Я постучала.
— Да.
Билл сидел на кровати, облаченный в бело-голубую полосатую пижаму, явно доставшуюся ему от дедушки; повязка телесного цвета шла от локтя до большого пальца.
— Ох... привет!
Наверное, он думал, что это мама.
— Это всего лишь я.
— Тс-с. Входи.
Я осторожно прикрыла дверь и тихо прошла в комнату. Сесть было негде, разве что на кровать, но это слишком фамильярно. Я остановилась.
— И что это на тебе?
Наверное, я и в самом деле выглядела нелепо. Сначала — сочетание мокрой фуфайки со школьной хлопчатобумажной курточкой, теперь — вечернее платье из красного бархата.
— Платье Эммы.
— Понятно.
— Как ты?
— Хорошо, — откликнулся Билл.
— Хорошо, — повторила я.
— Я тебя разбудил? Извини, думал, что приглушил звук.
Я улыбнулась.
— Старый добрый Элвис Костелло.
— Ага.
— А это твоя пижама?
Билл оглядел себя в недоумении.
— А что?
— Похоже на пижаму твоего дедушки.
— Да нет, моя.
— Извини.
— В отличие от тебя, я не думаю, как бы стянуть что-нибудь из старой одежды моего семейства.
— Извини.
— Ладно, — он хмыкнул. — Хочешь, садись на пол. Тут, под кроватью, одеяло есть.
Я заглянула под кровать — вид у меня при этом в вечернем бархатном платье был, наверное, очень элегантный — и вытащила старое серое одеяло, ворсистое и колючее. Расстелила, села и почесалась.
— Я не очень-то умею изливать душу, — произнес Билл, выпятив челюсть и устремив взгляд в стенку.
— Знаю, что не умеешь, иначе с чего бы стал выдавать себя за англичанина из Парижа. Это потому что ты учился в закрытой школе? И к тому же для мальчиков. В этом вся проблема? Я тебя ни в чем не обвиняю — говорят, выпускники таких школ всегда труднее сходятся с женщинами. Во всяком случае, так Хилари говорит, а она знает — у нее был парень из Кингза. Просто я не понимаю, зачем тебе это понадобилось — поступать со мной так подло, да еще в такое время.
Некоторое время он молчал.
— Одна из причин, почему мне трудно было с тобой говорить, в том, что ты просто не давала мне такой возможности.
— Что?
— Ты говорила со мной. Но не давала говорить мне.
— Я всегда тебе давала говорить! Но ты ни о чем толком не разговаривал. По крайней мере, ни о чем серьезном.
Кроме компьютеров, добавила я мысленно.
— Что, если сможешь говорить весь следующий час, не прерываясь?
Билл улыбнулся и потер подбородок здоровой рукой. Теперь у него будет два шрама.
— He умею я откровенничать. Хотя весь вечер упражнялся. Думал, наш с тобой разговор состоится завтра.
— Так ты знал, что этот разговор будет?
— Ты же за этим и приехала.
Я кивнула.
— Я видела тот кусок, который сняли Джоди с Диди. Целиком.
Билл пожал плечами.
— Что же, это было твое маленькое тайное послание мне. И я его получила. Пожилая дама на вокзале, с розой в петлице. И все эти слова о любви, приходящей в чужом обличье.
— Так можно мне объяснить?
— Что?
— Все.
Простите мне великодушно, что я не ринулась в порыве благодарности умолять его обо всем мне поведать, — я просто не знала, хочу ли это знать. Ведь наш разговор мог оказаться началом чего-то большего.
Я подтянула колени под одеялом и привалилась спиной к стене. Если у Эммы лампа была в виде лесного уголка, то у Билла, как я заметила, в форме крикетной биты.
— Ну, в общем, — он опять выпятил челюсть и вздохнул. — Мне стало тебя жалко.
— Жалко? Ну, извини.
Я опять его перебивала. Билл прав — я просто не умею себя сдерживать.
