Стоит ли обращать внимание на все эти унижения, которые от одного прикосновения руки Кэти изгладятся без следа? И все-таки он не мог не обращать на них внимания.Поверенный барона был приветливый и дородный мужчина, но, ах, какой деловитый! Он внимательно, делая заметки, выслушал рассказ, который Тони благодаря неоднократным повторениям излагал теперь очень бегло. Затем он погрузился в раздумье, рассеянно постукивая карандашом по выпяченным губам.— Вам не имеет смысла разыскивать этого спекулянта еврея, — заявил он. — Во время войны и сразу после нее была такая бешеная спекуляция недвижимостью, стольким семьям пришлось сбывать свое имущество за гроши. Тысяча шансов против одного, что этот субъект и не помнит ваших друзей и ничего о них не знает, даже если предположить, что он купил дом у них, а не у какого-нибудь другого еврея перекупщика. Вам, пожалуй, пришлось бы опросить половину гетто и без всякого успеха, ха-ха!— Не могли бы вы мне что-нибудь посоветовать? — спросил Тони с отчаянием.— Разумеется. Обратитесь в ваше посольство и в полицию.— Неужели нет других путей? Вы сами понимаете, мне не совсем удобно обращаться в полицию по такому совершенно частному делу.— Вы можете обратиться в какое-нибудь частное сыскное агентство, но это довольно дорого и на них не всегда можно положиться. Если у вас есть какие-нибудь основания скрывать это от полиции, они способны немедленно донести на вас.— Нет, никаких оснований скрывать что-либо у меня нет, — стараясь говорить как можно увереннее, отвечал Тони, заметив, что тот ему не верит. — Пожалуй, действительно мне лучше будет прямо обратиться в полицию.— Да, это самое лучшее. Полицейское управление помещается на Шоттен-Ринге, номер одиннадцать.Тони поблагодарил и, с трудом преодолевая чувство неловкости, спросил, сколько он должен за совет.Поспешный отказ от вознаграждения за столь незначительную услугу, оказанную доброму знакомому Столь высокопоставленного клиента, как барон фон Эренфельз, убедил Тони в том, что ему непременно следует что-нибудь дать. Он вынул сложенный банкнот в пятьдесят крон, положил его на стол и с поклоном удалился.Опять он зашел в тупик: Оставалось или обратиться в полицию, или признать себя побежденным. Тони дошел до такого отчаяния, что был близок к самоубийству, а толпы оборванных нищих, просивших милостыню, действовали на него отнюдь не ободряюще.Его терзала мысль, что Кэти, его милая, нежная Кэти тоже, может быть, просит милостыню на одной из улиц этого ужасного города, вычурная роскошь которого казалась насмешкой над вопиющей нуждой его жителей. В карманах Тони всегда было много мелочи, и он никогда не отказывал ни одному нищему из суеверного чувства, что эта ничтожная подачка, быть может, зачтется ему и какая-то сверхъестественная сила поможет найти Кэти. Но и раздавая милостыню, он сознавал всю глупость и бессмысленность своих надежд. Что ему зачтется? Какая же это заслуга, если даешь в надежде получить несравненно больше? Да к тому же он не верил в бога, меньше всего в какого-либо из многочисленных христианских богов, даже в его Величество Капитал.Прошло три дня, прежде чем он набрался решимости пойти в полицейское управление, три дня самоистязания, отчаянной борьбы с самим собой, бесконечного блуждания по улицам, ресторанам, магазинам, кафе, церквам, общественным садам — Народному парку, Городскому парку, Аугартену и главным образом по Пратеру, где он вглядывался в женские лица, с замирающим сердцем следил за женскими фигурами или присматривался к их походке. Везде ему чудилось какое-то сходство с Кэти. Сколько раз ему казалось, что он видел, как она мелькнула вдали и исчезла в толпе. Конечно, это был не кто иной, как она, Кэти. И, задыхаясь от волнения, он бросался в погоню, он бежал, боясь потерять ее в толпе, и старался во что бы то ни стало заглянуть даме в лицо.Он устремлялся за этими обманчивыми видениями по улицам и аллеям Пратера, в магазинах, трамваях и автобусах, даже в кино. Разумеется, женщины думали, что он преследует их с любовными целями. Он испытывал облегчение, когда они оглядывались на него сердито или презрительно. Когда же они замедляли шаг и бросали манящие взгляды, он холодел от ужаса и ночью видел себя во сне гоняющимся за женщинами или спасающимся от преследования несметного множества этих фурий.Бесконечное блуждание по улицам, часто под дождем и почти всегда в холод, так измучило его, что утро четвертого дня он провел в постели. Он пробыл в Вене уже целую неделю, его скудный запас денег иссякал; измученный, несчастный, он не добился ничего, ровно ничего. Он лежал в постели, давая отдых своим ноющим ногам, и предавался мрачным мыслям.