– Постараюсь быть осторожной. Буду делать все, что велит мне повитуха. – Она откинулась на подушки, наблюдая, как Пирс аппетитно потягивается, собираясь вставать. – Неужели ты должен ехать так скоро? Может, мы успеем в последний раз предаться любви, забыв обо всем на свете?
– Даже если бы еще было время, – улыбнулся он, глядя сверху вниз на нее, – сомневаюсь, что у меня хватило бы на это сил. После минувшей ночи я совершенно опустошен. Ты, моя дорогая жена, обладаешь на редкость пылким и своеобразным воображением. – Он замолчал, вспоминая что-то очень интимное, исходящее от Йоланды.
– Это ты вымотал меня, – возразила Йоланда, уютно устроившись в его объятиях. – Я никогда не переставала надеяться, что ты полюбишь меня. Знать, что это произошло!.. Это сделало нашу прошлую ночь незабываемо прекрасной. Ты был просто великолепен, настоящий лев. – Она провела по нему рукой вниз, и, к своему изумлению, Пирс почувствовал, что плоть его твердеет.
– Вот видишь, – прошептала она. – Это все-таки возможно. Тебя нужно было лишь немного возбудить.
– Йоланда… – Но губы ее нашли его рот, заставив замереть слова предосторожности. Пирс не смог устоять. Желание разыгралось с новой силой. Ее нежные теплые груди скользили по его могучей груди, возбуждая все больше и больше. Он опять проник в ее заповедное лоно, отдавая возлюбленной жене всю огненную страсть своей цветущей молодости. Ее прелестное лицо светилось. Она принадлежала ему – и это было восхитительно!
– Я люблю тебя, – шептал он снова и снова, и признания Пирса звучали над ними как заклинание, как дыхание самой жизни. – О, Йоланда, я люблю тебя, люблю тебя…
Ребенок Йоланды родился на Крещение. Дочка, такая же изящная, хрупкая и очаровательная, как ее мать, с шапочкой гладких черных волосиков, как у отца.
– Тебе следовало назвать ее Эпифанией в честь Крещения Христова, – сказал Георгий Антиохийский, поспешивший приехать к ним сразу, как только узнал, что у Йоланды начались роды. Он провел в ожидании всю ночь бок о бок с Пирсом и Эланом. – Раз уже ты попросил меня быть крестным, отцом, я должен участвовать в выборе имени.
– И я должен, если я тоже буду крестным отцом, – ревниво заявил Элан, глядя на крошечное существо, уютно лежавшее на руках матери. Он слегка коснулся пальцем ее маленькой ручки, и она открылась и закрылась, словно розовая морская звездочка. – Как ты хочешь зваться, малышка?
– Элан, ты мог бы назвать ее Марией в честь Пресвятой Богородицы, – предложил отец Эмброуз.
– Мы с Йоландой думали назвать ее Самирой, – сказал Пирс.
– Но разве это не мусульманское имя? – покачал головой Эмброуз. – Хотя, думаю, оно подойдет для ребенка, родившегося на Сицилии. С условием, что у нее будет еще и христианское имя.
– Я доставлю удовольствие всем вам. – Йоланда была так же бледна, как простыня, и под глазами у нее были темные круги после долгого испытания. Но улыбка ослепительно сверкала, и лицо светилось счастьем. Пирс несколько раз говорил ей, что ему неважно, если их первый ребенок будет девочкой. Пирс так любил ее, что она не сомневалась: у них будут еще дети, дочери и сыновья, которые наполнят их дом радостью и смехом. Улыбаясь окружавшим ее постель мужчинам, она подняла ребенка так, чтобы они смогли увидеть миниатюрное личико. – Добрые господа, разрешите мне представить вам Эпифанию-Марию-Самиру.
– Какое длинное имя для такой маленькой девочки, – улыбнулся в ответ Элан.
– Но хорошее. Йоланда выучилась дипломатии у меня, – доверительно сообщил Георгий отцу Эмброузу.
Эпифания-Мария-Самира была крещена на следующий день отцом Эмброузом. Георгий и Элан были восприемниками, а крестными матерями три знатные женщины, жены высокопоставленных чиновников Палермо. По окончании празднования родители тут же забыли ее длинное имя и стали звать свою дочь просто Самирой. Она была веселым, общительным ребенком, и вскоре и Георгий, и Элан, и все домашние обожали ее.
– У нее нормандские глаза, – говорил Элан шесть месяцев спустя. – Йоланда, ты заметила, как изменился их цвет: из голубых в прелестный серо-зеленый? Как могло это случиться, если у тебя и у Пирса темные глаза?
– Если бы ты не проводил столько времени в море, то давно уже слышал бы споры об этом, – ответила Йоланда. – Мой отец был нормандским бароном, и мать часто рассказывала мне о его красивых серо-зеленых глазах. Мы сделали вывод, что Самира унаследовала цвет глаз от него.
