Там лежал белый конверт с короткой надписью: «ЛИСУ». Он взял его в руки. Конверт не был запечатан. Полковник вытащил тетрадный листок и прочел:
«Мой дорогой Лис. Нам показалось, что ты очень плохо себя вел. Мы всем сердцем поверили, что ты предложил нам теоретическую задачу, как совершить ограбление века — унести с Августовского бала драгоценности на пятьдесят миллионов долларов. И нам, твоим друзьям, четырем старым экспертам, эта игра показалась очень интересной. Мы старались изо всех сил, чтобы найти нужные решения. Будь у нас времени побольше, мы бы разрабо-
тали абсолютно надежный план. Но когда твои весьма выразительные слова и жесты показали, что ты считаешь нас способными реально планировать все это, включая убийство невинной девочки, планирование из забавной игры стало чем-то более серьезным. Мы даже заподозрили, что ты действительно хочешь провернуть это дело. Только в самом конце стало ясно, что ты просто проверял нас, убедил себя в нашей виновности и теперь собираешься тем или иным способом нас заложить.
Вскоре мы поняли, что ты шепнул капитану Скубайду, потому что через три дня после нашей воскресной беседы за нами было установлено наблюдение. Это продолжалось до тех пор, пока самому тупому из полицейских не стало ясно, что мы занимаемся только своими делами и невинны, как белоснежные новорожденные ягнята.
Тридцать лет назад мы бы казнили тебя, дорогой Лис, за это предательство. Но, посоветовавшись, мы пришли к заключению, что ни один из нас не стал с тех пор моложе и что стареющие мозги уже не могут нести полную ответственность за исходящие от них директивы. Мы договорились считать, что ты действовал в состоянии временного умопомешательства; К тому же мы все тебя очень любим и я уверен, потом жалели бы, что поступили с тобой так жестоко. Однако ты должен быть наказан, поплатиться за то, что играл чувствами старых друзей. Поэтому, как ты заметил, мы унесли твои часы.
Ты посвятил прошлый вечер благотворительности. Даем тебе возможность продолжить эту благотворительную деятельность. Как всегда, наши интимные встречи, знакомства и дружеские беседы проходят в винограднике на дальней аллее. Справедливость требует, чтобы ты, в порядке компенсации, понес некоторый ущерб — ты знаешь, какие неприятности пришлось каждый день выдерживать кое-чьим друзьям. Мы думаем, что 250 тысяч франков хватит, чтобы помочь самым бедным людям в округе. Чек на эту сумму, выписанный на предъявителя и отправленный по почте кому-нибудь из нас, вернет тебе часы таким же волшебным способом, каким ты их лишился. И вдобавок восстановит твою репутацию в глазах четырех твоих старых товарищей.
Тигр, Слон, Волк и Леопард...Полковник дважды перечитал письмо. Сначала глаза его наполнились слезами, но потом он разразился таким хохотом, что едва смог отдышаться. Наконец, он успокоился и представил себе, какие будут лица у всех четверых, когда они прочтут в утренних газетах о неудавшейся попытке ограбить праздник на Серебряных песках.
Но это ничего не меняет,— решил Рокбрюн.— Все равно они правы. Я действительно «очень плохо себя вел». И наказание вполне справедливое.
Не дождавшись утра, он сел за стол и выписал чек. Потом запечатал его в конверт и написал адрес: Мсье Альфонсу Кузену, бар «Рыжая шевелюра», Антибы.
Он положил конверт в карман пиджака, погасил все лампы — небо на востоке стало уже совсем светлым, запер магазин и не спеша побрел к своему дому..
СНЕГ НАД КОТ Д'АЖУР
Это лето выдалось на французской Ривьере необычайно жарким, душным и каким-то особенно беспокойным. Может быть, сюда долетели отголоски кризисов, происходящих в далеких краях, а возможно, в этом были виноваты местные тревоги.
Приезжим прежде всего бросались в глаза загаженные, как никогда, пляжи. Огромные горы бумаги вперемешку с апельсиновыми корками, презервативами и другим самым невероятным мусором создавали подходящий фон для грязи другого рода — здесь, в Жан-ле-Пэн, собирались отбросы общества, худшая часть молодежи потерянного поколения.
Еще недавно Жан-ле-Пэн выглядел наивным провинциальным городком. «Ночными клубами» здесь называли две обычные дискотеки «Вум-Вум» и «Виски от Гого», где изредка показывали стриптиз и работало казино. В центре городка стояли ряды магазинчиков, где торговали дешевыми украшениями, бикини размером с почтовую марку и «последними моделями одежды», попадающими сюда через два года после столичных универмагов. Тут же были булочные, где можно было купить оладьи, украшенные блестящей глазурью.
В те безгрешные дни на улицах не было пьяных, по городку не носились слухи о грабежах и воровстве. Здесь всегда было светло, весело и радостно. Но пришли хиппи и все стало по-другому.
