Оригинал: harold Robbins, “A Stone for Danny Fisher”
Перевод: В. Вебер
Гарольд Роббинс
Камень для Дэнни Фишера
Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень?
От Матфея 7,9
Жене моей, Лил, которой я обязан.
Пролог
На кладбище Горы Сионской можно попасть по-разному. Можно поехать на автомобиле по многочисленным прекрасным дорогам Лонг-Айленда, можно проехать на метро, автобусе или троллейбусе. Много путей ведет на кладбище Горы Сионской, но на этой неделе нет из них такого, который не был бы переполнен толпами людей.
— С чего бы это так? — спросите вы, поскольку в буйном цветении жизни есть что-то пугающее в том, чтобы идти на кладбище за исключением определенных случаев. Но эта неделя, неделя перед Великими Святыми Днями, — как раз и есть один из таких случаев. Так как именно на этой неделе Господь Бог Иегова собирает вокруг себя своих ангелов и раскрывает перед ними Книгу Жизни. И твое имя записано на одной из этих страниц. На этой странице изложена твоя судьба на будущий год.
В течение этих шести дней книга будет открытой, и у тебя будет возможность доказать, что ты достоин Его доброты. В течение этих шести дней ты занимаешься актами благотворительности и послушания. Одним из этих актов и есть ежегодное посещение мертвых.
И чтобы удостовериться в том, что твой визит к усопшим замечен и должным образом учтен, ты подберешь на земле под ногами камешек и положишь его на могилу с тем, чтобы его увидел Ангел-свидетель, проходящий по кладбищу каждую ночь.
Вы встречаетесь в условленное время под аркой из белого камня. На камне над вашей головой высечены слова «Кладбище Горы Сионской». Вас шестеро. Вы неловко смотрите друг на друга, и губы с трудом выговаривают слова. Вы здесь все. Как бы по тайному согласию, не проронив ни слова все вы начинаете двигаться одновременно и проходите под аркой.
Справа от вас здание хранителя, слева — ЗАГС. Здесь, с указанием номера участка и похоронной конторы, даны адреса многих людей, которые ходили с вами по этой земле, и многих, которые ходили по ней до вас. Вы не останавливаетесь, чтобы подумать об этом, так как для вас все, кроме меня, принадлежат ко вчерашнему дню.
Вы идете по длинной дороге, отыскивая определенную тропу. Наконец вы видите ее: белые цифры на черном диске. Вы сворачиваете на эту тропу, читая глазами названия похоронных контор над каждым из участков. Имя, которое вы искали, теперь видно, это черные полированные буквы на сером камне, вы входите на участок.
Маленький старичок с седыми пропитанными табачным дымом усами и бородой торопится вам навстречу. Он робко улыбается, а пальцы его теребят маленький значок на лацкане. Это поминальщик из похоронного бюро. Он прочтет за вас молитву на иврите, этот обычай существует уже много лет.
Вы бормочете ему имя. Он кивает головой как птица, ему известна могила, к которой вы идете. Он поворачивается, и вы следуете за ним, осторожно переступая через тесно расположенные могилы, так как земля здесь дорогая. Он останавливается и указывает рукой, старой дрожащей рукой. Вы киваете, да это та самая могила, и он отступает.
Над головой гудит самолет, идущий на посадку на близлежащий аэродром, но вы не смотрите вверх. Вы читаете слова на памятнике. На вас снисходит мир и спокойствие. С вашего тела спадает напряженность. Вы подымаете глаза и слегка киваете чтецу молитвы.
Он делает шаг вперед и становится перед вами. Он спрашивает имена с тем, чтобы включить их в молитву. Друг за другом вы отвечаете ему.
Мать.
Отец.
Сестра.
Зять.
Жена.
Сын.
Его молитва похожа на напев, неразборчивая тарабарщина слов, монотонным эхом звучащая среди могил. Но вы его не слушаете. Вы наполнены воспоминаниями обо мне, и для каждого из вас я совсем другой человек.
Наконец молитва закончена, плакальщику заплачено, и он уходит куда-то еще выполнять свои обязанности. Вы оглядываетесь, пытаясь найти под ногами какой-нибудь камешек. Вы осторожно держите его в руке и, как остальные, по очереди делаете шаг вперед к памятнику.
Хотя холод и зимний снег, а также солнце и летний дождь близки мне с тех пор, как вы были здесь вместе в последний раз, мысли ваши опять такие же, какими они были тогда. Я хорошо запечатлен в памяти всех присутствующих за исключением одного.
Для матери — я испуганный ребенок, копошащийся у ее груди и ищущий защиты в ее руках. Для отца — я трудный ребенок, чью любовь было трудно завоевать, и все же она была такой же крепкой, как и моя к нему.
Для сестры — я смышленый младший брат, чьи проделки были причиной любви и страха.
Для зятя — я друг, с которым он делил надежду и славу.
Для жены — я любимый, который ночью рядом с ней боготворил алтарь страстей и соединился с ней в ребенке.
