— Он поднял другую фотографию, мрачного молодого человека в мундире. — Это Джозеф, мой средний. Работает в полиции в Ред-Блаф. Четыре года не показывался дома. — Еще одна карточка, мальчик лет десяти. — Кении, младшенький. Карточка старая, сейчас ему, должно быть, уже двадцать. Дома не показывался с шестнадцати лет. Открытки присылает — Гонконг, Западный Берлин... — Он снова засмеялся. — Не думали, что я уже такой старый, а? Пятьдесят пять мне. Правда, правда. Странная у нас жизнь, скажу я вам. Если бы мои старики встали из могилы, боже их оборони, они бы глазам своим не поверили. Дом в Дейли-сити, большой белый бассейн, для супруги — биде... — Он оглянулся на чемодан между флагом и дверью.
— Ну что ж, весьма вам признателен, — сказал доктор Алкахест еще официальнее, чем Фьоренци, развернул свое кресло и стремглав покатил к дверям. Но на пороге задержался; сверхчувствительные его ноздри наполнял химический запах серо-коричневого ковра, прошлогодних бланков в шкафах, дезодоранта «Старый аромат», которым пользовался Фьоренци. — Очень жаль. — Его слабые глаза влажно блеснули.
Фьоренци где-то у него за спиной спросил:
— Вы верите в летающие блюдца?
Но в это время зазвонил телефон, и, пока доктор Алкахест разворачивался, чтобы посмотреть ему в лицо, начальник Бюро розыска исчез.
Полицейский комиссар был человек занятой. На телефонные звонки он отвечал, чтобы звонили позднее, перебирал во время разговора бумаги на столе, делал записи себе на память, тыкал сигару в пепельницу, потом в рот, потом снова в пепельницу. Был он огромный, расплывшийся, так что проволочные дужки очков врезались ему глубоко в мясо. На столе перед ним стояли бутылочки со всевозможными таблетками. Алкахест, не постеснявшись, приложился к своей фляге и снова сунул ее в карман, но комиссар ничего этого не заметил.
— У нас тут лучшая в стране бригада по борьбе с наркотиками, — произнес он, быстро перевернул страницу в блокноте и сделал запись. — Никто нас не ценит. Мы проводим по пять, шесть, семь облав в неделю. Крупных облав, не просто там по мелочи. Сжигаем их тоннами. — Он отер мясистый лоб.
— Где, позвольте узнать? — спросил доктор Алкахест.
Но полицейский комиссар не расслышал, потому что закашлялся, а потом снова стал сосать сигару. Доктор Алкахест дрожащей рукой запрокинул флягу, сделал глоток. У него чесались пальцы, подмывало выкинуть какую-нибудь опасную штуку. Он засунул флягу обратно в карман.
— Думают, это все психи и несовершеннолетние, — продолжал полицейский комиссар. — Ошибка, можете мне поверить. — Он перевел дух. — Врачи и юристы, военнослужащие. Вся страна скурвилась. Коммунистическое подстрекательство. Университетские профессора. — Он выхватил из стопки еще один документ и пробежал его глазами. — Вы бы не поверили, что делается на этих вечеринках. По шестеро, по семеро в одной постели.
Доктор Алкахест на мгновение припомнил запах и окрылился душой; но запах тут же улетучился, ушел в глубины его существа, и вызвать его снова он был не властен.
— А вашу просьбу я удовлетворить не могу, — говорил полицейский комиссар. — Весьма сожалею. Ценю ваш интерес. Рад слышать, что есть еще настоящие американцы. — Он выдернул сигару изо рта, посмотрел на нее и быстро, как кошка, пихнул обратно себе в зубы, а сам потянулся за бутылочкой с таблетками. — У нас на этот счет есть директивы. Может, вы и годитесь, но у нас директивы. — Он вытряхнул две таблетки. — Наши осведомители все больше из молодых. Студенты, например. Чтобы могли втереться к этой публике, вроде как свои. Отрастить, как у них положено, бороду покосматее, и вообще, чтобы видик как из помойки. — Он засмеялся: — Ха-ха-ха! А вы... — Он скользнул по Алкахесту торопливым взглядом и снова занялся бумагами. — Нет, исключено, — сказал он.
— Я бы мог втереться к врачам и юристам, — просительно проныл доктор Алкахест. Он держался за флягу и прижимал руку к груди. Наполнившая кабинет табачная вонь вызывала у него головокружение, спазмы в желудке. — Весьма сожалею. — Полицейский комиссар выдул струю дыма. Он шлепнул одной бумагой об стол и тут же схватил следующую. — Они не главный наш объект. Засудить трудно. Это как мухи: бьешь не ту, что села на чашку, а ту, что на стене, где не промажешь. — Выдул дым, глотнул воздуха. — Так что сами видите, как у нас дела обстоят. Ценю ваше предложение. — Вдруг, совершенно неожиданно, положил сигару и воздвигся над столом, словно вынырнувший кит, выбросив к Алкахесту правую руку. — Ценю ваше предложение.