– По-моему, она унаследовала и его нормандскую цепкость, – засмеялся Элан. – Смотри, как она ухватилась за мой палец и не отпускает. Я верю, что она помнит меня с последнего раза, четыре месяца назад.
– Тебе надо иметь своих детей, Элан, – сказала Йоланда, сидя рядом с ним на садовой скамье, пока он пытался высвободить палец из сжатых пальчиков Самиры. Она пристально посмотрела на него. – Ты должен жениться. Я знаю несколько прекрасных девушек из хороших семей.
– Нет! – Элан позволил Самире затащить его палец в рот и начать сосать. Его негодующий взгляд впился в глаза Йоланды. – Я не возьму в жены сицилианку. Это чудесное дитя будет моей дочерью. Вы с Пирсом мне как брат и сестра. Вы единственная семья, которая мне нужна.
На радость любящим родителям Самира росла здоровой и сообразительной. К несчастью, после первого ребенка последующие беременности Йоланды оканчивались выкидышами или мертворожденными детьми. Ее неспособность подарить Пирсу сильных сыновей стала огромной печалью для Йоланды, хотя муж никогда не обмолвился, что винит ее. Наоборот, они еще больше сближались после каждой потери, и любовь их не уменьшалась.
Жизнь их текла по заведенному порядку: Пирс каждый год уезжал на какое-то время с Рожером в Италию. Он не просил Йоланду сопровождать его, потому что императоры Священной Римской империи с отвратительным постоянством снова и снова нападали на южноитальянские земли. Да и неприязнь Йоланды к морю и морской болезни была ему хорошо известна. Она никогда не видела его владений в Асколи и вассальных земель Рожера.
Пирс не страдал от того, что Йоланда оставалась дома. Обстановка в Палермо была куда роскошней, чем в Италии. Кроме того, ему было приятно представлять себе, как его жена ведет хозяйство, ухаживает за садом, а Самира спит рядом в колыбели или, когда она стала постарше, играет около матери. Эту картину он вызывал перед своим мысленным взором, если ему было одиноко или он готовился к битве. Сознание того, что близкие в безопасности, успокаивало его, а желание вернуться к ним побуждало на большее мужество и отвагу, чем бы отличился Пирс, будь он холост. Он заслужил новые высокие титулы, и Рожер наградил его за преданность еще более обширными землями.
Элан тоже многого достиг во время блистательного царствования Рожера. Теперь у него был титул эмира и земли в Италии, а также владения на Сицилии в Трапани и около Таормины. Благодаря связям Георгия он вложил деньги в дела с несколькими греческими купцами, плававшими с товарищами по Средиземноморью. И Элан и Пирс стали настолько богаты, что их состояние превзошло самые смелые мечты молодых людей.
Пробыв на Сицилии почти десять лет, восемь из которых он прожил с Пирсом и Йоландой, занимаясь наукой и будучи их домашним священником, отец Эмброуз собрался в Англию. Его туда позвали высшие духовные чины.
– Меня избрали возглавить аббатство Святого Юстина, в котором я жил перед тем, как уехать сюда, – объяснил Эмброуз друзьям. – Подозреваю, что выбор пал на мою скромную персону только потому, что я долго пробыл вдалеке и не участвовал в склоках, раздиравших аббатство в последние годы. Оказывается, даже монахи и священники не в силах уберечь себя от соблазна не вмешиваться в недостойные ссоры правителей. Мы ведь наслышаны о гражданской войне, разразившейся в Англии. Аббатство Святого Юстина – не тот пост, которого бы я желал, но чувствую, что обязан сделать все от меня зависящее, чтобы принести мир в этот Божий дом.
– Я уверена: вам это удастся, – сказала Йоланда, – но как мы справимся здесь без вас? Какой другой священник так будет радоваться нашим радостям и горевать вместе с нами в наших печалях? Дорогой дядя Эмброуз, кто будет выслушивать мои исповеди?
– Я знаю одного или двух священников, прибывших, как я когда-то, а Палермо изучать греческий и арабский, – успокоил ее Эмброуз. – Я до отъезда найду уважаемого святого отца, чтобы он заботился о вашей духовной жизни.
– Аббатство Святого Юстина, – задумчиво произнес Элан. – Оно ведь неподалеку от замка Бэннингфорд.
– Вообще-то оно ближе к Хафстону, – сказал Эмброуз. – Я обязательно по приезде пошлю вам известие о том, что поделывают наши старые друзья.
– И наши враги, – добавил Элан.
Эмброуз покинул Сицилию ранней весной лета Господня 1144. Однако лишь два года спустя первое его письмо из Англии дошло до Элана. В нем говорилось:
«Я прибыл благополучно к Рождеству, но застал аббатство в печальном запустении, так что праздновать не пришлось. На пути сюда я увидел, как разорена Англия этой ужасной войной между Стефаном и Матильдой. Все деревни в округе постоянно уничтожались, так что теперь у селян нет никакого желания снова все восстанавливать. Крестьяне боятся сеять, потому что воюющие армии крадут рожь и пшеницу до того, как их уберут с полей, оставляя крестьян голодать. Я все время молюсь о мире.