— Однажды, когда ты выносила мусор, я заметил, что ты разговариваешь сама с собой. Или же разговариваешь с Богом.
— Я не особо в него верю, так что вряд ли. Билл выразительно посмотрел на меня.
— Все, молчу.
— Ну, в общем, с кем-то ты разговаривала. И я подумал: «Она с кем-то рассталась. Как и я». А ты просила починить всякую ерунду, помочь разобраться с компьютером. Если честно, автоответчик починили в мастерской...
Говорить мне было нельзя, так что я просто изобразила на лице ужас.
— А потом я услышал ваш разговор и выяснил, что я, оказывается, умник. А все парни в Сиднее, по твоему убеждению, неудачники. Я и подумал — полная безнадега. И попросту сдался. К тому же моя бывшая мне все еще писала. С ней казалось гораздо легче, чем с тобой. Ее зовут Бет.
Он замолчал на минуту и потер руку под повязкой.
— Бет действительно жила в Париже, в Клиши. Потому я об этом и подумал. Надо было что-нибудь получше изобрести, только ты не дала мне опомниться. Я просто взбежал вверх по лестнице и — бац. Сделал это.
— Но почему?
— Ну я ведь знал, что никто к тебе не подключится. И даже думать не хотел о том, что ты будешь сидеть весь вечер одна и просто ждать. И тут все и произошло. Как-то само собой. Чем больше ты мне писала, тем больше мне хотелось тебе отвечать, и в этом была какая-то удивительная свобода. Будто... — Он поерзал на подушках. — Будто влюбился с первого взгляда. Ну... Вместо того чтобы ломать голову, питает ли она к тебе такие же чувства, и дергаться — а вдруг она тебя вовсе ненавидит... В общем, она вдруг оказывается рядом с тобой, в твоем компьютере, и все выходит так легко...
Что за перемена в человеке! Он говорил так же, как и тогда, в Джодином фильме. Странно — это почти как разговаривать с Пьером. Не просто выстукивать слова на компьютере — по-настоящему разговаривать.
— Но после того первого вечера... — сказала я. — Разве тебе не хотелось поговорить в открытую? Это же могло стать началом...
Билл вздохнул, устремив на меня невидящий взгляд.
— Не было бы никакого начала... — Он вздохнул снова. — И не говори мне, что ты бы справилась. Словом, я вдруг словно с ума сошел...
— И что?
— И купил тебе билет в Париж.
— Что?
Он пожал плечами и снова поправил повязку.
— Один билет у меня уже был. Купил, поддавшись безумной идее: поехать и завоевать ее снова.
— Резинового Клювика?
— Да, Бет. Мне нравилось, когда ты называла ее Резиновым Клювиком — все начинало казаться таким смешным. Но Бет уже уехала из Парижа, с каким-то парнем отправилась в Германию. В общем, у меня был один билет. И я собирался его сдать. И тут я подумал...
— М-м-м?
Где-то на задворках моего сознания пронзительно вопила одна из ласок с детской лампы: он купил тебе билет в Париж! Он купил тебе билет в Париж!
— Ну... — Билл вздохнул. — Я представлял себе так. Приглашение от очаровательного, таинственного, притягательного англичанина Пьера Дюбуа — куда более интересного, чем я, — приглашение провести с ним романтические выходные на левом берегу Сены. А в аэропорту ты узнала бы, что Пьер — это я... Я ждал бы тебя с огромным букетом роз, и мы...
Он так и не смог выговорить «жили бы долго и счастливо».
Некоторое время мы сидели молча.
— Я понял, что ничего не вышло бы.
— Верно.
— Потому что я сообразил, что к чему.
— Ты это о чем?
— Ты не искала любви, тебе требовалась свадьба. Какая угодно. С кем угодно. Лишь бы только он не был педофилом в бейсболке задом наперед, стариком или полным уродом. И это обязательно должно произойти до того, как тебе стукнет тридцать девять лет и одиннадцать месяцев.
Меня словно ударили.
