Летчики не любят показной нежности и сентиментальности. Мы молча обнялись. У Кости, как это с ним случалось и раньше, от радостного волнения шевельнулось правое ухо и застыло.
— Домаха! (Так звали мы Костю.) Откуда ты? Я и тебя похоронил.
— И я тебя. Мне в сорок четвертом официально сообщили, что ты не вернулся с задания.
— Было такое недоразумение, — подтвердил я. — Но, как видишь, все обошлось благополучно.
Стоя возле штаба, мы увлеченно разговаривали. Мимо проходили люди. Первым опомнился Домов:
— Пойдем ко мне. У меня комната, — уже на ходу пояснил: — Я приютился у бывшего своего техника, с которым воевали с сентября сорок четвертого. Комната у него неплохая. Сам он женился на вдове погибшего летчика и живет у нее. Она работает машинисткой в гарнизоне.
— А откуда ты приехал сюда? — спросил я.
— Из Закарпатья. Райское местечко! — Он назвал городок.
Меня передернуло при упоминании «райского местечка». Домов заметил это:
— Что с тобой?
— Этот городок я никогда не забуду. Видимо, какой-то комочек той трагедии засел где-то в мозгу и дает о себе знать.
— Расскажи, сразу полегчает.
Я рассказал. И Домов уточнил:
— Это у тебя вторая «классная» посадка с сотрясением мозга и повреждением поясницы?
— Да, с Халхин-Голом вторая. А как у тебя война прошла?
— Мне везло, — ответил Домов. — Но ведь я летчиком-то провоевал только первый день войны и потом с сентября сорок четвертого до Победы. Более трех лет партизанил…
Домов замолчал, но я попросил:
— Расскажи о своей партизанской работе?
Но вместо рассказа Домов показал на двухэтажное деревянное здание:
— Вот мы и пришли. Это «творение» первой пятилетки. Но жить можно.
Комната на втором этаже. Чистая, прибранная. Две солдатские кровати.
— Сразу чувствуется, что здесь живут некурящие, — раздеваясь, заметил я.
— Вот это да! — восхитился Домов, увидев у меня на кителе две Звезды Героя, и не менее удивленно спросил: — А почему только майор? Ты же в тридцать девятом ходил в старших политруках, что равноценно капитану.
— А почему ты только старший лейтенант? — вопросом на вопрос ответил я.
— Рядовым партизанам воинские звания не полагались. Хорошо, что командир полка после освобождения Белоруссии допустил меня к полетам. Теперь представлен к званию капитана. Но вот почему ты с двумя Золотыми Звездами майор?
— Почти всю войну был командиром эскадрильи…
Наш разговор прервал взлетевший самолет. Мы привыкли слышать рокот поршневых двигателей. Сейчас же над нами властвовал шипяще-свистящий звук. Мы подошли к окну. Самолет круто уходил ввысь. Под его животом струился огонек, за которым оставалась белая полоса дыма.
— Як-пятнадцатый, — пояснил Домов. — Меня с ним познакомил хозяин этой комнаты. Это почти копия Як-третьего. Только вместо поршневого двигателя стоит турбина. Выхлоп газов у нее под углом к земле.
— Это же опасно. А если сзади взлетает другой самолет? — полюбопытствовал я.
— Часто приходится полосу ремонтировать. Совсем другое дело МиГ-девятый. Таких машин у нас еще не было. Костыля нет, зато есть носовое колесо. Хвост приподнят, струя газа идет горизонтально, а не бьет в землю. Ну да ладно. Сам скоро все увидишь и узнаешь. А сейчас в честь нашей встречи надо бы… — Домов развел руками: — Но у меня ничего нет. В гарнизоне никаких напитков с градусами не продают: Акуленко насчет спиртного строг.
— И хорошо делает, — заметил я. — Ты, я гляжу, за эти семь лет ничуть не изменился. А времени прошло много. У меня уже две дочки. Кого тебе Шура подарила?
Домов помолчал и с горечью сообщил!
— Нет у меня Шуры.

2.
Перед войной Домов служил в Белоруссии недалеко от Белостока. 22 июня на рассвете фашистская авиация нанесла удар по нашим аэродромам. К середине дня в полку, в котором служил Домов, осталось исправных только шесть самолетов. Враг обходил аэродром. Люди спешно эвакуировались. Машин не хватало, и многие уходили пешком.
