Докладывайте обстановку.
Началась боевая работа. А к вечеру из Москвы поступило приказание: «Жигареву немедленно явиться в Москву. Вызывает Верховный Главнокомандующий». Павел Федорович попрощался с нами, сел в машину и уехал.
На следующее утро он позвонил мне. Голос у него был озабоченный.
— Не волнуйтесь, — старался успокоить меня Жига-рев. — Все будет в порядке. К вам едут.
Я все понял… В дальнейшем моя догадка подтвердилась.
Комбриг М. М. Громов — выдающийся летчик — пользовался у И. В. Сталина большим авторитетом. Командовать дивизией он послал Михаила Михайловича для тою, чтобы тот приобрел на фронте боевой опыт. Когда закончилась Московская битва, Сталин вызвал Громова на беседу. В конце разговора Верховный сказал:
— Желаю вам успеха, возвращайтесь в дивизию.
— Мне некуда ехать, — ответил Громов.
— То есть как некуда?
— Меня сняли с должности.
— Кто снял с должности?
— Руденко!
Вот тогда-то и поступил к нам первый запрос: кто снял с должности Громова? Потом второй, третий… Мы едва успевали давать объяснения. Признав их неубедительными, Сталин решил снять с должности не только меня, но и военного комиссара, начальника штаба, начальника связи…
Как-то вечером ко мне на квартиру зашли Громов, Дагаев и Бабак. Я сразу догадался, что это новое командование ВВС Калининского фронта. Громов показал мне приказ Верховного: «Комбриг Громов назначается командующим ВВС Калининского фронта. Командующий ВВС Калининского фронта генерал-майор авиации Руденко направляется в распоряжение командующего ВВС». Снимаю телефонную трубку и докладываю И. С. Коневу о прибытии нового командующего ВВС.
— Завтра утром приезжайте ко мне вдвоем, — говорит Иван Степанович.
И вот мы у Конева.
— Очень сожалею, что так произошло, — говорит он. — Я просил Верховного за вас, но ничего не получилось.
Иван Степанович приказал мне сдать дела и убыть в Москву. На прощание посоветовал не унывать. И мы расстались.
Обидно и горько было уезжать с Западного направления. Здесь начался боевой путь нашей дивизии, пережиты тяжелые дни битвы под Москвой. В сражениях за столицу мы получили закалку и первый боевой опыт.
Как выросли бойцы, командиры и политработники за эти восемь месяцев войны! Прежде всего мы научились организовывать и осуществлять взаимодействие авиации с сухопутными войсками.
В горниле войны рождались новые тактические приемы Мы поняли и крепко усвоили, что для победы в бою нужно быть всегда новым, «неизвестным» для противника, добиваться внезапности, действовать исходя из конкретной обстановки. Командиры приобрели твердые навыки по организации управления частями и подразделениями.
* * *
Прибыв из Калинина, мы поселились в гостинице Центрального Дома Красной Армии. В штабе ВВС мне сказали: «Жди». Так прошло два дня. В Москве было осадное положение. После 10 часов вечера движение по улицам прекращалось .
Чтобы мы не скучали, мне и другим прибывшим в столицу товарищам дали билеты на концерт в Дом Союзов. Поехали все вместе. Там я встретил двух однокашников по академии имени Жуковского, в то время уже эвакуированной на Урал. Они служили в академии и приехали в Москву в командировку. В антракте мы покурили, побеседовали.
Один из них и говорит: «Концерт серенький, не хочется больше слушать, поедем к нам, посидим часок-другой». Я согласился. Оделись и поехали. Заговорились и не заметили, как промелькнул вечер. Друзья говорят: «Ты сейчас не доберешься, уже одиннадцатый час, оставайся у нас. Переночуешь, а завтра утром поедем вместе. Нам тоже нужно явиться в ВВС».
— Ну хорошо, — дал я согласие.
Переночевали, а рано утром выехали. Я решил сначала заглянуть в гостиницу. Прибыл туда часов в восемь. Поднялся к себе на этаж, а на доске ключа не оказалось. Пошел к дежурной. Она с кем-то разговаривала по телефону. Увидев меня, воскликнула:
— А вот он сам. Передаю трубку.
Звонил порученец Жигарева:
— Командующий уехал из штаба недавно, уже из дома позвонил и сказал: как вас найдут — предупредить, чтобы никуда не уходили.
Примерно часов в двенадцать дежурная снова позвала меня к телефону. Опять звонил порученец Жигарева.
— За вами послана машина. Павел Федорович скоро будет в штабе.
Когда я приехал в штаб, командующего еще не было там. Порученец стал рассказывать, как меня искали всю ночь. Вскоре появился Жигарев и жестом пригласил меня в кабинет.
— Понимаешь, какой скандал получился, — заговорил он озабоченно. — Был я у Сталина на докладе. Принял он меня примерно в двенадцать ночи. Когда кончил докладывать, Сталин сказал: «Ну-ка, покажите мне этого Руденко». Позвонил в штаб — там тебя не оказалось. В гостинице — тоже. А уже час ночи. Стали тебя искать. Сталина я заверил, что ты сейчас будешь. Сижу у Поскребышева и жду.
