Уголовные законы не признавали нелепого наказания тюрьмой. Николай ввел его. Всеми этими средствами Николай затормозил движение, подкладывая каменья под все колеса, и теперь негодует, что ничего не идет. Он во что бы то ни стало хочет что-нибудь сделать, старается изо всех сил… может, колеса рассыплются, и кучер свернет себе шею».
Николай I не выдумал ни тайной полиции, ни жандармерии. Но он окружил их таким вниманием и заботой, такой любовью, что Третье отделение стало символом страданий. Россия и Европа назвали его «главным жандармом».
Николай I внимательно изучает каждый документ, связанный с будущей новой полицией. Он отказывается учредить специальное министерство, но вместе с тем демонстрирует огромную заинтересованность в этом начинании, ставит жандармов в свое личное подчинение. Третье отделение стало важнейшей частью его собственной канцелярии!
В день своего рождения, когда гремели салюты и Зимний дворец готовился к торжественному балу, император издал указ о создании жандармской службы. 26 июня 1826 года тем же указом шефом жандармов назначен генерал-адъютант Бенкендорф, а 3 июля создано Третье отделение — высшая политическая полиция.
Постепенно Третье отделение присваивает себе и вовсе не свойственные ему функции: вмешивается и дает заключение, кто виновен, а кто нет, даже по делам и судебным вопросам, весьма далеким от политики. Оно позволяло себе игнорировать правосудие, лавировать законами, определять лишь по своей воле и своему усмотрению исход любого дела.
Официальные круги начинают возвеличивать Бенкендорфа, создают вокруг него ореол чуть ли не святого. Около него образовался круг подхалимов, мелких, на все готовых людишек, лживых доносчиков.
Александр Христофорович Бенкендорф родился в 1783 году. Его отец был генералом, служившим при Павле I, а мать его прибыла в Россию вместе с императрицей Марией Федоровной из Вюртенберга. Определили его на учебу в пансионат аббата Николя, где учились и воспитывались отпрыски графов и князей Орловых, Голицыных, Гагариных, Меньшиковых, Вяземских, Волконских. Юноша не проявлял никаких талантов. Как сын генерала, он, естественно, избрал военное поприще. В 15-летнем возрасте был зачислен унтер-офицером в лейб-гвардии Семеновский полк, вскоре произведен в прапорщики и стал флигель-адъютантом Александра I.
По отношению к нему Александр I держался холодно. В 1813—1815 годах Бенкендорф активно участвовал в войне против наполеоновской армии и быстро достиг генеральского звания, стараясь изо всех сил быть замеченным. С особым старанием он показывал, что поклоняется и заботится о благополучии царского трона. Его два доклада против декабристов вместо того, чтобы способствовать карьере, дали совершенно обратный ревультат — Александр I оставил доклады без последствий.
Незадолго до отъезда императора в Таганрог Бенкендорф, чувствуя, что последний им пренебрегает и даже его презирает, написал ему следующее письмо:
«Осмелюсь покорнейше просить, Ваше Величество, смилостивиться и сказать мне, какое имел я несчастие провиниться перед Вами. Я не могу снести, как Вы, государь, уезжаете с тяжелой мыслью, что я заслужил немилость Вашего императорского Величества».
Но и это письмо осталось без ответа.
Барон Корф, автор книги «Восшествие на престол императора Николая I», вначале размноженной лишь в 25 экземплярах для чтения и утешения царских особ, пишет о Бенкендорфе:
«14 декабря он присутствовал в должности генерал-адъютанта на утреннем туалете Николая I. Предчувствуя опасность, государь ему сказал: “Этим вечером, может, нас не станет, мы будем на том свете. Но если и умрем, то исполнив свой долг”».
Этот долг Бенкендорф понимал очень точно: раболепная служба для укрепления царского трона. Из «задних» скамеек политической канцелярии волей обстоятельств он выдвигается вперед. Бенкендорф стал членом Следственной комиссии, которая допрашивала декабристов, присутствовал на всех очных ставках, вел подробную запись расследования заговора.
Именно Бенкендорф настоял на заседании Комиссии, чтобы пятерым руководителям восстания был предопределен смертный приговор «в назидание»!
В своих воспоминаниях Бенкендорф не постеснялся написать, что лично присутствовал при казни руководителей декабристского движения.