Вместе с ними появились сквернословие, нищенство, зловоние, наглость, мелкое воровство, бесстыдные оргии прямо на пляже и, конечно, наркотики.
До этого Франция, и в частности Ривьера, была свободна от этого проклятия, ниспосланного человечеству за его беспросветную глупость. Вслед за хиппи с их порочными привычками и страстями, хлынули торговцы наркотиками, и тогда Синдикат почувствовал, что Франция — это новая территория, которую можно завоевать. Однако только когда эта дрянь появилась даже в школах, французы осознали, что их страна очутилась в лапах международного наркобизнеса.
Был августовский вечер. Полная луна парила над безбрежной гладью Средиземного моря, странно похожая на светящийся апельсин. Ленивые толпы бродили по освещенным призрачным светом реклам улицам, разглядывая витрины. Хиппи собирались в конце улицы, .у прибрежной аллеи. Некоторые из них не спеша прогуливались по -набережной, другие сидели развалясь на скамейках или прямо на тротуаре. Они были грязными, противными, чуждыми всему окружающему. Обычно их любимым времяпрепровождением
было треньканье на гитаре, но часто они просто сидели, обхватив руками колени и окаменело глядя перед собой. Даже в серебристом лунном сиянии это было грязное и отвратительное зрелище. Словно мусор, накопившийся на пляжах за день, собирали в кучу и бросали здесь. Хиппи явно наслаждались вниманием туристов и прохожих, особенно степенных французских буржуа. Они оглядывали их с особой наглостью и самодовольством, характерными для этой новой породы бродяг.
Одна из группок состояла из трех волосатых, как орангутанги, парней в джинсах и затвердевших от грязи кожаных куртках. С ними были такие же неряшливые девушки, одетые в длинные цыганские платья и войлочные шляпы, лихо сдвинутые на затылок. Их спутанные волосы давно уже не видели воды и мыла. Один из парней терзал струны разбитой гитары, хотя исторгаемые ею звуки вряд ли можно было назвать музыкой. Третья девочка, одетая в когда-то белое шифоновое платье, лежала лицом вверх прямо на асфальте. Время от времени кто-то из компании бросал на нее тяжелый взгляд, и все начинали перешептываться. Чтобы никто не смог их подслушать, парень с гитарой в эти минуты извлекал из своего инструмента совсем уже невероятные аккорды. Выглядывающая из-за магазинов луна и ртутные лампы на аллее достаточно сильно освещали всю сцену, чтобы можно было разглядеть черную кайму грязи под ногтями гитариста, странный блеск его глаз и босые запыленные ноги.
С лежащей девушкой было явно что-то не в порядке. Она судорожно хватала ртом воздух, как человек, который потерял сознание, но отчаянно борется за жизнь. Ее лицо было белым, под цвет шифонового платья.
Мимо проходила группа английских туристов, среди которых находилась пожилая женщина. Когда они миновали сидящих хиппи, ее губы искривились от отвращения. Но вдруг она остановилась и вернулась к лежавшей на тротуаре девушке.
Впоследствии никто не мог вспомнить имени сердобольной туристки. Удалось лишь установить, что в войну она была медсестрой.
Остановившись над телом девушки, женщина вгляделась в бледное истощенное лицо.
— Эта девушка очень больна,— сказала она,— что с ней? Ей нужно вызвать помощь.
— С ней все в порядке. Она просто спит,— ответил один из хиппи.— А ты вали отсюда.
Губы пожилой дамы вздрогнули.
— Я ухожу. Но эту девушку нужно срочно забрать в больницу. Я попрошу полисмена вызвать «скорую помощь».
Когда через несколько минут подъехала «скорая помощь» и подошли два жандарма с бывшей медсестрой, группа хиппи уже исчезла, бросив больную девушку на асфальте. Ее сразу внесли в машину и увезли. Жандармы записали показания свидетелей. В это время англичанка потихоньку отошла в сторону и исчезла.
Она не умела говорить и читать по-французски, поэтому ей так никогда и не довелось узнать ни имени девушки, ни того, к каким последствиям привело ее вмешательство.
Дежурный врач больницы Ла Фонтоне, проводивший предварительный осмотр, сразу определил, что перед ним девушка из хорошей семьи. Ситуация показалась ему подозрительной, и он немедленно вызвал капитана Скубайда. Капитан глянул на девушку и немедленно кинулся к телефону. Но звонил он не ее родителям, а дяде — полковнику Рокбрюну.