Звонок от Сталина. Спрашивает:
— Нашли?
— Нет, товарищ Сталин.
— Ищите.
Проходит час, другой, третий. Поскребышев всех поднял на ноги: пропал генерал. В пять утра меня вызывает Сталин, спрашивает:
— Где Руденко?
— Не найдем, товарищ Сталин.
— Пьянствует где-нибудь ваш генерал.
Я ему говорю:
— Товарищ Сталин, он не пьет.
— Ну так где же он?
— Не знаю.
Словом, влетело мне по первое число. А твое дело, по-моему, совсем труба. Никуда не отлучайся, жди вызова. Жигарев вызвал порученца и предупредил:
— Его никуда не выпускать, пусть сидит здесь. И сразу выезжает, если Сталин позвонит.
Меня даже в столовую не отпустили. Пришлось обедать прямо в секретариате командующего. «Совсем потерял доверие», — невольно подумалось мне.
Примерно в шесть вечера раздался телефонный звонок. Павел Федорович распорядился, чтобы мне дали машину и привезли к нему на квартиру. Командующий заранее вышел из дома. Когда мы подъехали, он уже ждал нас у ворот.
— Поедем в Кремль, — отрывисто бросил он, садясь в машину. — Сталин приказал привезти тебя к нему.
«Нехорошо получается, — не без тревоги размышлял я. — На фронте с Громовым недоразумение вышло, в Москве опять скандал». А Жигарев и не собирался меня успокаивать:
— Не думал, что он будет с тобой возиться. Но вот приказал приехать вдвоем.
В Кремле машина остановилась у дома, где находился рабочий кабинет Верховного Главнокомандующего. Когда шли по длинному коридору, Павел Федорович спросил у меня:
— Зачем ты комдива аристократом назвал? Меня уже дважды на Политбюро за твои слова гоняли.
Я совсем расстроился:
— Не помню даже такого случая.
А Жигарев не унимался:
— Сталин обязательно спросит у тебя об этом. Какое обидное название придумал.
Зашли в приемную. Поскребышев говорит: «Вас ждут» — и открывает дверь. Вот как, думаю, и опомниться не дали.
В кабинете кроме Верховного Главнокомандующего находились Г. М. Маленков, Б. М. Шапошников, генерал-лейтенанты Ф. И. Голиков и Я. Т. Черевиченко. Не прекращая разговора, Сталин поприветствовал нас с Жигаревым жестом руки.
Насколько я понял, они беседовали о Брянском фронте, на котором сменялись командующие: вместо Черевиченко назначался Голиков. Предполагалось, что на этом фронте должны были начаться активные боевые действия.
Слушая разговор, я постепенно осваивался с обстановкой. Однако волнение не проходило.
В голове мелькнула мысль: почему Сталин принял нас во время разговора о Брянском фронте? Видимо, он в какой-то степени связан с нами.
А Сталин спокойно прохаживается по кабинету. Наконец он остановился у письменного стола, взял курительную трубку и легонько постучал ею о пепельницу. Затем набил ее табаком из разломанной папиросы и раскурил. Все это он делал молча. Присутствующие тоже молчали. Сталин медленно отошел от стола к окну, неожиданно повернулся ко мне и сказал:
— Авиация у нас очень плохо используется. — Помолчал, обвел взглядом присутствующих и продолжал: — Варварство проявляют авиаторы, не хотят изучать современные приборы, летают по наземным ориентирам — вдоль железных дорог и рек, часто блудят, не выходят на цели. Все это снижает эффективность наших ударов с воздуха. Почему у вас на фронте так делается? — спросил он, махнув рукой в мою сторону.
— У нас так не делается, товарищ Сталин, — отвечаю я. — Летчики летают хорошо и не блудят. Наши истребители с Урала до фронта за день долетели, четыре посадки сделали.
Когда заговорил, волнение сразу улеглось. Я стал рассказывать, как дивизия начала воевать, как шли дела на Калининском фронте. Потери мы несли не из-за недооценки приборов, а из-за сложной погоды. Бывает, что экипажи иногда приходят не туда, куда нужно, но такое случается редко.
— Таких случаев слишком много, — прервал меня Сталин. — У вас и по железке ходят, и по шоссе, других методов ориентировки не признают. Авиационная культура не в почете. Хуже того, в ВВС такие порядки, что тех, кто борется за летную культуру, аристократами зовут. Почему вы комдива аристократом назвали?
Я обомлел от этих слов. Но бывает же так: в критическую минуту память вдруг воскрешает то, что никак не удавалось вспомнить. Случай был давний и имел длинную предысторию. Но изложить его надо было как можно короче. Ведь передо мной члены правительства, им каждая минута дорога.