Доктор Алкахест рывком подкатил свое кресло сбоку к столу, чтобы пожать руку полицейскому комиссару. Соблазн нахулиганить становился все сильнее. Вот сейчас он натворит что-нибудь эдакое, неразумное, и будет вышвырнут с позором, и тогда уж не видать ему того мотобота. Он затаил дыхание. Жирная комиссарская рука сдавила ему кости.
— Я так понимаю, — рассуждал комиссар. — Из американцев теперь мало кто любит закон. — Глотнул воздуха. — Наверное, девять десятых населения против всех наших установлений. Я своим оперативникам так и говорю: «Те немногие из нас, кто остался — жалкая горстка, можно сказать, — должны теперь поднавалиться на постромки плечом к плечу, чтобы сохранить наш американский образ жизни, свободу и демократию для всех, а остальных упрячем за решетку». — Комиссар хохотнул: — Го-го-го! — размалывая Алкахесту кисть.
И тут на доктора Алкахеста вдруг напал кашель, а за ним и сильная судорога, инвалидное кресло под ним опрокинулось и вышвырнуло его на пол у ног полицейского комиссара. Изумленный комиссар даже не заметил, что при этом его курящаяся сигара упала — или была сброшена — из пепельницы в корзину.
— Вы как, ничего? — тонким голосом спросил он, краснея как рак.
— Все в порядке, — кашляя, отозвался с полу доктор Алкахест. — Со мной бывает. Чепуха. — Смех душил его, корежил мертвенно-бледное лицо.
Комиссар быстро поставил кресло на колеса и легко, как мешочек о перьями, поднял доктора Алкахеста.
— Ужасно, — простонал он. — Надо вызвать доктора.
— Нет, нет! — успокоил его Алкахест. — Я сам доктор. Совершенно незачем. Не беспокойтесь. — Он уже катился к выходу. Комиссар обежал его и успел распахнуть перед ним дверь. — Благодарю! Благослови вас бог! — произнес на прощание доктор Алкахест. Он украдкой оглянулся и тут же опять устремил взгляд вперед. Из-за комиссарского стола поднимался столб пламени.
Уборщице Перл просто не приходило в голову — до сих пор по крайней мере — пожалеть доктора Алкахеста, как не приходило в голову пожалеть старую даму, которая просила милостыню у входа в магазин, стоя со шляпкой в руке и благочестиво повторяя: «Благослови вас бог» — всякий раз, как в нее падала монетка. Она пошла за ним просто потому, что он, похоже, сумасшедший и ее долг перед самой собой — это выяснить, чтобы подыскать себе тогда другую работу. А так, с бухты-барахты, такое место не бросают. Платил он хорошо, район безопасный, работа легкая и не унизительная. Если выяснится, что он будет платить и дальше, тогда ее долг перед самой собой — и перед ним тоже — остаться у него. И кроме того, хотя в ванной у него воняло и хотя ее просто тошнило смотреть, как он ест (он иногда съедал при ней устрицу со стаканом белого вина), и хотя она точно знала, что он за ней подглядывает в замочные скважины, тем не менее он ни разу не сделал попытки дать ей шлепка или хапнуть за грудь, и она, на свой хмурый лад, была ему за это благодарна. Слыхала она про этих пожилых белых джентльменов.
Но постепенно, следуя за ним по пятам — выглядывая из-за угла, прячась за газетным стендом, ну в точности как в кинофильме, — она стала склоняться к мысли, что дело тут, пожалуй, не в сумасшествии. Бюро розыска пропавших лиц, полицейский комиссар, ФБР. Ей сделалось страшно. Почему-то подумалось о женщинах-наркоманках, грабительницах банков, изготовительницах бомб. Сама законопослушная христианка до мозга костей, Перл ощутила для себя новую угрозу. Мир ее — с тех пор, как то, что с ней произошло, отодвинулось на шесть месяцев назад, — представлял собою как бы узкий, ярко освещенный безопасный проход через темный лес, а по бокам затаились готовые к прыжку черные, косматые злодейские тени. Она идет по освещенной дорожке, глядя прямо перед собой. Они кричат ей: «Эй, Перл, Перл! Как жизнь молодая?» Но она делает вид, будто не слышит. А они хоть все больше и воображаемые, тем не менее тянутся к ней, норовят шлепнуть по заду, облапить грудь, как облепить паутиной. Она продолжает путь, с виду — само спокойствие. Но всякие рассказы и воспоминания, прежде ничего не значившие, приобретают теперь новую впечатляющую силу: четверо мальчишек, застреленных оклендской полицией за карточной игрой; «черные пантеры», выходящие из камышей с пистолетами в руках. Она переехала из Мэрин-сити в двенадцать лет. Училась на фортепиано, пела в хоре. Иногда теперь, одна в башне у доктора Алкахеста, она останавливалась у окна — руки сложены на животе, как их учили стоять, когда поют гимн, — и, глядя на город в той стороне, где солнце золотило похожие на сосцы маковки русской церкви, молилась об окончательном отпущении, о полной свободе, хотя и знала, что просит невозможного. Она знала, где у доктора Алкахеста лежат деньги: в черной железной шкатулке, что спрятана в винном шкафчике, — и мысль украсть их как-то даже пришла ей в голову. Сама пришла. Перл к ней не обращалась и всерьез не отнеслась. Но все-таки была у нее такая мысль и принесла головокружение, дурноту, как при взгляде с крутого обрыва. «Перл, детка, ты, видать, рехнулась?» — шепнула она себе. Бабушкиным голосом. И, закрывая дверцу шкафчика, даже не испытала самодовольства. Такой вопрос перед ней попросту не стоял. У нее прямо нутро скрутило от напряжения. Но все-таки на какой-то миг лесные тени словно бы подобрались к ней вплотную.
