Сестра заглянула в палату, а он ползает по полу на руках. Пришлось перевести его в двухместную палату.
Как понятны мне эти действия Домахи! Смелый и хваткий, он не терпит неясностей в жизни, старается физическими упражнениями перехитрить болезнь.
Время приближалось к ужину, когда мы вошли в палату к Домахе, Он сидел в кресле и выжимался на руках. На висках русые волосы побелели, летное происшествие сильно его потрясло, отметил я. Увидев меня, Домов воскликнул:
— Арсен! Опять проверять меня будешь? — и расслабленно опустился в кресло. — Но теперь я стал размазней и летать не могу. — Однако, когда мы обнялись, Домаха так крепко стиснул меня, что я приподнял его и, опустив на ноги, сказал:
— Стой!
— Только держи.
Домаха начал приседать, ноги его подогнулись, и он расслабленно опустился на прежнее место. Несколько секунд посидев, он попросил:
— Еще раз подними.
После нескольких приседаний вмешался врач:
— Хватит, друзья, физкультуры. Давайте поговорим.
Рассказ Домова был коротким. Он в тот день летел по маршруту, но при подходе к аэродрому, чтобы быстрее потерять высоту, ввел МиГ-15 в переворот. На выводе машина неожиданно заартачилась. Он поднатужился, но она на усилия не реагировала, наоборот, стала еще больше опускать нос. Летчик почувствовал недоброе и так рванул ручку на вывод из пикирования, что у него будто чем-то обожгло ноги, глаза заволокла темень. Не видя ничего, он тянул и тянул самолет на вывод, пока не почувствовал, что самолет выходит из пикирования.
— Высота в этот момент у меня была около ста метров, — сказал Домов,
Некоторое время мы все молчали, обдумывая, что же случилось с машиной и почему у Домова отнялись ноги. Молчание нарушил летчик-испытатель Седов:
— Причина мне ясна. Реактивные самолеты отличаются от поршневых не только стреловидностью крыла, но и новыми аэродинамическими качествами. Слабо еще изучено такое явление, как засасывание. Оно возникает, когда летчик превышает допустимо максимальную скорость. Рули теряют эффективность. — И, взглянув на Домова, спросил: — Какую вы скорость держали на выводе из переворота?
— Мне уже было не до приборов, я боялся, что самолет не выйдет из пикирования.
— Летчик не должен создавать себе безвыходных положений, а вы создали. Истинная скорость перешагнула за допустимую. А почему? Как вы сами оцениваете свою ошибку? Ее причина?
— Причина одна: хотел побыстрее сесть.
— И только чудом вывели самолет, — уточнил испытатель. — И то лишь потому, что применили огромную силу.
— Больше, чем было в руках, — оживился Домов. — Я ногами уперся в педали и рванул ручку так, что в глазах потемнело…
Наступила пауза.
Я взглянул на Домова:
— В Москве, в Сокольниках, есть специальный медицинский научно-исследовательский институт. Врачи с учеными степенями. Надо тебя вызвать туда. Там — наука.
Все со мной согласились и, распрощавшись с больными, вышли. Я задержался:
— Домаха, ты сидеть в кресле не устал?
— Есть чуточку. Надо прилечь. — Держась за кресло руками, он спустился на пол и добрался до кровати. — Ну как, правильно я использую методику передвижения пресмыкающихся?
Я рассмеялся. Хотелось поговорить еще, но меня ждал Седов, чтобы съездить на аэродром и посмотреть самолет. Уходя из палаты, видел, как у Кости задергалось правое ухо. Значит, нервная система у него в порядке. Но почему же отнялись ноги?

6.
Не успел я доложить о результатах одного расследования, как назрела другая командировка. Вызвав меня, начальник управления сказал:
— В истребительной дивизии при воздушном хулиганстве на самолете По-втором разбился капитан Григорий Карпенко. Нужно немедленно вылететь на место и расследовать катастрофу.
— Слушаюсь, — ответил я. — Но для объективной оценки катастрофы со мной должен быть инженер.
— Зачем? Причина катастрофы ясна — воздушное хулиганство.
— Если ясна, зачем лететь мне?
— Расследовать катастрофу и сделать окончательный вывод может только командующий воздушной армией. В Румынии у нас такой армии нет. Ее функции должны взять на себя мы.
— А кто сообщил о катастрофе и сделал вывод, что она произошла из-за хулиганства?
— Шифровку подписал командующий механизированным объединением. А почему вы этим интересуетесь? Не верите, что могло быть воздушное хулиганство?
— Сомневаюсь в компетентности подписавших шифровку. Скорее всего, вывод сделал командир авиадивизии, а командарм сообщил.
— Может быть, — согласился генерал. — Поэтому расследование этого чрезвычайного происшествия надо произвести объективно.