Для сына же, для сына я не знаю, кто я такой, так как он меня не знал.
Вот уже пять камней лежат на моей могиле, и ты, сын мой, удивленно стоишь там. Для всех остальных я реален, но только не для тебя. Тогда зачем же ты стоишь здесь и скорбишь о ком-то, кого ты и не знал. На душе у тебя груз детского неприятия. Ведь я тебя подвел. Тебе так и не пришлось похвастать, как это любят делать дети: «Мой папа самый сильный, или умный, или добрый, или самый любящий». В горестном молчанье со все возрастающим отчаяньем ты слушал такие слова, которые другие говорили тебе.
Не сердись и не проклинай меня, сынок. Если можешь, воздержись от суждений и выслушай историю своего отца. Я был человеком, а значит, был грешен и слаб. И хотя в жизни своей я наделал много ошибок и подвел многих людей, тебя я подвел не по своей вине. Послушай меня, прошу тебя, выслушай меня, сын мой, и узнай все о своем отце.
Вернись со мной к началу, к самому истоку. Ибо мы, бывшие одной плоти, одной крови и одного сердца, теперь сошлись все вместе в одной памяти.
День переезда
1 июня 1925 года
Я возвращаюсь к самому началу памяти, и это день моего восьмилетия. Я сижу в кабине грузовика и взволнованно разглядываю надписи на перекрестках. Огромный грузовик подъехал к одному из углов и притормозил.
— Этот квартал? — спросил водитель чернокожего грузчика, сидевшего рядом со мной.
Огромный негр повернулся ко мне.
— Этот квартал, мальчик? — спросил он, и на лице его сверкнули огромные белые зубы.
Я так разволновался, что едва мог разговаривать.
— Да, этот, — пропищал я. Я повернулся, чтобы лучше разглядеть улицу. Да, это она. Я узнал дома, которые были похожи друг на друга, перед каждым из них росло стройное молодое деревце. Она выглядела точно так же, как и тогда, когда мы ездили сюда с мамой и папой, в тот день, когда они купили этот дом мне на день рождения.
Тогда все улыбались, даже торговец недвижимостью, который продал отцу этот дом. Но папа не дурил. Он был настроен серьезно. Он сказал торговцу, что дом должен быть готов к 1 июня, потому что это мой день рожденья, и дом предназначен мне в подарок.
И он был готов к первому числу, как раз как этого хотел папа, потому что сегодня было первое июня, мне исполнилось восемь лет, и вот мы переезжаем.
Грузовик медленно повернул и поехал вдоль квартала. Было слышно, как шины вгрызаются в гравий на дороге, когда машина съехала с мощеной улицы.
На нашей новой улице еще не было асфальта. На ней был только серовато-белый гравий. Камешки погромыхивали, когда шины подхватывали и швыряли их на брызговики.
Я вскочил на ноги в кабине грузовика.
— Вот он — закричал я, показывая пальцем. — Вот мой дом! Последний в ряду! Единственный, что стоит особняком!
Грузовик начал тормозить и остановился перед домом. Я увидал нашу машину, которая стояла в проезде. Мама с моей сестрой Мириам, которая на два года старше меня, уехали раньше нас с буханкой хлеба и коробочкой соли, чтобы приготовиться к нашему приезду. Мама хотела, чтобы я поехал с ней, но мне хотелось проехаться на грузовике, а старший водитель разрешил.
Я попытался открыть дверь машины еще до того, как она остановилась, но негр держал на ручке свою руку.
— Погоди минутку, мальчик, улыбаясь сказал он. — Теперь ты здесь надолго.
Когда грузовик остановился, он открыл дверь. Вылезая из кабины, я второпях поскользнулся на подножке и растянулся на дороге. Я услышал, как кто-то вполголоса ругнулся, и затем почувствовал, как сильные руки подхватили меня и поставили на ноги.
Негр низким голосом сказал мне на ухо: «Ты не ушибся, мальчик?»
Я покачал головой. Вряд ли я мог тогда разговаривать, даже если бы и захотел, настолько я был захвачен видом своего дома.
Он был наполовину из буро-коричневого кирпича, а выше, вплоть до конька крыши был покрыт коричневой дранкой. Крыша была из черной дранки, а у фасада дома было небольшое крылечко, или что-то вроде этого. Таких красивых домов я еще не видал. Я глубоко вздохнул я горделиво огляделся, не смотрит ли кто-нибудь на нас. Но там какого не было. Изо всего квартала мы переехали сюда первыми.
Негр стоял рядом со мной.
— Да, хорошенький домик, — сказал он. — Тебе очень повезло, что ты завладел таким домом.
Я благодарно улыбнулся ему, потому что, когда я ему говорил, что папа подарил мне его на день рожденья, он лишь усмехался как и все.
Затем я взбежал по ступенькам и застучал в дверь. — Мама, мама, — завопил я. — Это я. Я уже здесь!
