Он молча смотрит на меня, затем подходит к окну и отдергивает шторы. В комбате сразу светлеет. За окном я вижу просторную лужайку, два персиковых дерева, калифорнийское мамонтовое дерево, трех черных дроздов, сидящих на телефонных проводах. Двор окружен увитой плющом высокой изгородью. Уверенной походкой М. направляется ко мне; положив руку на мое голое плечо, он наклоняется, чтобы поцеловать меня, но я отворачиваюсь и подставляю ему холодную щеку. Руки у меня сложены на груди. Я не желаю заниматься с ним сексом еще и утром. М. склоняет голову набок — такое проявление непокорности его, видимо, забавляет. Затем он выпрямляется, решив не обращать внимания на мое настроение.Подойдя к комоду, М. достает оттуда пару носков и нижнее белье; затем вешает полотенце в ванной и возвращается к кровати. Его пенис сейчас висит, склонившись набок, словно язык у Рамо. М. одновременно начинает говорить и одеваться.— У вашей сестры были великолепные груди, просто чудесные. Она даже хотела пойти к хирургу, чтобы их уменьшить. Они были так велики, что от них у нее болели спина и плечи. Она говорила, что это очень неудобно. Вы ведь этого не знали, не так ли?Я действительно не знала, но не говорю ему об этом. М. улыбается.— Думаю, что нет. Но так или иначе, я все время твердил, чтобы она оставила их в покое. Мне нравятся женщины с большими грудями, а у Фрэнни они были больше, чем у других. Да, они впечатляли. Я любил их трогать. Мне нравилось даже просто смотреть на них. — Он задумчиво улыбается, как бы взвешивая, стоит ли рассказывать дальше. — Иногда за ужином я заставлял ее раздеться до пояса, чтобы на них смотреть, перегибался через стол и ласкал их прямо во время еды. Ее груди мне никогда не надоедали. — Он натягивает на себя носки. — А может быть, все дело в ее реакции. Она очень не любила вот так обнажаться. Я думаю, дело было не столько в скромности, сколько в том, что она стеснялась излишнего веса. Ей не хотелось ходить обнаженной — и вот почему я заставлял ее это делать. Я находил ее смущение… эротичным. Когда на меня находило подобное настроение, я заставлял ее расхаживать на высоких каблуках, с поясом для чулок и в чулках, но без трусов. У меня есть зажимы, которые крепятся к концам маленькой тридцатисантиметровой цепи. Я ставил зажимы на ее соски, чтобы они вставали, а потом мне оставалось только натягивать цепь. Она была так одета весь вечер — когда она ела, когда смотрела телевизор, когда читала. Она к этому так и не привыкла. Иногда я заставлял ее встряхивать плечами, что бы я мог видеть, как колышутся ее груди — два огромных куска жира. В других случаях я их слегка шлепал, чтобы они тряслись.Он искоса смотрит на меня, чтобы проверить мою реакцию. Я в бешенстве, мои челюсти крепко сжаты. Я хочу что-нибудь сказать, хочу излить свой гнев, но боюсь, что тогда он перестанет рассказывать. В то же самое время я боюсь, что он будет продолжать. Я не хочу больше этого слышать и про себя умоляю его остановиться. Слышать, как он рассказывает о жестоком обращении с Фрэнни, просто невыносимо. Но я молчу. Мое желание знать правду перевешивает все.Подойдя к стенному шкафу, М. достает оттуда полосатую рубашку и серые брюки. Пройдя к окну, он надевает рубашку, но не застегивает ее. Окно находится в нише, под ним стоит скамейка. Поставив на нее одну ногу, М. выглядывает в окно, одновременно аккуратно разглаживая на себе брюки.— Однажды я позвонил ей в клинику, — снова начинает он, — и сказал, чтобы она встретила меня в моем кабинете в семь вечера. Она была, — он останавливается, подыскивая нужное слово, — удивлена. Это слышалось в ее голосе. Я никогда раньше никуда ее не приглашал. Когда в тот вечер Фрэнни вошла в мою дверь, то казалось, будто она летит по воздуху. Сидя напротив моего стола, она ждала, когда я кончу работу, и с ее лица не сходила улыбка — так ее обрадовало приглашение.. Это немного печально, не так ли? — Он ненадолго замолкает. — Тогда я сказал ей, что сейчас мы немного прогуляемся по территории колледжа, и повел ее в хлев. Вы знаете, где это? К югу от ядерной лаборатории Крокера. Фрэнни там раньше никогда не бывала. Это одно из старейших зданий городка, где помещается около двухсот свиней. Там есть так называемое родильное отделение — ряд загонов со свиноматками и их новорожденными поросятами. Считается, что они обворожительны — с их крошечными пятачками и копытцами. Мы обошли хлев, разглядывая свиней и вдыхая их одуряющий запах. Фрэнни даже брала на руки поросят.Я не могу понять, к чему он клонит. Когда я писала статьи для «Пчелы», то побывала почти во всех зданиях университета. Тем временем М. застегивает рубашку и начинает натягивать брюки.