Я руководил тогда полетами своей эскадрильи. Базировались мы тогда на аэродроме Птичник, расположенном на окраине города Биробиджана ЕАО. Мне передали, чтобы я срочно прибыл к командиру полка на основной аэродром.
Чтобы совместить приятное с полезным, я сел в самолет УТИ-4 (двухместный И-16) с молодым летчиком сержантом В. Унчиковым. Я ему поставил задачу: взлет, перелет на аэродром Желтый Яр на высоте 500 м и посадка. Подлетая к аэродрому Желтый Яр, а было это в марте 1942 года, я, покачав ручкой, взял управление на себя. На снижении разогнал скорость самолета, перевел его в набор с углом 30° и начал выполнять замедленную бочку в среднем темпе. Как только я положил самолет на спину, летчик сержант Унчиков, физически здоровый парень, зажал педали руля поворота так, что я не мог их сдвинуть. Самолет прекратил вращение и постепенно начал опускать нос. Я бью ногой по педали и дергаю ручкой (радиосвязи тогда между летчиками не было). Когда самолет, находясь вверх ногами, опустил нос градусов на 20, сержант Унчиков увидел и понял всю опасность положения — ослабил давление на педали, и я довернул самолет в нормальный полет на высоте 20—30 метров от макушек леса. После посадки я спросил летчика — почему он зажал управление? Он ответил — не понял, что происходит с машиной, и зажал управление, чтобы самолет не вращался.
Нам неизвестно, как и в какую сторону двигал рулями управления спарки полковник Серегин и как двигал и действовал рулями полковник Гагарин, но в этой несогласованности, на мой взгляд, кроются причины катастрофы.
18. О мраке секретности, покрывавшем правительственную командировку 324-й авиадивизии в Корею
Нельзя не вспомнить ту обстановку тайны и секретности, которая окружала и сопровождала от начала и до возвращения из так называемой правительственной командировки. Даже после, возвращения из командировки «сверху» все было направлено на сохранение в тайне информации, связанной с поездкой и ведением боевых действий в корейском небе. Только с перестройкой потихоньку начали поднимать занавес секретности над пребыванием и ходом боевых действий частей нашей авиации в Корее.
Первопроходцами, которые начали изучать и открыто публиковать в печати эпизоды Корейской войны в воздухе, безусловно, были иностранцы. Они много знали о Корейской войне от американцев, англичан, австралийцев, которые принимали участие в этой войне, и всю имеющуюся информацию давно выдали на всеобщее обозрение. Толкуя все произошедшие и не произошедшие там события к своей выгоде, они откровенно восхваляли и восхваляют боевые действия наземных и воздушных сил США, участвовавших в войне. В то же время многим иностранцам, начиная от американцев до поляков и японцев, было интересно знать мнения советских летчиков и военачальников, принимавших непосредственное участие в этой войне, чтобы сравнить с выводами о Корейской войне американских летчиков и военачальников. Информации о Корейской войне было опубликовано на западе очень много. Это была весьма тенденциозная информация, основанная на целенаправленном подборе отдельных документов и щедро дополненная вымыслом. Причем чем более популярным было западное издание, тем более уничижительными были для бывших противников выводы. Читатели узнавали, что американские самолеты были самыми лучшими, а американские летчики били противника в Корее как куропаток. В нашей же стране о воздушной войне в Корее «широкая общественность» не знала почти ничего. Люди не знали о том, что в Корее, выполняя приказ, воевали и погибали советские летчики-добровольцы. Вся великая наша страна об этой войне почти ничего не знала вплоть до начала девяностых годов.
Посылали авиаполки на войну, а в документах писали — «в правительственную командировку». В наградных листах писали кратко «за образцовое выполнение служебного долга». В похоронках писали не «погиб в воздушном бою», а «погиб при выполнении служебного долга». Получалось очень интересно, когда везде и все знали, что в воздухе с американцами воюют русские, а официальная информация в России, в Советском Союзе везде об этом отсутствовала.
Одна сторона дела, когда руководство страны скрывало от своего народа, что наши парни участвуют в Корейской войне. Другая и главная сторона дела в том, чтобы и противник, который с нами воюет, то есть американцы, не узнали, что в воздухе они дерутся с русскими. Поэтому работа личного состава авиаполков и дивизий на земле и в воздухе проводилась сугубо конспиративно и секретно. Правда, это не получалось в воздухе, при управлении ходом воздушных боев. Установка на радиообмен на корейском языке в воздухе не привилась. Все штабные и другие боевые документы авиаполков отрабатывались одними и теми же лицами, чтобы избежать утечки информации. Даже летные книжки во многих авиаполках заполнялись не летчиками, а штабниками. Вся документация штаба, связанная с боевыми действиями полка, была надежно закрыта как от противника, так и от своих. Если я был в курсе всех дел полка, связанных с боевой работой, участвуя в ней сам и ежедневно подписывая боевые донесения, то об этом в полку никто ничего не знал.
