— Герр Брауншвейгер, — начал я, — у меня к вам серьезный разговор. Будем беседовать здесь, стоя? Мой наглый тон сработал.
— Что вы, ваше превосходительство. Прошу вас наверх, в мой кабинет.
Мы поднялись по лестнице. Кабинет представлял собой просторную комнату, обставленную массивной старинной деревянной мебелью в тевтонском стиле, в небольшом камине уютно горел огонь. Хозяин кабинета жестом пригласил нас садиться в кресла, сам же устроился за письменным столом.
— Так чем же могу быть вам полезен? — произнес он едва ли не искательным голосом. Я уперся в него взглядом.
— Мне нужно знать, кто платит за оружие, которое с заводов фон Куппена в Восточной Германии доставляется в мою страну.
Брауншвейгер посмотрел на меня, на Марлен и вновь на меня.
— По-видимому, тут какое-то недоразумение, — сказал он. — Насколько мне известно, заводы производят только сельскохозяйственное оборудование. К тому же, об их торговых операциях я не знаю ровным счетом ничего. С фон Куппеном я работал много лет назад.
— Сколько именно, герр Брауншвейгер? — я не сводил с него взгляда. Он не ответил.
— До войны? После?
— Не понимаю, почему вас это интересует, мой господин, — натянуто ответил он, поднимаясь из кресла. — Не вижу никакого смысла в продолжении подобного разговора.
Я не двинулся с места. Вложив в свой тон максимальную угрозу, я заговорил:
— В ООН мы имеет доступ к значительному объему такой информации, которая обычно остается неизвестной для широкой публики, а иногда даже и для отдельных правительств, герр Брауншвейгер. О вашем прежнем сотрудничестве с фон Куппеном нам известно абсолютно все, и очень многое — о ваших теперешних связях и увлечениях.
Я, не торопясь, вытащил сигарету, прикурил, давая ему время вдуматься в то, что я сказал. С наслаждением выпустил дым, не отрывая взгляда от его лица.
— Сейчас мы вовсе не ставим своей целью копаться в прошлом. Мы не стремимся к тому, чтобы внести сумятицу в жизнь тех людей, что были когда-то связаны с фон Куппеном, особенно если эти люди продолжают сотрудничать с нами.
К счастью, Брауншвейгер заглотнул наживку.
— Как бывший управляющий производством, я не нес никакой ответственности за политику компании, вам это должно быть ясно, — проговорил он. — В сфере моих интересов лежало только производство.
— Однако вы состояли в нацистской партии, — спокойно заметил я.
Это было только моим предположением, но тут я не боялся ошибиться — посты, подобные тому, который занимал он, доверялись только своим людям.
— Причем вы были в ней довольно заметной фигурой, человеком, который не мог не знать, для чего предназначалась выпускаемая продукция.
Лицо Брауншвейгера побледнело. Он был не хуже меня осведомлен о том, что ближе к концу войны руководимые им предприятия вырабатывали девяносто процентов тех газов, которые с таким дьявольским успехом использовались в Дахау и Освенциме.
— Я ни о чем не знал, — натянуто произнес он. — Я был только подчиненным, выполнявшим приказы своих начальников.
— Звучит логично, однако вы должны отдавать себе отчет в том, что точно такие же доводы приводились каждым обвиняемым во время процесса в Нюрнберге.
— Я подданный Швейцарии, — живо отреагировал Брауншвейгер. — И нахожусь под защитой ее конституции. Я по-прежнему смотрел ему прямо в глаза.
— И долго, по-вашему, швейцарское правительство будет защищать вас после того, как ему станет известно, что вы продались нацистам?
— Но ведь оно ничего не сделало тем, кто помогал союзникам!
— Да, — терпеливо отозвался я, — только вы совершили одну непоправимую ошибку: вы поставили на тех, кто проиграл.
Брауншвейгер снял очки, посмотрел на меня, вновь надел очки.
— Ничего не выйдет. Даже если бы я хотел предоставить вам эту информацию, я не смог бы этого сделать, так как у меня нет к ней доступа.
— Очень жаль, герр Брауншвейгер, — я поднялся. — Надеюсь, вы понимаете, что вас могут обязать к даче показаний в суде? — Я повернулся к Марлен. — Пойдемте, фрау фон Куплен, — официальным тоном обратился я к ней. — Дальнейший разговор представляется мне абсолютно бессмысленным.
— Одну минуту, ваше превосходительство!
Я вновь обернулся к Брауншвейгеру.
— Если бы я смог достать интересующую вас информацию, те, другие дела... они будут... — Он не закончил фразу.
— Они будут забыты. Никто о них не узнает. — Сам я не был до конца в этом уверен — а вдруг кому-нибудь в голову взбредет доказать то, что я выяснил благодаря своей интуиции?
Брауншвейгер снова снял очки и принялся носовым платком протирать стекла.
— Это будет не так просто. Мне потребуется несколько дней.
— Сегодня вторник, — бросил я. — Моим людям даны инструкции передать ваше досье в пятницу утром. Если, конечно, до этого они не получат от меня иных указаний.
— Нужную вам информацию вы получите самое позднее в четверг вечером.