Когда примчавшийся через полчаса полковник увидел племянницу, он зажмурил глаза, чтобы сдержать слезы ярости. Его лысая голова и загорелое лицо побледнели. Рокбрюн подошел к окну и постоял, глядя на пальмы и тропический кустарник больничного сада. Он повидал смерть во всех ее обличьях и ясно видел, что девочка обречена. Здесь, в этой отвратительной комнате с голыми, грубо оштукатуренными стенами и отвратительным запахом антисептика, закончится жизнь Мадлен Рено. Это веселое, солнечное существо, которое Рокбрюн и его жена любили как родную дочь, угаснет у него на глазах. Он научил эту девочку плавать и ходить под парусом, кататься на водных лыжах. Он вспомнил, как радовалась Мадлен, когда они стремительно мчались по морю на яхте.. Она тогда сидела на носу судна и хохотала от восторга, а ее длинные распущенные волосы развевались по ветру. Мадлен всегда была очень самостоятельной и больше времени проводила в доме Рок-брюнов, чем в своем. Полковник понимал ее: отец Мадлен — Андре Рено был ужасным занудой.
Зря все-таки они отправили ее учиться в университет. Можно было предвидеть, что пылкая и свободолюбивая девочка увлечется молодежным революционным движением. Но, с другой стороны, она сейчас умирала от наркотиков именно здесь, на Ривьере. Ведь это совсем другой мир. Преступность и порок здесь, на Побережье, выглядят настолько абсурдно, что кажутся здешней молодежи просто смешными. Точнее, казались, пока не появились торговцы наркотиками.
За дверью послышались шаги. Рокбрюн оглянулся. В палату вошли супруги Рено. Они молча уселись у кровати дочери. Всю ночь трое пожилых людей не смыкали глаз. А на рассвете девятнадцатилетняя Мадлен Рено скончалась.
При вскрытии было установлено, что причиной смерти был скоротечный гепатит. Судя по всему, инфекция была занесена грязной иглой, которой девушка вводила героин. Даже если бы Мадлен не умерла от гепатита, ее неизбежно убили бы большие дозы наркотика.
«Нис Матен» опубликовала статью под заголовком «Трагедия на Лазурном Берегу. Хиппи и наркотики», где рассказывалось о трагической смерти дочери известного юриста и члена городского совета Ниццы. Репортеры, не без вмешательства Рено, тактично умолчали о том, что Мадлен активно участвовала в левацком движении студентов Гренобля и даже приняла участие в «Май-
ской революции». Сам советник Рено отказался говорить с журналистами.
— Мы всегда старались дать Мадлен все самое лучшее,— сказал он.— Уходите и оставьте нас наедине с нашим горем!
Газета сообщала, что девочку нашли умирающей на набережной в Жан-ле-Пэн. По словам одного из хиппи, Мадлен прибилась к их компании совсем недавно. Двадцатитрехлетний Джон Фрезер, англичанин, не имеющий постоянного места жительства, рассказал журналистам: «Две недели назад мы подобрали ее в Сан-Тропезе. Мы видели, что девочка колется, но не знали, что она зашла так далеко. Девчонка была хорошенькая и с деньгами. Мы двигались вдоль Побережья, а когда она упала, поняли, что влипли. Нам не хотелось попадать в неприятности. Девочка привыкла всегда получать то, чего ей захочется. А хотелось ей многого. Но это нас не касалось. Она рассказывала, что ушла из дому прошлой зимой с компанией каких-то англичан или американцев. Я думаю, что они ее посадили на иглу. Это все, что нам известно».
В статье не упоминалось о дяде девушки полковнике Пьере Рокбрюне.
Когда дни официального траура прошли, полковник сообщил жене, что уезжает по делам, и поездка может оказаться долгой. Затем он уложил чемодан и, оставив в гараже обе свои машины, взял такси до Ниццы, где сел там на один из парижских поездов. Билет у Рокбрюна был до Валенсии, но туда он не доехал. Полковник просто исчез, но кое кому предстояло узнать, что старый Лис вышел на тропу войны.
Региональная служба криминальной полиции размещалась в старинном здании. Из его окон был виден старый рынок Ниццы и набережная. Там, на берегу моря, толпы недавно приехавших туристов подставляли свои бледные лица приветливым лучам восходящего солнца.
Капитан Скубайд отошел от окна. Он размышлял над одной из самых странных проблем, с которыми ему когда-либо приходилось сталкиваться. Исчезла, словно никогда не существовала, группа людей, которая готова была совершить преступление. Скубайд как будто заглянул в огромную черную дыру, в которой должно было что-то оказаться, но ничего не оказалось. Однако это была только одна из причин, по которой он чувствовал себя в дурацком положении.
Второй причиной было долгое отсутствие, можно даже сказать — исчезновение, полковника Пьера Рокбрюна. Впоследствии опасения Скубайда оказались напрасными, потому что через семь недель полковник вернулся и выставил на продажу изысканные оловянные блюда XVI века, канделябры, кувшины, вазы и другие, бог знает где приобретенные, вещи. Ведь торговцы никогда не рассказывают о своих поставщиках.
Но почему все же не совершилось преступление?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21