— Я там была и знаю, как все это выглядит. Обычно хлев на ночь запирают. Как вам удалось туда попасть?Повернувшись ко мне, он снисходительно улыбается.— В городке я работаю уже двадцать лет, так что попасть в хлев для меня не самое трудное.Он поправляет рубашку и застегивает брюки. Движения М. плавные, почти чувственные — стриптиз наоборот. Он садится на амбразуру окна, чтобы надеть туфли.— Она ходила по хлеву, разглядывала животных и была очень довольна. Я подошел сзади, поцеловал ее в шею и сказал, что хочу, чтобы она дала грудь поросенку. Она засмеялась, надеясь, что я шучу, но я снял с нее пальто и расстегнул блузку, чувствуя напряжение во всем ее теле. Она чуть слышно захныкала и позвала меня: «Майкл!» Это звучало как мольба остановиться, но она не сопротивлялась, прекрасно понимая, что к чему. Я всегда с удовольствием снимал с нее лифчик: приятно было наблюдать, как ее груди свободно колышутся. Обхватив груди руками, я слегка сдавил их и прижал ее к себе. Она тяжело дышала. Мне стало ее немного жаль, однако ее страх возбуждал меня. Ее робость, ее боязнь неведомого, ее паника — все это меня вдохновляло. Я сказал, чтобы она не беспокоилась. «Сущая безделица, — прошептал я ей на ухо. — Постарайся расслабиться; это все равно что дать грудь ребенку». Нагнувшись, я поднял поросенка и отдал ей, затем взял ее левую грудь и провел соском по губам животного. Поросенок некоторое время колебался, но потом взял сосок в рот и принялся его сосать. Я погладил ее по второй груди. «Вот видишь, — сказал я, глядя на поросенка у ее сиськи, — в этом нет ничего страшного». Она слегка улыбнулась и немного успокоилась. Я поблагодарил ее за то, что она доставила мне удовольствие, и поцеловал долгим, страстным поцелуем. «Приятно, когда он тебя сосет? Тебе ведь это нравится, не так ли?» В ответ она крепче прижалась ко мне. Я сказал ей, что возбужден. Она заметила, что тоже возбудилась, — этого-то мне и было нужно.Он задумчиво смотрит в окно, закидывает ногу на ногу и, не глядя на меня, продолжает свой рассказ:— Вернув поросенка матери, я повел Фрэнни в пустой загон, поставил ее на четвереньки, подошел к ограждению соседнего загона и вытащил оттуда одного за другим шесть визжащих поросят. Фрэнни снова занервничала и закусила нижнюю губу, как делала всегда, когда была в чем-то не уверена. Привыкая к новой обстановке, поросята стали расхаживать по загону, посередине которого на четвереньках стояла голая по пояс Фрэнни; ее огромные груди свешивались вниз, слегка покачиваясь, когда она изменяла положение тела. Один из поросят подошел к ее сиське и уверенно взял ее в рот, словно это была его собственность. Фрэнни поморщилась, вырвала у поросенка сосок и стала подниматься. Поросенок завизжал от огорчения. Я приказал ей встать как положено. Поросенок снова подошел к ней, задрал мордочку и принялся сосать. Другие к ней не подходили, поэтому мне пришлось поймать одного, подтащить к груди Фрэнни и водить ее соском по его губам. Потом я отошел в сторону и стал наблюдать за происходящим. У меня уже была эрекция, но меня вполне удовлетворяла возможность стоять, прислонившись к ограде, и смотреть, как два поросенка сосут Фрэнни. Остальные тоже начали проявлять любопытство. Фрэнни по-прежнему кусала нижнюю губу — я думаю, чтобы не закричать. Эротические ощущения ее, вероятно, покинули. Второй поросенок отвалился от ее груди, его место тут же занял новый. Затем он ушел, а еще один пришел. Так продолжалось некоторое время — поросята сосали ее правую грудь, убеждались, что там нет молока, и уходили. Поросенок, который сосал ее левую грудь, однако, не уходил. Он не отпускал сосок и отгонял от него остальных. Я достал из кармана небольшую фотокамеру, которую принес с собой, и сделал несколько снимков. Фрэнни все время оглядывалась на дверь хлева — наверное, боялась, что кто-нибудь войдет. Не знаю, что беспокоило ее больше — поросята у ее груди или незваный гость. Через некоторое время она начала стонать. «Он делает мне больно, сосет слишком сильно». Я сказал, что дам ее грудь другим животным — козлятам, жеребятам, ягнятам. Подойдя к ней, я стал снимать с нее джинсы, приговаривая, что у нее вымя, как у коровы, и я хочу ее подоить.Он встает, улыбается и пожимает плечами.— Потом я встал на колени и трахал ее сзади, пока поросята сосали ее сиськи.Я по-прежнему стараюсь сдержать свой гнев, хотя у меня в горле стоит комок.— А Фрэнни?Он подходит к бюро, берет оттуда часы и надевает их на руку.— Она не плакала. Ей это не нравилось, но она не плакала.— Она была расстроена.— Да, конечно.— И вы так спокойно рассказываете мне эту историю! — Я недоверчиво покачиваю головой. — Как вы можете так говорить о ней?Он подходит и садится рядом со мной на кровать.