Она сидела на лавке в коридоре и делала вид, будто читает журнал «Форчун». Фотографии здания Организации Объединенных Наций. Напротив Перл и чуть левее — матовая стеклянная дверь, на ней надпись: «Общество по борьбе с международным наркобизнесом» — и два больших флага: Красного Креста и Соединенных Штатов, перекрещенные, как шпаги. Что это за учреждение, она понятия не имела. Она поспела сюда в последнюю минуту, взбежав по лестнице, пока доктор Алкахест поднимался на лифте, и заметила, как его кресло нырнуло в эту дверь. Коридор был высокий, с металлическим потолком в квадратиках. Круглые белые плафоны были до половины засыпаны дохлыми мухами.
— Эй, как жизнь? — окликнул ее мужской голос.
Она вздрогнула, посмотрела, но сразу же узнала этого парня — и улыбнулась, хотя и испуганно.
— А твоя как? — спросила она. Получилось не особенно приветливо, и ей захотелось поправиться: — Ты, что ли, работаешь здесь, Лерой?
И тут же вспомнила: Ленард, а не Лерой. Она покраснела и сжалась в комок, боясь, что сейчас начнется этот обмен приветствиями с шлепками по спине, к которому она так и не привыкла.
— Как твоя матушка? — спросил он. Он оперся на швабру, прямо обвился вокруг нее, как пифон вокруг дерева. Их семья жила в Мэрин-сити на два этажа выше них. Шесть мальчишек, все хулиганы. Мама не позволяла ей с ними разговаривать.
— Хорошо, — ответила Перл и улыбнулась. — А твоя? — Ее мать уже три года как умерла.
— Ничего, помаленьку. — Он дернул плечом и развел руками. Улыбка у него была детская, словно он в жизни не сделал ничего постыдного. Он был просто в восторге, что встретил ее, — это было видно. Она почувствовала, что опять краснеет и, как дурочка, надувает губы.
— Ну, пока, — сказал он и тряхнул головой.
И тут, сама не зная почему, она вдруг спросила:
— Ленард, что здесь находится? Ты не знаешь? — и показала на дверь с надписью.
Он оглянулся, посмотрел и растянул губы в улыбке. Нос у него был как океанский лайнер, зубы — как белые грузовики у обочины.
— Мадам, — сказал он, — перед вами Особая организация медицинского общества по борьбе против ужасного совращения нашей молодежи наркотиками.
— Ври больше!
Ей вдруг блеснул ослепительный свет.
Ленард кивнул, как судья, потом снова улыбнулся.
— Истинная правда, малышка. Оно самое. Целая толпа волосатых придурков с трубками в зубах старается направить страну на путь добра и красоты.
Слишком много слов, а в голове у нее и без того все шло кругом. Страшные рассказы о наркоманах, убийствах; какие-то картины: двери, запертые на пять замков, тяжелые железные цепочки, тусклые черные револьверы в ящике туалетного стола. Вспомнился слышанный когда-то, в далеком детстве, звук выстрела.
— А что такое международный наркобизнес? — спросила она.
Он с серьезным видом наклонил голову, словно она задала вполне естественный вопрос.
— Международный наркобизнес — это мексиканские дела и прочие такие вещи. Здешние придурки разузнают местонахождение каких-нибудь контрабандистов и выезжают против них верхом на черных скакунах, дудят в трубы иерихонские: «Жги их! Круши их! Топчи конем!»
Он расхохотался, на мгновение приспустив веки и широко растопырив пальцы, будто танцуя чечетку. Ей вдруг почему-то захотелось прикоснуться к нему, и она поскорей отстранилась.
Открылась дверь, и Перл спряталась за развернутым журналом. Ленард посмотрел на нее. Из двери выкатился доктор Алкахест и покатил к лифту. Ее он даже не заметил. Она стрельнула глазами поверх журнала: он нажимал кнопку «вызов». Когда дверцы лифта с мягким шелестом, закрылись за ним, Ленард тихо спросил:
— У тебя неприятности, Перл?
Она отрицательно мотнула головой, но слова с языка не шли. Журнал выскользнул у нее из рук и шлепнулся на пол. Ленард нагнулся за ним, и она замерла и похолодела, уверенная, что сейчас он схватит ее за коленку. Но он дотянулся до пола, поднял журнал и подал ей.
— Ты ничего, в порядке?
Она и сама не знала. В душе у нее был переполох. Доктор Алкахест ей ведь даже не симпатичен, так не все ли равно, если он что-то такое страшное и затевает? Но голова была как в тумане: револьверы, шприцы, мать повернулась к двери, прислушивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63