— Я остановился в «Гранд-отеле». Пойдемте, фрау фон Куппен.
Пока мы с Марлен шли к двери, герр Брауншвейгер стоял, вытянувшись по стойке «смирно».
В четверг утром Марлен, пристроившись у меня за плечом, читала документы, присланные Брауншвейгером со специальным курьером. На лице ее было недоумение.
— Что это значит?
— Это значит, что мы возвращаемся в Париж, — ответил я с усмешкой.
Если все будет складываться так, как я рассчитывал, то даже Роберт не посмеет скрыть от меня те факты, которые он отказался предоставить мне во время нашего с ним разговора.
22
Репортеры набросились на нас, как стая голодных волков, когда мы спустились с трапа самолета в Орли. Французские газетчики, привыкшие носом чуять скандал, лезли из кожи вон. В глаза ударили фотовспышки. Кто-то из писак размахивал над головой листком, где был набран заголовок таким жирным шрифтом, что его можно было прочесть за квартал. «Франс суар» сообщала своим читателям:
ДИПЛОМАТ-ПЛЕЙБОЙ НАСЛАЖДАЕТСЯ ШВЕЙЦАРСКОЙ ИДИЛЛИЕЙ С БЫВШЕЙ НАСЛЕДНИЦЕЙ ФОН КУППЕНА!
Взяв Марлен под руку, я кое-как пробился через толпу. Меня душила злоба — больше на себя, чем на них. Подобный поворот событий следовало предвидеть. При всех проблемах, которые предстояло решить, именно таких осложнений мне как раз и не хватало.
Когда мы уже почти добрались до машины, какой-то излишне настойчивый репортеришка преградил нам дорогу.
— Вы собираетесь сочетаться браком? Я со злобой уставился на него, не произнеся ни слова в ответ.
— Зачем вы ездили в Швейцарию?
— Чтобы отдать в ремонт часы, идиот! — я грубо оттолкнул его в сторону.
Следом за Марлен я уселся в машину. Как только мы отъехали, ко мне повернулся Котяра, сидевший рядом с водителем.
— У меня для тебя телеграмма.
Я вскрыл протянутый им голубой конверт. Прочесть текст не составляло никакого труда — президент не позаботился даже о самом примитивном коде: ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ В ЕВРОПЕ. ВОЗВРАЩАЙСЯ В НЬЮ-ЙОРК. СЕЙЧАС НЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ИГРИЩ.
Игрища. В Кортегуа это слово значило только одно: разнузданная оргия, пир во время чумы. В раздражении я скомкал листок.
Марлен смотрела на меня широко раскрытыми глазами.
— Плохие новости?
— Нет. Просто мой президент начинает мыслить так же примитивно, как и прочие смертные. Он думает, что я здесь развлекаюсь.
Глаза ее блеснули смехом.
— Но и я надеюсь, что ты не скучал. Посмотрев на нее, я не смог сдержать улыбки.
— Нет, в целом все было очень неплохо.
— Так я и думала. — Она рассмеялась. — Боюсь, что я целую неделю теперь не смогу войти в нормальный рабочий ритм.
Услышав в трубке мой голос, Роберт удивился.
— Я был уверен, что ты в Швейцарии. Видимо, он не забывал читать газет.
— Я был там. Нам необходимо встретиться, и как можно быстрее.
— Сегодня я чрезвычайно занят, — не без колебания ответил он.
— Это слишком важно. — Я должен был увидеть его сегодня же. Была пятница, а по субботам банки в Швейцарии не работают.
В трубке повисло молчание.
— Я обедаю с отцом у Крильона. Составишь нам компанию? Уверен, отцу будет приятно тебя увидеть.
— Решено.
— Вы прекрасно выглядите, сэр.
Барон, старый прагматик, бросил на меня проницательный взгляд.
— Очень любезно с твоей стороны, но правда заключается в том, что я не молодею.
Он обменялся с сыном понимающим взглядом. Я посмотрел на Роберта. Вид у него был встревоженный, если не огорченный.
— Отец страдает от непонятных болей, и я все время пытаюсь убедить его в том, что это не более чем издержки возраста.
Барон рассмеялся.
— Откуда тебе знать это? Ведь старею-то я, а не ты. Принесли кофе, барон изящным жестом поднес чашку ко рту.
— Я получил на днях письмо от Каролины, она пишет, что видела тебя несколько недель назад в Нью-Йорке.
— Мы встретились с ней в «Эль-Марокко».
— А, «Эль-Марокко», — барон улыбнулся. — Это нечто вроде клуба, кого там только не бывает. Да, если вам нужно что-то обсудить, приступайте. Хотя энергии во мне и поубавилось, но интерес к делам не угас.
— Благодарю.
Я действительно был признателен барону. Обед подходил к концу, а Роберт, казалось, вовсе не был расположен начать разговор. С явно недовольным видом он заявил:
— Если это будет продолжением той нашей беседы, мой ответ останется прежним — нет. Наша позиция тебе известна.
— Я тебя ни к чему не подталкивал, не стану делать этого и сейчас. Но, может быть, ты пересмотришь свою позицию.