— Я рассказал это только ради вас. Не забывайте — именно вы все затеяли. Только скажите, что не хотите больше слышать о Фрэнни — и я ни разу не упомяну ее имя. — Он делает паузу, давая мне возможность ответить. — Ну так что?— Я не могу это так оставить. — Голос мой звучит сдавленно. — И не хочу.Наклонившись, он нежно гладит меня по щеке и тихо говорит:— Для вас будет лучше, если оставите.Я отталкиваю его руку. Его заботливость меня не обманет — я не Фрэнни. Одно я знаю наверняка: моя судьба его совершенно не заботит. Его предупреждения — это часть игры.— Вы и для меня это планируете? — спрашиваю я. Это звучит как вызов. — Поход в хлев?Он приподнимает бровь.— А вы хотите туда пойти?Я не отвечаю. Тогда он встает, отправляется к бюро и, положив в задний карман кошелек, снова поворачивается.— Фрэнни всегда относилась к сексу чересчур романтично. Ей нужны были цветы, нежные ласки, слова любви, и я сначала дал ей все это. Но потом, когда она стала мне доверять, я изменил правила игры. Мы стали заниматься сексом на моих условиях. Когда мы трахались, я называл ее моей шлюхой и говорил ей, что собираюсь с ней сделать. Я покончил с той романтической идиллией, которую она создала, и впихнул ее в реальность, в мой мир. — М. слабо улыбается. — Ночью, когда мы занимались любовью, я назвал вас своей шлюхой, и это вас возбудило, не отрицайте.Он ждет возможных возражений, но я молчу. Я знаю, что это правда.— А вот Фрэнни обижалась, когда я называл ее своей шлюхой, своей потаскухой, — бесстрастно, словно читая лекцию студентам, продолжает он. — Она ненавидела эти слова. Даже когда я использовал их в сексуальном контексте — а я их использовал только в этом смысле, — она их ненавидела. Ей нужны были цветочки. Когда я в первый раз поднес поросенка к ее груди — при этом поцеловал ее, обнял, сказал, что все в порядке, — ей это понравилось. Сначала она чувствовала напряжение, но потом согласилась, что это ее возбуждает. Только когда я привел ее в загон и поставил на четвереньки, только тогда она стала жаловаться.— Ей стало больно.Он небрежно отмахивается от моих слов, словно боль не имеет для него никакого значения.— Она не получила от этого никакого удовольствия, — продолжаю я. — Для нее это было унижением.Он потирает переносицу, затем складывает руки на груди.— И тем не менее ваша сестра это делала. — Последние слова М. повисают в воздухе, сковывая нас, словно цепью. Взглянув на часы, он подходит ко мне. — Вы тоже будете делать.— Даже не мечтайте.М. игнорирует мои слова. Он некоторое время неподвижно стоит передо мной, затем кладет руки мне на плечи. Это всего лишь демонстрация силы, тактический ход, рассчитанный на то, чтобы показать мне, кто хозяин положения. Нагнувшись, он обхватывает рукой мою шею, побуждая меня поднять на него взгляд, и держит меня крепко, но не причиняет боли. Когда он целует меня в губы, я не двигаюсь и не отвечаю. Я не хочу доставлять удовольствие своим сопротивлением.— Я думаю о том, будет ли это унижением для вас, — глядя мне в глаза, говорит М. — Мне кажется, что нет.Отпустив меня, он направляется к двери, но вдруг останавливается и, обернувшись, обводит комнату жестом радушного хозяина:— Оставайтесь здесь сколько хотите. Полагаю, вы будете обыскивать мой дом в поисках неких улик — ради бога. Но старайтесь действовать поаккуратнее.Его готовность к сотрудничеству вызывает у меня удивление — я не думала, что он так легко позволит мне обыскать дом. М. направляется к двери и снова останавливается.— Да, тех снимков Фрэнни — в хлеву и все остальные — вы не найдете: когда я прочитал в газете о ее смерти, то уничтожил их. — Он медлит, наблюдая за моей реакцией, затем выходит из комнаты, кричит, чтобы я захлопнула дверь, когда стану уходить, и добавляет, что позвонит мне, когда захочет снова меня видеть.Я слышу удаляющийся звук его шагов. Входная дверь открывается и вновь закрывается. Надев купальный халат М. — коричневый с монограммами, — я босиком иду в гостиную, чтобы посмотреть, как он уезжает.Машина М. выезжает на улицу, и я думаю, с чего начать. Пожалуй, лучше всего с кабинета. Оглядевшись, я вижу над письменным столом абордажную саблю времен Второй мировой войны, принадлежавшую отцу М., — ее лезвие все еще острое и готово к бою. Я осматриваю письменный стол и книжные шкафы, но ничего не нахожу. В ящичке возле видеомагнитофона обнаруживаю коллекцию порнографических видеофильмов и стопку грязных журнальчиков — в общем, ничего интересного. В комнатах для гостей и бельевых шкафах тоже никаких улик.В спальне, в прикроватной тумбочке, я нахожу коллекцию сексуальных принадлежностей — вибраторы, кольца для пениса, массажные масла, зажимы для сосков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45