— Ты подслушивал?
Он помотал головой и еще раз вздохнул.
— Услышал. Случайно.
Я вспомнила, как открыла обувную коробку в сарае, и отвела взгляд.
— Что же, мы тогда напились, — проговорила я сквозь зубы. — Прости. Мы давние подруги, и нам случается выпить. Вот так.
— Дело не только в этом. Ты ведь и писала...
— Например?
— Как только найдешь мужчину или женщину, Пьер, их надо скрутить, поставить тавро и посадить на привязь. Так гораздо быстрее получишь свадебный торт и белые замшевые туфли.
Я вскочила.
— Ублюдок!
— Т-с-с!
— Ну хорошо, я тебе шепотом скажу. Ты распечатал все это и хранил, чтобы использовать против меня!
— Ну, а ты скажи, — парировал он обычным своим голосом, — почему для тебя все мужчины — ублюдки? А потом Джоди мне рассказала, что ты в этом фильме пообещала руки на себя наложить, если к сорока годам не выйдешь замуж.
— Это была шутка, придурок ты долбаный, шутка! И пошел ты...
И все. Я сорвалась на крик. Да, и еще хлопнула дверью. Хотя перевалило за три часа ночи и это был не мой дом. Кончено. Все.
Глава тридцать девятая
Как просто бодрствовать всю ночь, если лежишь, свернувшись калачиком в ворохе старой сырой одежды на деревянном полу сеновала.
Но в комнате Эммы я не останусь.
Как я понимаю, Билл со своей перевязанной рукой залезть на сеновал не сможет. Значит, здесь я в относительной безопасности. По крайней мере, до тех пор, пока в этой богом забытой дыре не взойдет солнце, а тогда я поймаю попутку до станции.
Ни в какой Байрон-Бэй я не поеду. Отправлюсь домой. С меня хватит. Если бы не было так темно, сыро и холодно и я не вырядилась бы в это дурацкое бархатное платье, то ушла бы прямо сейчас. Что угодно, только бы оказаться подальше от Умника Билла Макгинли.
Я думала, что всего уже натерпелась от мужчин. Безответственные психи. Сдвинутые на сексе. Завзятые лжецы. Но это... просто олимпийские вершины. Вы только подумайте — я с ним даже не целовалась. Не могу и не буду плакать. Отказываюсь наотрез. Я слишком устала. И слезы на него тратить не стану. Он того не стоит.
Чтобы не заснуть, я просмотрела при свете карманного фонарика целый ворох комиксов про Богатенького Ричи. Я и забыла эту рекламу «Морской Обезьяны», которую рисовали на последней стороне обложки. Где те счастливые деньки, когда девочка могла продавать садовые семена соседям и родным, зарабатывая тем самым на фен, надувную лодку или корзину для баскетбола?
Делалось все это специально для того, чтобы не позволить себе расплакаться, но что-то пошло не так. Я вспоминала детство — и мне действительно захотелось вернуться туда. Во времена, когда все казалось таким надежным. Сильная женщина получала мужчину-миллионера, и ты знала, что однажды тоже встретишь любовь всей жизни.
Интересно, заснул ли Билл. Вполне возможно. Я заметила пачку обезболивающего возле его кровати — на какое-то время этот тупой ублюдок вырубится. И тогда — все. Назад в Сидней, где он больше никогда меня не увидит. Перееду в ту комнату с тремя унитазными щетками. Все лучше, чем ходить на цыпочках по своему дому, зная, что кто угодно может услышать с лестницы каждое чертово слово.
Поговорить бы сейчас с Роджером...
— Да как он смел?
Билл, кажется, прав — я разговариваю сама с собой. И все-таки, думала я, ожесточенно вертясь под его старой одеждой в попытках устроиться поудобнее, он сам виноват — не подслушивай.
Ему стало жалко меня — что это он имел в виду?