Во избежание утечки секретной информации было запрещено в письмах домой писать о войне и обо всем, что связано с этим. Категорически запрещалось пользоваться фотоаппаратом, особенно на аэродромах, чтобы не было кадров с самолетами или их фрагментами. В этом причина крайней скудости фотодокументов, отражающих жизнь и дела наших летчиков в Корее, где три года не на жизнь, а на смерть шла борьба за превосходство в воздухе. У американцев же, да и у представителей других стран, фотоинформации и даже кинодокументов хватало.
Чрезмерная секретность очень часто затрудняла не только штабную, но и боевую работу авиаполка. Так, с целью скрытого управления полетами предпринимались попытки наладить радиообмен на корейском языке, используя переговорную таблицу. Эта затея провалилась сразу и так и не состоялась в дальнейшем. Полеты на боевое применение, как и полеты вообще, должны проходить только в определенном заданном районе, что, конечно, мы стремились выполнять добросовестно, хотя это не всегда получалось. Например, я много раз выходил за границы района безопасности, преследуя самолеты противника, и Бог меня прощал — все обходилось благополучно.
Боязнь утечки информации о том, что в Корее воевали советские летчики, сопровождала и преследовала нас много лет после Корейской войны. Летный состав, штабы полков и управленцы 324-й авиадивизии выехали поездом из Андуня в ночь с 31 января на 1 февраля 1952 года без самолетов и без технического состава, который остался со сменившими нас летчиками двух полков 97-й авиадивизии.
По инициативе уполномоченных особого отдела перед отъездом всем офицерам было строго наказано: «После пересечения советской границы не должно быть никаких сообщений ни матерям, ни женам о том, что мы возвращаемся домой».
На станции Маньчжурия всем летчикам выдали немного денег из расчета за воинское звание. Большинство офицеров, «соблюдая тайну», сообщили о проезде государственной границы, я же крепился и послал жене телеграмму только из Красноярска.
Так что на Ярославском вокзале в Москве нас встречали не только генерал-полковник Фокин, но и почти все наши жены.
На радостях моя супруга забыла в такси меховую муфту и кошелек с деньгами. Но эта маленькая утрата меркла в радости нашей встречи.
Сегодня многих будет интересовать материальная, в то время для нас весьма второстепенная сторона тех далеких событий. В командировке нам платили 50% оклада китайскими деньгами, а 50% нашим женам советскими рублями. Ни за «сбитые», ни командировочных, ничего-то еще не было.
В Советском Союзе мы должны были базироваться на аэродромах 97-й иад, которая сменила нас в Корее. Так 324-я дивизия вошла в состав Брянского корпуса Московского района ПВО и разместилась в городе Калуга. Полкам определили аэродромы базирования: 176-й гвардейский полк — на аэродроме Орешково, железнодорожная станция Воротынск недалеко от Калуги; 196-й авиаполк — на аэродроме Инютино, неподалеку от станции Балабаново Калужской области. Аэродром Инютино к приему и работе 196-го полка был не готов. Правда, в полку в то время не было ни самолетов, ни технического состава. На аэродроме не было ВПП, не было нормальных помещений, кроме неуютной казармы, 12-квартирного дома и нескольких мелких строений. Все это оставалось от размещавшегося здесь когда-то штаба расформированного прожекторного батальона ПВО.
Как и после Отечественной войны, полк стал обустраиваться для работы и жизни. Строили времянки для работы и полетов на аэродроме. Размещали офицеров полка по деревням вокруг аэродрома. Формировали подразделения техсостава полка. Встречали и размещали механиков срочной службы. Получали и перегоняли на свой аэродром самолеты МиГ-15.
С формированием подразделений и получением самолетов в мае месяце 1952 года приступили к полетам на самолетах МиГ-15 бис. Опыт Корейской войны 196-го полка оставался невостребованным. Участие полка в боевых действиях тщательно скрывалось.
Только в июле — августе 1952 года в полк стали наведываться офицеры истребительной авиации ПВО страны во главе с командующим авиацией генерал-лейтенантом авиации Е. Савицким. Но многими из них двигал не столько интерес к опыту боевых действий, а, как мне показалось, свои личные амбиции. Генерал Савицкий стремился доказать с нашей помощью, что самолет МиГ-15 бис в Корейской войне не оправдал тех надежд, которые на него возлагались. Этим, я так думаю, он пытался оправдать потери личного состава и самолетов подчиненной ему истребительной авиации ПВО страны, также принимавшей участие в боевых действиях Корейской войны.