Дверь открылась, и в ней показалась мать, голова у нее была повязана какой-то тряпкой. Я протиснулся мимо нее в дом и остановился посреди комнаты. Все в доме пахло новизной. Краска на стенах, древесина лестницы, все было новенькое.
Я услышал, как мать спросила шофера, почему он так долго ехал. Ответ его я не расслышал, так как смотрел вверх на лестницу, но мама вернулась в комнату, говоря, что он тянул резину, потому что им платят повременно.
Я схватил ее за руку.
— Мама, где моя комната? — спросил я. Ведь у меня впервые будет своя собственная комната. До этого мы жили на квартире, и у нас с сестрой была комната на двоих. Затем однажды утром мама вошла к нам в комнату, когда я сидел в постели и смотрел, как одевается Мими. Мама посмотрела на меня, а потом за завтраком сказала, что мы собираемся купить дом, и что отныне у меня будет собственная комната.
А теперь она высвободила свою руку.
— Первая со стороны лестницы, Дэнни, — взволнованно ответила она. — А теперь не мешай. У меня много дел!
Я рванулся вверх по лестнице, и только каблуки ботинок громко застучали по ней. На лестничной площадке я задержался и огляделся. У отца с матерью была большая комната прямо, затем комната Мириам, затем моя. Я открыл дверь своей комнаты и тихонечко вошел в нее.
Это была небольшая комната, примерно три на четыре метра. В ней два окна, через которые виднелись окна дома напротив. Я вернулся и закрыл за собой дверь. Пересек комнату и прижался лицом к оконному стеклу, но так было неудобно, и я открыл окно.
Я смотрел на проулок между нашими домами. Прямо подо мной была крыша нового «пейджа», машины, которую только что купил отец, а дальше по проулку за домом был гараж. За гаражом не было ничего, кроме полей. Это была новостройка во Флэтбуше. Все эти участки когда-то были болотом, но городские власти их засыпали. За углом от нас строились еще дома похожие на наш, их можно было разглядеть, если высунуться из окна.
Я вернулся на середину комнаты. Медленно повернулся вокруг, рассматривая каждую стену.
— Моя комната, это моя комната, — еще и еще раз повторял я про себя.
Я почувствовал, как комок подкатил мне к горлу, очень странное чувство.
Как тогда, когда я стоял у гроба дедушки, держась за руку отца и гладя вниз на неподвижное белое лицо с маленькой черной ермолкой на голове, которая так контрастировала с простой белой простыней. Голос у папы был очень мягок. — Посмотри на него, Дэнни, — промолвил он как бы про себя. — Это конец, к которому приходят все люди, сейчас мы смотрим на его лицо в последний раз. — Затем папа склонился и поцеловал неподвижное лицо в гробу, и я сделал то же самое. Губы у дедушки были ледяные, и они не шевельнулись, когда я коснулся их. Какой-то холодок от них пробежал у меня по телу.
Рядом с гробом стоял какой-то человек с ножницами. Папа расстегнул пиджак, и человек отрезал у него кусочек галстука. Затем он вопросительно посмотрел на меня. Папа кивнул и заговорил на идише.
— Он его крови, — сказал он. Человек отрезал кусочек моего галстука, и к горлу у меня подкатил комок. Это был новый галстук, и одел я его в первый раз. Теперь уж мне не придется его поносить. Я посмотрел на отца.
Он опять смотрел на гроб, и губы у него шевелились. Я напряг слух, чтобы услышать, что он говорил, но ничего из этого не вышло. Он отпустил мою руку, она упала вниз, и я убежал к матери с комком в горле.
Вот и сейчас у меня было такое же ощущение. Я бросился на пол и припал к нему щекой. Пол был прохладный, а запах лака попал мне в нос, и у меня защипало глаза. Я закрыл их и несколько минут полежал так. Затем я повернулся и прижался губами к прохладному полу.
— Я люблю тебя, дом, — прошептал я. — Ты самый красивый дом во всем мире, ты — мой, и я люблю тебя.
Дэнни, что ты там делаешь на полу?
Я быстро вскочил на ноги и повернулся к двери, это была Мириам.
У нее на голове был повязан платок как у матери.
— Ничего, — неловко ответил я.
Она как-то странно посмотрела на меня. Видно было, что она никак не может сообразить, что же это я делал. — Мама велит тебе спуститься вниз и не путаться под ногами, — начальственно заявила она — Грузчики сейчас будут подымать мебель по лестнице. Я спустился вслед за ней. Новизна дома уже начинала меркнуть. На некоторых ступеньках под нашими ногами уже отошла краска. Мебель уже была в гостиной, а ковер, навернутый на бамбуковую палку, стоит в углу, готовый к тому, чтобы его развернуть, как только грузчики закончат. Мама стояла посреди комнаты. На лице у нее были следы грязи.
— Может быть я могу что-нибудь сделать, мама, — спросил я.
Я услышал, как Мириам презрительно фыркнула сзади меня. Она не любила мальчишек и считала, что они ни на что не годятся. Я разозлился.
— Ну, мама, же? — повторил я.
Мама улыбнулась мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54