой! Дайте я вас поцелую.
Ей налили рюмку.
- Милый мальчик, милый, - сказала она и прослезилась.
- Я или внук?
- Оба.
Она чмокнула его в щеку, стерла отпечаток помады своим носовым платком и пролила вино ему на брюки.
- Ничего, это к счастью.
- Все к счастью сегодня, Анна Игнатьевна.
И правда, все было к одному - все было к счастью! Какие-то, один за другим, говорились тосты самые обыкновенные, но сегодня они звучали иначе. За науку! За будущее! Вес тянулись друг к другу, чокались и пили. За науку! За будущее, черт возьми!
Первым собрался домой директор. Снова жал Костину руку. Его уговаривали остаться - всем казалось, что без него никак нельзя, но он ушел - и стало еще веселее.
Средоточием вечера явно был Юра. Возле него все время бурлило веселье. Словно из него бил источник смеха. Бог знает, что он говорил, - а все смеялись. Может быть, тут дело было в голосе. Когда Юра говорил таким голосом - чуть зажатым, горловым, с запиночкой, - не смеяться было невозможно. Он рассказывал в лицах, как он сдавал заказчику договорную тему. Тему он представлял почему-то в виде арбуза, который заказчик должен был проглотить. И проглотил. Подумаешь, сюжет, - а все дохли со смеху. Анна Игнатьевна стонала, размазывая по лицу ресницы. Даже Николай Прокофьевич сказал:
- Вы бы могли сделать карьеру. В вас погиб замечательный клоун.
- Меня можно рассматривать как братскую могилу целого ряда специальностей, - серьезно ответил Юра.
Костя сидел рядом с Надюшей и все время чувствовал ее присутствие. Он мало пил и не был пьян - только уравновешен и счастлив. Он смеялся вместе со всеми, но не терял своего чудесного равновесия. Надюша спокойно поворачивала туда и сюда гладкую голову, наблюдала - едят ли гости, у всех ли есть хлеб, не пора ли заменить тарелку. Никакой хлопотливости. На все у нее было времени ровно столько, сколько нужно. Время от времени она вставала, подходила к кому-нибудь, наклонялась над ним с радушной улыбкой, что-то ему предлагала, передвигала тарелки, и Костя неуютно ощущал рядом с собой пустой стул и не мог дождаться, когда она сядет. Каждый раз, как она садилась, он вздыхал облегченно. Что-то было в этом от детского ощущения: "мама рядом".
Всех удивил Васильев. Вдруг он попросил слова: "Хочу поднять тост".
- Не тост, а бокал, - крикнули ему. - Тост не поднимают, а пьют.
- Неверно, - перебил кто-то, - не пьют, а предлагают...
- Ну, кажется, здесь никто толком не знает, что делают с тостом.
- Произносят, - сказал Николай Прокофьевич.
- Хочу поднять бокал, - сказал Васильев, - и произнести тост.
- Валяй.
Васильев встал, поднял рюмку и прищурился.
- Пью за то, чтобы никто из здесь сидящих не сел. Вот так тост! Гости частью засмеялись, частью были шокированы. В общем, смутились. Кто-то выпил рюмку, кто-то отодвинул свою.
- Ай да дурак, - шепнул Юра Косте. - Как ты думаешь, это он по наивности или нет?
- Черт его знает. Ничего нет загадочней души дурака. Разве что душа подлеца.
- Ну тут-то уж нет никакой загадки.
- Нет, как раз загадка глубокая. Ведь каждый подлец внутри себя прав. Не может же он жить, сознавая, что подлец?
- Это ты прав, пожалуй.
* * *
Гости ушли, последним - сосед Иван Михайлович. Он был пьян и целовал Надюше руку - раз за разом, не мог прекратить.
- Да я за вас... Да я за вас на тот свет пойду. Только скажите.
- Дорогой Иван Михайлович, зачем мне посылать вас на тот свет?
- А вдруг понадобится?
- Хорошо, я учту.
- Посуда! Я не то что посуду, я жизни для вас не пожалею. А вы за него замуж не выходите. Не стоит он вас.
- Да я и не думаю за него выходить.
- А то выходите, черт с ним. Посуду в приданое отдам.
- Посуду я перемою, Иван Михайлович, а Костя вам завтра отнесет. Ладно?
С трудом удалось переправить Ивана Михайловича через площадку. Стоя одной ногой в своей квартире, другой - на лестничной клетке, он все продолжал объясняться в любви. Наконец дверь за ним закрылась. Костя и Надюша вернулись к притихшему, разоренному столу.
- Правда, весело было? - сказала она. - Я так смеялась. А теперь вымою посуду.
- И я с вами.
Они убрали все со стола и снесли на кухню. Поставили греться воду.
- Кота нет? - спросила Надюша.
- Какого кота?
- Домашнего. Или кошки.
- Нет. А зачем вам?
- Чтобы остатки не пропадали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32