Мое мнение по этому вопросу. В боевых потерях Корейской войны виноват не самолет МиГ-15, а авиационное начальство, и в первую очередь руководство истребительной авиации ПВО страны, которое посылало на войну недоученных летчиков и бездумно вводило их в боевые действия. Сразу менялись полки, а не летчики. Поэтому потери летчиков и самолетов были, как правило, в первых же воздушных боях каждого полка.
Здесь же, на аэродроме Инютино Калужской области, летом 1952-го я впервые встретился с Александром Ивановичем Покрышкиным. Он как-то прилетел на самолете По-2 с И. Н. Кожедубом, чтобы познакомиться и поговорить со мной о Корейской войне. К сожалению, тогда разговора не получилось, так как я руководил полетами две смены подряд. В другой раз мы встретились с ним весной 1953 года на сборах, которые проводил командующий авиацией ПВО страны генерал-лейтенант Савицкий в Василькове под Киевом. Сборы в Василькове проходили три дня. Александр Иванович поселил меня в своем номере гостиницы, и каждый вечер, после ужина, мы засиживались с ним за полночь. У нас с ним шли разговоры о воздушных боях в Корее и боях Великой Отечественной войны. Его интересовало буквально все, что там происходило. Начиная от взлета и кончая посадкой, как осуществлялось наведение и поиск, какие строили боевые порядки при поиске и в бою, как маневрировали в группах, как стреляли, какими очередями, с какой дальности и т. д. Он и сам много рассказывал о воздушных боях, делился размышлениями о стратегии и тактике воздушной войны.
…Хозяйственными вопросами на сборе занимался полковник Р. А. Харланов, заботливый, деловой офицер. Любитель находиться в компании известных летчиков. Питались мы тогда в летной столовой по своим аттестатам. В столовой Р. Харланов пригласил Александра Ивановича и меня за свой стол. Александр Иванович подошел к столу и говорит:
— Что же, Харланов, на столе-то ничего нет? Тот отвечает:
— Товарищ полковник, сейчас все будет! — и убежал из столовой.
Пока Харланов бегал, официантка принесла закуски и украинский борщ. А. И. Покрышкин открыл перечницу и в тарелку Харланова высыпал весь красный перец. Вернувшись, Харланов разлил по стаканам принесенное им спиртное. Выпили — закусили и стали есть борщ. Покрышкин похваливал борщ, а Харланов, не морщась, съел все содержимое тарелки. На вопрос Александра Ивановича о качестве борща тот отвечал, что вкус чудесный и лучше он никогда не ел. Вот так однажды пошутил при мне А. И. Покрышкин. А вообще это был толковый, грамотный и инициативный командир. Великий боец и летчик.
Когда настала пора уезжать из Инютина, все летчики 196-го авиаполка восстановили уровень своей летной подготовки: молодые летчики летали в простых метеоусловиях, а старики — днем и ночью, в простых и сложных метеоусловиях.
Получив документы с назначением к новому месту службы, я согласился в последний раз руководить ночными полетами полка. Начали полеты в сумерках, и первый же полет получился «комом». Молодой летчик произвел посадку с перелетом и оказался в песчаных полосах-уловителях, насыпанных на границе аэродрома у торца ВПП.
Через час получил сообщение из зоны от летчика со спарки УТИ МиГ-15: «Самолет не выходит из пикирования». Я быстро передал ему: «Выпусти закрылки и шасси, поставь триммер руля высоты нейтрально». Через минуту получил ответ: «Самолет из пикирования вышел». Между тем погода ухудшалась. Посадив все самолеты, находившиеся в воздухе, я решил сам разведать погоду. Надел парашют, по стремянке полез в кабину своего самолета. Металлическая стремянка скользнула по льду, на котором стояла, и упала, а я благополучно оказался на земле на своих ногах и вдобавок целых. Решил судьбу не искушать, приказал дать серию красных ракет и закрыл полеты. Так я закончил свою пятилетнюю службу в 196-м авиаполку.
Через пару дней я с женой и дочкой поездом прибыл в город Орел, к новому месту службы. Приступил к работе в должности заместителя командира 15-й гвардейской истребительной авиадивизии. Командиром дивизии был полковник Василий Николаевич Кубарев — мудрый командир, замечательный летчик и храбрый боец, Герой Советского Союза.
Летчики трех истребительных авиаполков 15-й дивизии (два в Орле и один в Курске) имели высокий уровень летной подготовки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29