Часов в двенадцать он встал, тщательно побрился и оделся, заказал хороший завтрак, но через силу поел и отправился в главное полицейское управление. Ему стоило некоторого труда проникнуть туда и еще большего — добиться свидания с кем-нибудь из начальствующих лиц, но настойчивость, терпение и банкноты преодолели и это препятствие. Следуя за полицейским по коридору в какую-то канцелярию, Тони чувствовал, что нервы его взвинчены до крайности. Это объяснялось отчасти той непреодолимой нервозностью, которая охватывает всякого ни в чем не повинного человека при личном соприкосновении с полицией, а отчасти возникшими в последнюю минуту сомнениями в целесообразности его поступка. Он твердо решил не называть имени Кэти до тех пор, пока он не убедится, что это не причинит ей вреда.С чувством облегчения он убедился, что полицейский чиновник — военный. Тони всегда чувствовал Себя увереннее с военными, полагаясь на их прямодушие, пусть даже и при более грубом обращении.Он щелкнул по-военному каблуками, поклонился, ему коротко, по-военному, ответили, и он еще раз повторил свою историю.— И вот, так как все другие способы ни к чему не привели, — заключил он, — я обращаюсь к вам по совету поверенного в делах барона фон Эренфельза.— Вы дружны с бароном фон Эренфельзом?— Этого я не могу сказать. Просто знаком. Но он был так добр, что постарался помочь мне.Офицер посмотрел на Тони сверлящим взглядом, столь хорошо знакомым ему по полковым канцеляриям, и спросил:— Что же вам от меня угодно?— У вас, разумеется, есть архивы, именные списки. Не можете ли вы распорядиться навести по ним справку и сообщить мне, где проживает в данное время интересующая меня семья.— Довольно странно, что вам неизвестен адрес лиц, которых вы называете своими друзьями.«Боже мой, — подумал Тони, — он принимает меня за мошеннику, который придумал какой-то новый трюк для выманивания денег».— В этом нет ничего странного, — запротестовал он. — Как вам известно, в течение нескольких лет всякие сношения с Англией были прерваны. Я приезжаю сюда и узнаю, что мои друзья продали свой дом. Дом столько раз переходил из рук в руки, что не представляется возможным найти их по этим следам.Военный несколько мгновений раздумывал, по-прежнему не сводя с Тони глаз, и хотя Тони не чувствовал за собой никакой вины, все же по спине у него поползли мурашки и предательская краска залила ему лицо.— У вас есть какие-нибудь документы? — тон был довольно резкий.Тони предъявил паспорт, который тщательно осмотрели и вернули ему.— А еще? Какие-нибудь деловые бумаги или письма к высокопоставленным лицам?— Нет. У меня есть только аккредитив, выданный одним из английских банков.Аккредитив тоже осмотрели и вернули.— Я не склонен давать просимые вами сведения, пока вы не представите нам более основательных документов. Во всяком случае, я полагаю, что вам придется получить разрешение министра внутренних дел.— Но как же я могу его достать? — неосторожно воскликнул Тони.— Это ваше дело. Вы можете обратиться в министерство через вашего посла.— Значит, вы ничего не можете сделать?— Ничего.Это сопровождалось довольно суровым взглядом, который, казалось, говорил: «Считайте, что вы еще счастливо отделались, если вас не арестовали как подозрительную личность».Разговор, по-видимому, был исчерпан.— В таком случае, простите, — сказал Тони и повернулся, чтобы уйти.— Одну минуту, — окликнул его чиновник. — Где вы остановились?Тони назвал отель и адрес.— Вы зарегистрировались в полиции?— Да.— Покажите удостоверение.Удостоверение подверглось такому же тщательному осмотру, как и прочие документы.— Хорошо, можете идти.И Тони вышел, держась очень прямо, не поклонившись и не отдав чести. Это было неосторожно с его стороны, но не мог же он допустить, чтобы этот тупой солдафон вообразил, будто он запугал его.Тони возвращался в отель пешком, дрожа от бешенства и негодования. Что за тупица, что за грубая скотина! Но ведь и везде то же самое. И вдруг все его раздражение пропало, и он весь поледенел, представив себе с убийственной ясностью, что последняя его карта бита, окончательно и бесповоротно. Хорошо бодриться и говорить себе: «Faites dormer la Garde» [82] Пустим в ход гвардию (фр.)

.Но теперь уж больше нечего пускать в ход. Ему вспомнилось, как в конце войны английские солдаты кричали пленным немцам: «Kaputt, Fritz!» [83] Капут, Фриц (нем.)