Барон Рэдалф все еще правит в Бэннингфорде и также в Хафстоне. Я выяснил, что леди, чье имя навсегда хранит твое сердце, остается до сих пор в башне, заточенная в своей комнате по приказу отца. Большего мне узнать не удалось, потому что, хотя земли Рэдалфа расположены не слишком далеко от Святого Юстина, но полностью изолированы и тем самым недоступны для соседей. Рэдалф почти не принимает гостей, жена его никогда не покидает замка. Люди, живущие на его землях, с чужаками не разговаривают. Каким-то образом, несмотря на все ужасы войны и перемены власти, Рэдалфу удалось сохранить свою независимость и, пожалуй, стать даже сильнее, укрепившись как на своих землях, так и на граничащих с ними, принадлежавших ранее Криспину».
Эмброуз заканчивал письмо прочувствованной молитвой о благополучии своих друзей в Палермо, особенно Элана, Пирса, Йоланды, Самиры и Георгия Антиохийского.
Не желая отягощать Пирса своими заботами, Элан не показал ему это письмо и не вспоминал Англию. Йоланда поправилась, разродившись очередным мертворожденным ребенком, и Пирс был очень встревожен состоянием ее здоровья. Да он и сам болел: воспалилась рана, полученная в сражении.
В это лето, находясь в море, Элан часто думал о возвращении в Англию. Джоанна, заключенная отцом в башню, взывала к любимому чуть ли не с другого края света. В его памяти образ ее слегка потускнел за годы, прошедшие со времени их последней встречи, но он собирался выполнить свою клятву и вернуться к возлюбленной. Элан набрался отваги и предложил Рожеру отправить его с посольской миссией в Англию.
– С какой целью? – осведомился Рожер. – Разве может король Англии поддерживать меня в моих постоянных битвах со Священной Римской империей? Или с византийцами, которым так хотелось бы убрать меня с Сицилии? Нет, друг мой, твои соотечественники ничем не могут мне в этом помочь, так что нет нужды в посольстве к властителю этой несчастной страны. Однако, если ты готов выполнить одно щепетильное задание, я пошлю тебя в Рим переговорить с папой, в чьей поддержке я очень нуждаюсь.
Так еще раз возвращение в Англию было отложено. Шли годы, и, верный своей присяге Рожеру, Элан плавал с его флотом под командованием Георгия в Италию, на Корфу, даже на Греческий полуостров. Кампании проходили успешно. Его награды и богатство накапливались. Будучи дома, в Палермо, он часто навещал Пирса и Йоланду. Самира звала его дядя Элан. Если бы не гнетущее чувство вины и любовь к узнице Рэдалфа Джоанне, он мог бы чувствовать себя почти счастливым.
Постепенно все в королевстве Рожера начало меняться. Поддавшись настойчивым уговорам своих советников, Рожер решил снова жениться.
– Тебе тоже надо подумать о браке, – сказал он Элану. – Ты, знаешь ли, не молодеешь, а мужчина не должен прожить свою жизнь в одиночестве. Никто никогда не займет в моем сердце место Эльвиры, но Сибилла Бургундская – женщина хорошая, и я буду с ней счастлив. Элан, ты должен, как я, жениться ради здоровой спокойной жизни, окруженной любовью жены и детей.
Но Элан не мог смириться с браком без любви и все чаще жалел о том, что клятва верности Рожеру удерживает его на Сицилии.
Женившись, Рожер больше, чем раньше, проводил времени в Палермо. Георгий также оставался дома. Оба старели, Георгий недомогал особенно часто, страдая от камней в почках и какой-то болезни, которая постепенно подтачивала его жизненные силы. Йоланда выхаживала Георгия во время частых болезней и оставалась в его доме иногда по нескольку дней.
В пасхальное воскресенье лета Господня 1154 в кафедральном соборе Палермо Рожер короновал своего старшего сына Вильяма соправителем Сицилии. Это был верный признак того, что старый воин понимал, как слабо его здоровье. На этом торжественном событии присутствовали вся знать королевства, а также многие из иностранных сиятельных гостей.
Вскоре после коронации и сопровождающих ее торжеств Георгий Антиохийский серьезно заболел. Долгие дни проводила Йоланда у его постели, но ни ее постоянная забота, ни искусство врачей не смогли его спасти. Георгий продержался с тяжкими муками до ранней осени и умер, когда старый год близился к концу. Похоронили великого Эмира аль-Бахра дождливым и ветреным декабрьским днем. Стоявшая между Пирсом и Эланом, Йоланда не переставала дрожать от горя и сознания невосполнимой потери.
– Тебе не надо было приходить на кладбище, – попенял ей Пирс. – Ты промокла и замерзла.
– Разумеется, я должна была прийти сюда, – отозвалась Йоланда. – А теперь мне надо позаботиться о поминках в его доме. Я принимала гостей дяди Георгиоса всю свою юность. Сегодня я приму их в последний раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42