— Комдива я совсем за другое назвал аристократом. Перед нами командующий фронтом поставил задачу — произвести налет на вражеский опорный пункт, расположенный в деревне Мончалово. Вечером я отдал приказ командирам дивизий и распорядился, чтобы завтра в пять утра они лично доложили мне телеграфом или по телефону о принятых ими решениях. Все доложили вовремя, а командир одной из дивизий передоверил это дело начальнику штаба.
— Где ваш командир? — спросил я у него.
— Спит, — отвечает он.
— Что это за аристократ? — говорю. — Поднять. Увлекшись, я не заметил, как Сталин подошел ко мне и, сделав жест рукой, спрашивает:
— И поднял?
— И поднял, — отвечаю, сопроводив слова таким же жестом.
— И он доложил вам?
— Доложил…
Сталин как бы подзадоривал меня репликами и жестами. Волнение мое прошло.
— Дело в конце концов не в обидах, — сказал Сталин. — Почему все-таки техника в ВВС так плохо используется?
Я стал рассказывать, в каких сложных условиях приходится летать людям, как отражается на боевой деятельности авиачастей острая нехватка самолетов. Кроме того, авиацию часто распыляют, вместо того чтобы в нужных случаях собирать ее в кулак.
Разговор был серьезным и предметным. Я сразу понял, что Сталин очень хорошо знает положение дел в авиачастях.
После небольшой паузы Верховный Главнокомандующий, обращаясь к Жигареву, спросил:
— Ну, куда его девать?
— Товарищ Сталин, — ответил Павел Федорович, — я вам уже докладывал по этому вопросу. Есть проект приказа.
И положил документ на стол. Все молчали. Прежде чем подписать приказ, Сталин снова обратился ко мне:
— Мы хотим назначить вас командующим авиационной группой Ставки Верховного Главнокомандования. Эту группу мы решили организовать так, чтобы держать авиацию в своих руках. А то командующие фронтами используют ее не всегда целеустремленно, распыляют: туда немножко, сюда немножко. В итоге нигде эффекта нет. Нужно наносить мощные удары с воздуха. Для того и создаем сильную авиационную группу, которая будет подчиняться непосредственно Ставке. Использовать ее командующие фронтов могут только с нашего разрешения по вашему докладу. В исключительных случаях можете на месте принять решение, а потом сразу же доложить об этом. Главное не распылять авиацию. Сумеете возглавить такую группу?
— Сумею, — ответил я.
Сталин подписал приказ и пожелал мне успеха.
Из кабинета я вышел вместе с новым командующим Брянским фронтом Ф. И. Голиковым. Он слышал весь разговор и хорошо запомнил требование Верховного использовать авиацию массированно.
В Москве я немного задержался: надо было подобрать начальника штаба и инженера. Ведь группа включала десять полков. Такую силищу тогда имел не каждый фронт. Требовалось квалифицированное руководство.
— Ладно, — согласился Жигарев, — подбери тех, в ком уверен.
Начальником штаба я попросил назначить Ф. С. Гудкова — умного, энергичного и спокойного человека. Он мне понравился еще в Ряжске. Теперь от служил в штабе ВВС 3-й армии Брянского фронта.
Инженером по моей просьбе назначили В. Емельянова, которого я знал с 1927 года, когда служил в Серпухове. Тогда он был техником моего самолета. Машину за номером три, или, как мы говорили, (стройку», он всегда готовил к полетам на пятерку. Потом Емельянов окончил Военно-воздушную академию имени Жуковского и стал квалифицированным инженером.
Остальных специалистов для группы подобрали кадровики.
С командующим ВВС Брянского фронта Степаном Акимовичем Красовским мы встретились как старые знакомые. Ведь я не виделся с ним с 1936 года.
Штаб фронта находился в Ельце. Здесь отвели несколько домов и для руководящего состава нашей группы.
Заместителем у Красовского был Ф. П. Полынин, заместителем по политчасти С. Н. Ромазанов. Во время первой же встречи я рассказал им о разговоре с И. В. Сталиным, о том, как он определил положение и назначение нашей группы.
— Хороший нахлебник объявился, — с усмешкой заметил Красовский. — Никаких приказов ему не отдавай, задачи не ставь, а всем необходимым снабжай. Пожалуй, ты и командовать нами станешь.
— Что ж, обжалуй решение Верховного, если оно тебе не нравится, — в том же шутливом тоне ответил я.
— Ну как же? — уже всерьез возразил Красовский. — Всегда было так: кто приезжает во фронт, подчиняется и командующему ВВС, и командующему фронтом, а тут поди ж ты — без подчинения. Я этого понимать не хочу и буду ставить тебе задачи.
— Ты можешь, конечно, ставить задачи, — спокойно сказал я. — Но выполнять мы будем только такие, которые отвечают положению о группе, утвержденному Ставкой.
— Как же мы будем взаимодействовать, если на каждый удар с воздуха тебе нужно спрашивать разрешение? — не унимался Степан Акимович.
— Ничего особенного тут нет, — пояснил я. — С Москвой у нас постоянная прямая связь. Потребуется не больше минуты, чтобы вызвать Ставку и доложить о принятом здесь решении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62