В Бухаресте я представился командующему наземными войсками. Генерал-лейтенант говорил возмущенно:
— До коих пор в авиации не будет порядка? В этом случае все ясно — отчаянное хулиганство. Тут и копаться особенно нечего.
— А причина отчаянности? Летчик воевал. Имеет три боевых ордена. Познал, почем фунт лиха. Такой ни с того в и с сего хулиганить не будет.
— Зазнался. Такие о жизни мало думают, на людях любят покрасоваться. Шли как раз полеты, и он этот кордебалет устроил прямо над аэродромом.
— Над аэродромом?! — невольно вырвалось у меня.
— Вот именно! Я и говорю, что такие молодчики любят покрасоваться на людях.
Вспомнилось аналогичное происшествие в Белоруссии в 1946 году. Тогда на По-2 начал хулиганить боевой летчик-истребитель Георгий Банков. Он был здоровяком и по характеру непоседой. На истребителях пилотировал всегда с огоньком. А тут час летит, другой. Захотелось размяться. Взял у молодого летчика управление в свои руки, начал выделывать выкрутасы, не рассчитал, задел крылом за дерево. Но это было вдали от людских глаз. Здесь же летчик вздумал куролесить на виду у всех, создавая помеху летающим. Это настораживало меня.
Командиром дивизии был полковник Крюков. Заочно его величали просто Пал Палыч. Уже немолодой, небольшого росточка, коренастый, юркий. Наметившийся животик никак не гармонировал с его темпераментностью. Он сообщил уже известные мне факты, но уклонился от прямого ответа на вопрос: что побудило летчика к воздушному хулиганству?
— Я в тонкости этого происшествия не вникал, в тот момент был в командировке. А вообще, тут все ясно. Вам даже нет смысла лететь в полк. Отсюда далеко. Городок маленький. Люди живут тесновато. Переночуйте у нас в гостинице.
На другой день я был на аэродроме, где произошла катастрофа. Командир полка находился в отпуске, его обязанности исполнял начальник штаба майор Иван Белозеров. Во время Великой Отечественной войны он служил в моем родном полку начальником оперативного отделения. Человек честный, он не любил фальши и лицемерия. Когда я рассказал ему о встрече с вышестоящим командованием и о разговорах про хулиганство Григория Карпенко, Иван Петрович рывком поднялся. Суховатое его лицо вспыхнуло, поджарая фигура напружинилась.
— Удивительные люди! — с возмущением заговорил он. — Большие начальники, а боятся правды, дрожат за свою шкуру. — Подойдя к сейфу, оп вынул из него клочок бумаги и дал мне: — Прочитайте. Это предсмертная записка Гриши.
«Дорогие товарищи! В моей смерти виноват только я».
Записка была написана на клочке полетной карты. Почерк неровный, крупные буквы наползают одна на другую.
— Похоже, что записка написана в полете?
— Да.
— Вы видели гибель летчика?
— Видел. Он слетал на По-втором на полигон, где летчики стреляли по наземным мишеням, доставил документы начальнику полигонной команды и вернулся на аэродром. Полеты уже заканчивались. Гриша появился над центром аэродрома, помахал крыльями. Это, видимо, было прощание с жизнью, с друзьями… Потом он круто отвернулся, на окраине аэродрома выключил мотор, сделал переворот и врезался в землю.
— Какое же туг хулиганство? Скорее, самоубийство! — воскликнул я.
— Начальство назвало это хулиганством.
— Но почему?
— Чтобы снять с себя ответственность за невнимание к человеку.
…В 1941 году после окончания школы летчиков Григорий Карпенко сержантом прибыл на фронт под Москву. Далее Сталинград, Курская битва, потом Молдавия а Румыния, Четыре раза был ранен, но после каждого ранения возвращался в строй. В 1947 году ездил в отпуск к себе в Одессу, где безумно влюбился. Они договорились пожениться в следующий его приезд. В полк, где он служил, прибыли молодые летчики. Гриша был хорошим инструктором, старался, много летал. В 1948 году отпуск ему не дали. В интересах боеготовности. Он смирился: надо так надо. Потом история повторилась. Девушка ждала год, два… Не выдержав, вышла замуж.
Любовь каждый испытывает по-разному.
И как надо быть чуткими к людям, если они влюблены. Стоило бы дать Григорию Карпенко отпуск для свадьбы, и не было бы этого чрезвычайного происшествия, и, может быть, девушка из Одессы стала бы настоящей боевой подругой. Но как мне доказать, что не было хулиганства?
— Поговорите с летчиками эскадрильи, — посоветовал Белозеров. — Он парень был откровенный, они все о нем знают.