«Привлекало меня во всем этом не только одно любопытство, — признавался Бенкендорф, — но и сострадание; это были в большинстве своем молодые люди, дворяне из знатных семейств, многие из них в прошлом служили вместе со мной, а некоторые, как, например, князь Волконский, были моими личными приятелями. Сердце мое сжималось, но вскоре чувство сожаления, рожденное мыслью об ударе, который поразит так много семей, уступило место негодованию и отвращению. Недружелюбные и неуместные речи и шутки этих несчастных свидетельствовали о глубоком их нравственном разложении и о том, что сердца их не могут испытывать ни чувства раскаяния, ни чувства стыда».
О каких речах, о каких шутках на помосте виселицы писал Бенкендорф? О смелых и гордых словах поэта Рылеева, который воскликнул с высокого деревянного помоста: «Ах, как сладко умереть за Россию!» Или об исполненных сарказма и иронии словах Сергея Муравьева-Апостола, сказанных, когда при его повешении веревка оборвалась и он упал на помост: «Бедная Россия, и повесить-то порядочно у нас не умеют!»
В своих воспоминаниях Бенкендорф акцентирует внимание только на том, что видел. Однако он скрывает истинное лицо самодержавия и не осуждает жестокости, варварской казни гордых и смелых борцов.
6 декабря 1826 года Бенкендорф становится членом Сената и получает в награду имение в Бессарабии в вечное и потомственное владение.
Но даже такой светский человек, каким был барон Корф, который пользовался высочайшим доверием Николая I, не щадит самолюбия Бенкендорфа. С какой-то открытой иронией и презрением Корф писал в мемуарах:
«Следует добавить еще, что при довольно приятном его виде, при чем-то рыцарском в тоне и словах и при достаточно живом, светском говоре он имел самое поверхностное образование. Ничего не изучал, ничего не читал и даже никакой грамматикой не владел как следует. Доказательством могут служить все его сохранившиеся французские и немецкие рукописи и даже подписи на русских бумагах, на которых он лишь в последние годы перестал писать (вероятно, после доброжелательного намека его приближенных) “покорный слуга”».
Удивительно спустя более 150 лет читать и перелистывать рукописи Бенкендорфа… Интерес вызывают его письма по поводу официальных просьб А. С. Пушкина. Неправильный французский слог, путаница во временах глаголов. Целые фразы из-за незнания им французской грамматики остаются непонятными, схожие французские глаголы произвольно заменяются один другим.
Николай I, однако, возвышает Бенкендорфа, осыпает его наградами, деньгами, имениями, титулами. Всю жизнь император «держался» за этого посредственного человека, был благодарен ему за раболепие и искал дружбы с ним.
Много лет спустя Герцен, узнав о смерти Бенкендорфа, умершего на пароходе при возвращении в Россию после поездки за границу, где он принял католицизм, дал ему такую характеристику:
«Наружность шефа жандармов, — писал он, — не имела в себе ничего дурного; вид его был довольно общий остзейским дворянам и вообще немецкой аристократии. Лицо его было измято, устало, он имел обманчиво добрый взгляд, который часто принадлежит людям уклончивым и апатическим.
Может, Бенкендорф и не сделал всего зла, которое мог сделать, будучи начальником этой страшной полиции, стоящей вне закона и над законом, имевшей право мешаться во все, — я готов этому верить, особенно вспоминая пресное выражение его лица, — но и добра он не сделал: на это у него недоставало энергии, воли, сердца. Робость сказать слово в защиту гонимых стоит всякого преступления на службе такому холодному, беспощадному человеку, как Николай.
Сколько невинных жертв прошли через его руки, сколько погибли от невнимания, от рассеянности, оттого, что он занят был волокитством, и сколько, может, мрачных образов и тяжелых воспоминаний бродили в его голове и мучили его на том пароходе, где, преждевременно опустившийся и одряхлевший, он искал в измене своей религии заступничество католической церкви с ее всепрощающими индульгенциями…»
В продолжение многих лет Бенкендорф стоял во главе Третьего отделения. Он распоряжался судьбами людей, литературными произведениями, научными трудами и даже воспоминаниями. По словам историка Н. К. Шильдера, Бенкендорф имел точные и определенные мысли о просвещении.
— Не будем очень спешить с просвещением, — говорил он, — чтобы не достиг народ по своему пониманию до уровня монархов и не поднял бы руку против власти.
Более чем недвусмысленное заявление! Долой просвещение, которое поднимает духовный уровень народа!
В этой душной атмосфере должны были творить и трудиться такие великие писатели, как Пушкин, Гоголь, Некрасов… Николай I решительно объявил, что такой профессии, как писатель, не существует. Любой литератор должен был где-то состоять на службе, быть чиновником в любом казенном ведомстве. Литературная деятельность должна была быть связана с государственной службой. Это только и давало литератору положение в обществе, вес и вообще место в жизни. Литература была допустима только как род государственной службы: восхваляющая порядки самодержавия, поющая хвалебные гимны государю. Изящные искусства существовали постольку, поскольку они были полезны установленному порядку.