— и вот теперь он сам почувствовал всю горечь этого kaputt, Больше уже нечего делать — просто и ясно. Его снова охватило чувство яростной злобы против тупого полицейского, он решил уложить свои вещи и немедленно покинуть Вену. Да, убраться отсюда. Признать себя побежденным и уехать.Однако еще задолго до того, как он добрался до отеля, Тони поймал себя на том, что тревожно вглядывается в лица проходящих женщин, жадно продолжая свои мучительные безнадежные поиски. Он решил еще раз пройтись по Пратеру. Правда, шел дождь, но все-таки она могла быть там. И когда он уже в который раз прошелся напрасно и уже стало смеркаться, бросился в другой квартал и принялся беспокойно рыскать там. Он два раза купил ненужные ему сигареты, чтобы иметь достаточно мелочи Для нищих.Он провел в Вене еще два дня в безнадежном, неистовом отчаянии, все еще не в силах отказаться от этих явно нелепых поисков, не в силах уехать, пока еще оставалась хоть малейшая искорка надежды.Бледный, измученный, чуть не падая от усталости, он обходил улицу за улицей, его толкали, смотрели на него с изумлением, а он без конца шептал про себя:«Кэти, Кэти, где ты, моя Кэти? Почему я не могу найти тебя? Потеряна, потеряна навсегда!»На второй день после свидания с начальником полицейского управления поздно вечером его вдруг осенила новая мысль. Да, поиски безнадежны, да, он должен примириться с тем, что уедет из Вены без Кэти, без всякой надежды когда-либо снова увидеть ее, но хоть по крайней мере он может сказать последнее прости воспоминаниям об их любви, взглянуть в последний, самый последний раз в небо, на море и скалы, где они так страстно любили друг друга и строили планы такого прочного счастья. Да, сказать последнее прости, посетить приют влюбленных и со смертельной болью в душе от всего сердца проститься навсегда со своей любовью и юностью. IX Оставалось не более четверти часа до маленькой гавани Эа, когда Энтони, едва передвигая ноги, медленно и вяло вышел на палубу парохода. Все тело его ломило от усталости после бесконечного путешествия из Вены в Неаполь, хотя он после этого проспал почти десять часов у себя в каюте. Какое путешествие! Сколько раз он проклинал себя и свое упрямство, заставлявшее его продолжать это сентиментальное паломничество, которое в лучшем случае было чем-то вроде духовного самоубийства, последнего удара кинжалом, чтобы убедиться, что мертвый действительно мертв.Темно-синее море колыхалось тяжелой, но уже спадающей волной, и Тони смотрел на громадные языки белой пены, лижущие подножие изрезанного утеса, и слушал отдаленный гул прибоя. Утро было безоблачное и безветренное, уже пронизанное бледным сиянием южного ноябрьского солнца, и туманы отступили к более высоким вершинам. Мягкие очертания Эа четко вырисовывались во всей своей неувядаемой красе; сверкающие белые кубики домов казались вставленными в металлическую оправу золотой и бронзовой листвы. Только сосны и оливковые деревья отчетливо сохраняли зеленые тона.Поглощенный своими мыслями, Тони почти не замечал всей этой красоты; ужасные дни в Вене стояли перед ним как кошмар, от которого он еще не вполне очнулся. А бегство оттуда было едва ли не самым страшным. Бесконечная волокита с получением итальянской визы, езда по мокрым, туманным улицам ранним утром на Южный вокзал, нестерпимая мука той минуты, когда поезд тронулся, неумолимо подчеркивая безуспешность его поисков; долгая, унылая тряска в вагоне, окутанный туманом пейзаж с редко мелькающими там и сям снежными горами, бесчисленные остановки. Затем допросы на итальянской границе, кишащей чиновниками с наглыми солдатами.Италия cock-a-hoopissima [84] Напыжившаяся от хвастовства (смешан, англ, и итал.)

. Забыто Капоретто [85] В 1917 году во время империалистической войны итальянцы

. Забыт и тот факт, что через Пьяве переправились англо-французские войска. Войну выиграла Италия. Не было ни французов, ни русских, ни англичан, ни американцев. Все совершила одна Италия, уже спешившая запечатлеть свои победы золотыми буквами на мраморе всех площадей от Триеста до Сиракуз. Но кому это было интересно? Во всяком случае, не Тони.А какой унылой может быть Италия под тучами и Дождем! Венеция, пропитанная туманом, Милан с ледяной изморозью, Болонья — грязевая ванна, Апеннины — сплошная завеса мглы, Флоренция, зябнувшая под небом, подобным нью-кастльскому. И каким контрастом со всем этим фанфаронством и криками о победе выглядят еле ползущие, грязные, неумело управляемые, набитые до отказа поезда. Словно итальянцы утратили свою прежнюю сердечность и простоту людей, привыкших к тяжелому труду, и сохранили только склонность к распущенной бестактности и дерзкое любопытство. Ему скоро надоели их назойливые расспросы и сетования на жестокость англичан в вопросах угля и курса лиры, одни и те же фразы, которые бросали ему, как будто он лично был за это ответствен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74