А то, как он цепляется к каждому слову? Я вовсе не одержима идеей замужества — ничего подобного. Спросите Дэна, кого угодно спросите! Ну ладно, Дэна не спрашивайте. Лучше Лайма. Я же справилась с теми развратными выходными в гостинице, верно? Не припомню, чтобы я тогда заводила речь о предложении руки и сердца. А Леон Мерсер, великовозрастный студент-радикал? Да он под присягой подтвердит. Когда мне было лет двадцать пять, мы с ним увлеченно обсуждали проблемы полигамии.
Этой ужасной ночью я разберусь во всем — вот увидите.
Так, в скрежете зубовном я дождалась пяти утра, когда заголосили местные петухи — или это были приблудные дезертиры со «Скрудж Макдаг Кря-Кря Гуано»?
У меня есть кошелек, вечернее платье из красного бархата и мокрые черные туфли. Словом, что еще нужно свободной художнице, она же женщина девяностых? Солнце встало, дорогу видно, и наверняка найдется какой-нибудь олух с грузовиком, который меня подбросит. Будь смелой, будь сильной. И прикинься, что ты — Джоанна Ламли из «Новых мстителей».
Я спустилась по лестнице. Мне даже не было дела до змей.
Вылезая из сарая, я невольно съежилась. А вдруг Билл залег рядом в засаде? Но нет, все было тихо и спокойно, и пока собака — только не говорите мне, что это блу хилер, — не подняла переполох, я улизну прочь с фермы Макгинли — изящно, стильно и с достоинством.
Тут я споткнулась о покрышку с нарисованным лебедем и плюхнулась на четвереньки посреди дороги.
— Дерьмо!
Ох... Дождь. Нет, в самом деле. «Куин» вместе с христианолюбивым Грэмом спели бы по этому поводу, что Вельзевул приберег для меня де-мона-а-а-а.
Может, в этом все и дело, думала я, плетясь по дороге к Дорриго в красном платье Эммы Макгинли. Все мои проблемы в жизни — прямое следствие того, что я, как утверждают некоторые, выносила вечером мусор, громко молясь. Не стоило мне тащить мешок с вонючей дрянью и всуе поминать при этом Божье имя. Не то чтобы я сама такое помнила, конечно.
Вперед, вперед, вперед. Хотела бы я думать, что напоминаю сейчас героиню Томаса Гарди, но почему же тогда из окна промчавшегося мимо фургона торчала голая мужская задница?
Ненавижу Дорриго. Ненавижу деревню.
Наконец где-то между фермой «Гуано Кря-Кря», или как там она называется, и указателем, ведущим к стоячему пруду, я услышала чудесный скрип автомобильных тормозов. В машине сидела женщина — я слышала, как она крикнула что-то, опуская стекло.
Спасибо тебе, Господи, — даже при том, как ты со мной обошелся. Я вытерла мокрые от дождя глаза, подобрала намокшее вечернее платье и потащилась к машине.
— Вас подвезти? — спросила женщина. Вид у нее был по-матерински заботливый. — Кажется, Эмма Макгинли надевала это на школьном балу.
Пять километров спустя, все еще под проливным дождем, я выяснила, что она одна из ипохондриков Паскалей.
— Шутите, — брякнула я.
Тут я сообразила, что живут в этих краях только Макгинли и Паскали и, значит, ничего граничащего со сверхъестественным не произошло.
— Удачно вы меня встретили, — сказала миссис Паскаль. — Я как раз еду за молоком.
— Я думала, до открытия магазинов еще несколько часов.
Вот хорошо, куплю себе полотенце.
— Нет, это на ферме.
— Ах да.
Она была достаточно хорошо воспитана, чтобы не ткнуть мне локтем в бок со смешком «эх вы, городские», но я чувствовала, что ей очень хочется именно так и поступить.
— Убегаете? — полюбопытствовала она.
— Вообще-то да.
Миссис Паскаль ждала, когда я скажу что-нибудь еще.
И тут я подумала — а к черту!
— Меня оскорбил Билл Макгинли, и я уезжаю домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37