С какой-то упорной и злой методичностью Николай I подчиняет своей воле каждого своего подданного. Он создал цельную, всеохватывающую крепостническую власть, которая душит умы каждого отдельного человека и всех людей в целом. Крепостничество для крестьян и крепостничество для каждого человека. Таково было железное правило нового властелина. Он возвел в принцип, что всякое критическое отношение к действительности, любой голос протеста, даже когда он разумен и необходим, воспринимался как хула, своеволие, дерзость, свободомыслие.
Вокруг Третьего отделения Бенкендорфа начинают плодиться всякие доносчики, наемники пера, сомнительные «литераторы», авантюристы. Под «теплым» крылом жандармов как тайные шпионы работают за деньги такие люди, как Булгарин, Греч, Сенковский, Федоров и другие, навсегда опозорившие свои имена.
С 1826 года Третье отделение становится верховным цензором всех действий в государстве. Никакие меры не могут пресечь его вездесущие щупальца.
Начинаются нападки и травля Дельвига, друга Пушкина. Начинается гонение на его «Литературную газету», требуют объяснений о стихах, статьях. Придирчиво ищут тайный смысл в самых обыкновенных словах. Дельвиг пишет объяснения в Третье отделение, ходит на аудиенции к Бенкендорфу. Ничто не помогает! Последний решает расправиться с Дельвигом раз и навсегда. В своем письме князю Ливену Бенкендорф писал: «Личный мой разговор с бароном Дельвигом, состоявшийся 8 ноября, и самонадеянный донельзя дерзкий образ его извинений еще больше меня убедил в моем заключении».
В частном разговоре с Дельвигом Бенкендорф вел себя грубо и высокомерно, назвал его «почти якобинцем» и заявил, что правительство будет держать его под надзором.
Бенкендорф знает испытанный способ избавиться от Дельвига и удушить его слово — соответствующий доклад императору. И Николай I ставит резолюцию на докладе: «Дельвигу запретить издавать газету».
Цензор Никитенко по этому поводу записывал в своем дневнике: «Хотят, чтобы литература процветала, но никогда не писать ни прозы, ни стихов. Требуют от юношества учиться многому, и притом механически, но чтобы не читали книги, не смели думать, что полезно для государства — иметь блестящие головы или блестящие пуговицы на мундире».
За свое усердие на службе Бенкендорф получает графский титул, а для своего герба избирает девиз: «Постоянство».
И пройдут еще многие и многие годы, на протяжении которых он будет служить с постоянством и преданностью самодержавию.

В 1839 году вышел из печати первый том альманаха «Сто русских литераторов». В нем было все — биографии, романы, научные статьи. На этот раз читающая публика была буквально изумлена. За несколько дней новый альманах исчез с книжных полок магазинов.
Чем объяснялся столь широкий интерес к альманаху?
С молниеносной быстротой распространилась невероятная новость: в книге помещен портрет убитого на Кавказе писателя-декабриста А. Бестужева-Марлинского. Докладывают царю, и тот немедленно приказывает начать следствие, а книгу конфисковать! Следствие установило, что… личный помощник Бенкендорфа, А. Мордвинов, допустил оплошность. Человек на портрете был в кавказской черной бурке. Мордвинов не понял хитрости с кавказской буркой и был уволен со службы.
Несколько дней Петербург терялся в догадках. Кто займет место Мордвинова? Кто станет первым помощником Бенкендорфа?
Выбор пал на Леонтия Васильевича Дубельта. Литературная история России во времена Николая I связана с двумя зловещими именами: Бенкендорфа и Дубельта.
Познакомимся и с этим человеком.
С портрета на нас смотрит худой, светловолосый мужчина, с острыми чертами лица, одетый в мундир с множеством орденов и звезд на груди… Отец его дворянин, женатый на испанской принцессе из королевского дома Медини-Чели. В 14 лет Дубельт-младший стал прапорщиком Псковского пехотного полка. В 20 лет — членом двух масонских лож. По словам литератора Греча, он был «одним из первых крикливых либералов в Южной армии». Когда арестовали участников восстания декабристов, опять же по свидетельству Греча, люди спрашивали: «А почему не арестовали Дубельта?»
Супруга Дубельта-младшего — племянница известного русского адмирала Н. С. Мордвинова — решительно воспротивилась против поступления мужа на службу в жандармерию. Она ему писала: «Не становись жандармом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61