Роберт с упрямым выражением хранил молчание.
Барон с любопытством следил за нами. Несмотря на сгущавшуюся атмосферу он вытащил длинную тонкую сигару и не спеша, со вкусом раскурил ее.
— Пока я и понятия не имею о предмете вашего разговора, — сказал он, но не мое это было дело — ставить его в известность о происшедшем.
Роберт посмотрел на отца.
— Даксу понадобилась закрытая информация о нашем банке в Швейцарии. Я отказался предоставить ее.
Барон медленно кивнул головой, глядя на кончик сигары.
— Роберт прав, — спокойно заметил он. — И тут дело не только в соблюдении юридических норм, это еще и вопрос этики.
— Понимаю, сэр. Но для меня эта информация имеет жизненно важное значение.
— Настолько важное, что ты обращаешься к другу с просьбой, выполнение которой подорвет к нему доверие людей?
— Больше того. Настолько важное, что в случае необходимости я, не задумываясь, пожертвую дружбой.
Некоторое время барон молчал, затем повернулся к сыну.
— Ты давно знаком с Даксом?
Роберт с удивлением посмотрел на отца.
— Ты и сам знаешь это не хуже меня.
— Обращался ли он к тебе прежде с подобной просьбой? Роберт покачал головой.
— А вообще с какой-нибудь просьбой?
— Нет.
— Приходилось ли тебе прибегать к его помощи? Голос барона звучал мягко, однако Роберт явно чувствовал себя не в своей тарелке.
— И опять же ты хорошо знаешь, что да.
— Конечно, я многое помню. Как во время войны Дакс помог вам обоим, тебе и твоей сестре, а ведь его даже никто не просил об этом. Как помог он всем нам, когда у нас возникли трудности с нашим кузеном. И тогда он тоже не колебался.
— Это совсем другое дело, — упрямо ответил Роберт. — Никто же не требовал от него жертвовать чьим-то доверием.
— Так-таки и не требовал? — голос барона сделался ироничным. — Если я не ошибаюсь, мы просили, чтобы он ради нас солгал. А когда один человек лжет другому, пусть даже его и спровоцировали на это, такой поступок означает не что иное, как злоупотребление чужим доверием. Разве нет?
— Нет! — яростно возразил Роберт. — Тогда речь шла о бизнесе. В той ситуации мы действовали совершенно нормально.
— Может быть, и нормально. А с точки зрения морали?
— Мораль не имеет к этому никакого отношения! — Роберт явно злился. — Тебе легко рассуждать о морали!
— Вовсе нет, — улыбнулся барон. — Я первый сознаюсь в том, что далеко не все, что я в своей жизни делал, соответствовало моим собственным моральным представлениям. И, вынужден признать, что вполне может случиться так, что мне еще не раз придется идти против себя. Но действовал я, всегда отдавая себе полный отчет в том, что делаю. И никогда не пытался обмануть себя, как ты это сейчас хочешь сделать.
Роберт молча смотрел на отца.
Барон повернулся ко мне.
— Мне очень жаль, Дакс, что ничем не могу помочь тебе. Надеюсь, ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы поверить, если я скажу тебе: будь у меня малейшая возможность, я бы предоставил тебе всю необходимую информацию.
— Я верю вам, сэр. Барон поднялся.
— Мне пора. Нет, не нужно вставать. Всего доброго, Дакс...
— Всего доброго, сэр. Барон повернулся к сыну.
— Роберт, — проговорил он негромко, — старый дурак — это еще не самое худшее. Куда опаснее дурак молодой, который уверен в том, что ему больше нечему учиться. Тебе нужно учиться слушать.
— Я все слышал, — немногословно ответил Роберт, — и ответ мой останется прежним!
— Значит, ты услышал не все. Я, например, хорошо помню, как Дакс сказал, что не будет тебя ни к чему подталкивать, если ты добровольно изменишь свою позицию. Насколько я его знаю, это может значить только одно, а именно: он в состоянии принудить тебя дать ему эту информацию вне зависимости от того, хочешь ты этого или нет.
Роберт бросил на меня быстрый взгляд, лицо его покраснело, и тут же отвел глаза в сторону.
Мягким жестом барон положил ему на плечо руку. — Сынок, принимая во внимание то, чем ты или, вернее, мы обязаны Даксу, не будет ли более разумным чуть расширить твое понятие о так называемой этике? Дав Другу то, в чем он нуждается, ты избавишь его от неприятной неизбежности превратиться в твоего врага.
В полном молчании мы с Робертом следили за тем, как барон пробирается между столиками к выходу. Затем взгляды наши скрестились.
— Отойдя от дел, отец стал мягким и сентиментальным, — Роберт деланно рассмеялся. — Как, собственно, и следует в его возрасте.
Внезапно я разозлился, и то, что Роберт сказал только что о своем отце, лишь подстегнуло меня. Как же так получилось, что человек, знающий так много, почти ничему не научился?
— Боюсь, что последующие минуты смогут и тебя состарить, — произнес я с усмешкой.
— Брось, Дакс! — Роберт расхохотался. — Такими штучками ты мог одурачить моего отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102