Летчика подтвердили слова Белозерова. Их и свое мнение я изложил в акте о причине катастрофы, который сдал в секретную часть. В Москве обо всем увиденном и услышавшем доложил начальнику управления. Тот был удивлен и приказал явиться к нему, как только мой акт придет в штаб ВВС. Но время шло, акта не было. Через месяц я снова явился к генералу. Встретил он меня сухо, даже не предложив сесть. Когда я доложил, что акт до сих пор не пришел, он не удивился, зато твердо заявил:
— Все решено. Было воздушное хулиганство.
— Но почему акт не поступил ни к нам, ни в Министерство обороны?
— Откуда вам известно, что в Министерство обороны акт не пришел? — настороженно спросил генерал.
— Я справлялся в канцелярии министра.
После некоторого раздумья генерал повторил, что причиной катастрофы стала недисциплинированность летчика, к виновным приняты строгие меры, и этот вопрос больше не подлежит обсуждению.
— Но ведь причиной катастрофы стало самоубийство летчика! — воскликнул я. — Вы же сами приказали, чтобы расследование было объективным.
— Давайте об этом больше не говорить. Вопрос решен. Все! — не без раздражения сказал генерал.
Мне стало ясно, что командование бежит от истины, как тень от солнца. Оно из всех причин катастрофы выбрало наиболее выгодную для себя, а мой акт, завизированный Белозеровым и подтвержденный летчиками, был аннулирован. Я повернулся, чтобы выйти из кабинета, но генерал задержал:
— С завтрашнего дня с полковником Храмовым начнете подготовку к полетам в сложных метеоусловиях днем и ночью. Потом поедете в Кубинку принимать зачеты на курсах подготовки инструкторов. И еще. Главком ваш рапорт об учебе в Академии Генштаба подписал.

7.
Полковник Николай Иванович Храмов звание Героя Советского Союза получил уже после Великой Отечественной войны, хотя заслужил его в воздушных боях. Я застал его за составлением плана учебно-тренировочных полетов.
— Посмотри, — протянул он мне план. — Может, что еще придумаешь?
Две недели мы с Храмовым тренировались в полетах по приборам, летали на реактивных «мигах», в закрытой кабине на универсальном учебном истребителе Як-11. И все же настоящей погоды для полетов в сложных условиях так и не дождались. Правда, когда облака появлялись на высотах, мы с ним «плавали» до изнурения. Но на зачетах это не пригодилось. Наступил май. Погода днем и ночью стояла ясная. Зачеты мы принимали только ночью при полетах в закрытой кабине на двухместном Як-11 и по маршруту на МиГ-15, летя за контролирующего рядом со слушателем. По результатам этих зачетов был издан приказ, 70 авиаторов получили классность. В этом приказе были Храмов и я. Оба мы стали летчиками первого класса. И еще одно событие. Вскоре я получил звание полковника.

8.
В нашей учебной группе было только шесть летчиков. Всего три летчика-истребителя — Яша Кутихин, Сергей Сардаров и я. Именно нам учиться было особенно трудно.Офицеры штабов и политработники теорию знали лучше, умели наглядно изобразить свой замысел на картах, грамотно составить приказ. Летчики в служебных буднях этой работой занимались редко. Многое пришлось осваивать заново. Однако небо приучило нас работать надежно, капитально, на «авось» не полагаться. И мы старались. Готовиться к занятиям приходилось много, часто мы вынуждены были засиживаться в классах до позднего вечера.
Летом 1951 года первый курс академии выехал на практику на Карельский перешеек. Мне вспомнилась такая же поездка из академии ВВС в 1942 году. И даже не сама практика, а человек интересной биографии генерал-лейтенант авиации Александр Александрович Самойло. Авиационного генерала, как он сам говорил, ему не стоило присваивать: он до мозга костей был сухопутным командиром. Еще в прошлом веке окончил Академию Генштаба, потом стал генерал-майором, работал в царской Ставке, на фронте был начальником штаба армии. После Великой Октябрьской социалистической революции Самойло без колебаний перешел на сторону Советской власти. «Я сын военного врача, труженика, сын русского народа, — заявил он. — Я против капиталистов и за народную власть». Ленин предлагал ему стать Верховным Главнокомандующим и наркомом по военным делам, но Александр Александрович отказался, считая, что на такую должность он политически не подготовлен.
Политикой генералу Самойло заниматься все же пришлось. Он возглавлял военную делегацию, которая вела переговоры о заключении мира в Бресте. Позже, во время гражданской войны, он был начальником штаба Беломорского военного округа, командующим 6-й Отдельной армией, возглавлял Восточный фронт, был помощником начальника Штаба РККА и членом Высшего военного совещания, начальником Управления военно-учебными заведениями. В 1926 году Самойло перешел на педагогическую работу в Военно-воздушную академию.
В 1942 году наша группа во главе с генералом Самойло ехала на практику поездом. Километрах в тридцати от города мы выгрузились, чтобы пройти пешком около пяти километров. Генерал шагал впереди. Невысокий, сухощавый, но шагал размашисто и четко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45