Группа старшего лейтенанта Домова взлетела, чтобы штурмовым ударом хоть на несколько минут задержать продвижение противника. Как только его шестерка оказалась в небе, десятка два «мессершмиттов» набросились на нее. В воздушном бою советские летчики уничтожили пять фашистских самолетов, но и сами потеряли четыре.
Домов, прикрывая в воздухе товарища, попал под огонь «мессершмитта», поэтому не перелетел на новый аэродром, а вынужденно сел на старом. Оттуда еще не успели уехать техник Гриша Комов и моторист Петя Волков. Они задержались, чтобы уничтожить неисправные истребители, оставшиеся на аэродроме.
— А на чем вы собираетесь выбраться отсюда? — спросил Домов Комова, рассчитывая присоединиться к ним.
— На велосипедах, — техник замялся, поняв, что Домов хочет уехать с ними, но у них только два велосипеда.
Домов оглядел стоянку самолетов, по которой на рассвете большая группа бомбардировщиков нанесла удар. Большинство самолетов сгорели или получили повреждения. У старой машины Домова были повреждены два цилиндра мотора.
— Мою «Чайку» еще не спалили? — спросил он у Комова.
— Не успели.
На Халхин-Голе во время боя на истребителе Домова был разбит цилиндр, но он на поврежденной машине продолжал драться и сумел благополучно возвратиться на аэродром. Вспомнив этот случай, он обрадовался:
— Пойдем проверим. Моторы с воздушным охлаждением живучи.
Комов сказал мотористу, чтобы тот продолжал работу, а сам с Домовым пошел к «Чайке».
Один поврежденный цилиндр механик Домова успел заменить, другой был снят с мотора, и шатун с поршнем, словно оголенная рука с плотно сжатым кулаком, тянулся кверху.
— Ваш механик приготовился поставить второй цилиндр, но ему приказали все бросить, — пояснил Комов.
— Давай доделаем его работу.
— А если не успеем сжечь машины и они достанутся немцам?
— У фашистов много своих истребителей, зачем им наше разбитое старье?
В этот момент с запада появилась группа самолетов противника. Бомбардировщики начали действовать по шоссейной дороге, истребители направились в сторону аэродрома.
— И щелей нет. Укрыться негде, — негодовал Домов, забираясь вместе с Комовым под «Чайку».
Фашисты обстреляли стоянку самолетов и полетели дальше.
— Пронесло, — поднимаясь с земли, облегченно вздохнул Комов. — Теперь долго жить будем.
— Может быть, — согласился Домов и спросил: — Слышишь? Артиллерия бьет совсем рядом. Надо спешить с цилиндром.
Через полчаса мотор на «Чайке» заработал нормально. Техник вылез из кабины:
— Можешь лететь. Крылья сильно побиты осколками. Будь осторожен!
Домов уже застегнул шлем и надел парашют, когда увидел подбегающую к самолету жену. Голубое платье в нескольких местах разорвано, на лице ссадины, черная толстая коса растрепана, брови опалены. Шура повисла на шее у мужа и заплакала:
— Костя, милый. Все и таки застала. Теперь улечу с тобой.
Появление жены испугало Костю. Взять ее с собой он не мог. Машина сильно повреждена. Как ему поступить? Она, еще не понимая, что с ним творится, продолжала:
— Наш бензовоз подожгли немецкие самолеты. Шофер убит, а я вот…
Сердцем она уже уловила тревогу и растерянность мужа, порывисто, словно ее что-то обожгло, убрала руки с его шеи, вся разом сжалась и, глядя на мужа, еле-еле выговорила:
— Понимаю. Не до меня теперь.
В голубых глазах ни укора, ни слез. В них только одна беспомощность. И эта женская беспомощность на Домова подействовала сильнее любых просьб и требований. Он искал выход из безвыходного положения. Почему бы не взять Шуру с собой? Может, «Чайка» выдержит? Нет, опасно. Да а в воздухе могут сбить. Лучше ей ехать с Комовым.
Как все скверно получилось! Разве они имели право сегодня ночью спать, когда фашистские армии занимали исходные рубежи для нанесения удара? И вот результат: немцы обходят Белосток и их аэродром. И этот белостокский выступ при стремительном продвижении противника может стать ловушкой. А ведь мы все планы строили под девизом: «Ни одного вершка своей земли не отдадим никому». От обиды, что все получилось не так, как должно быть, от беззащитности Шуры и жалости к ней он хотел сказать: «Летим!» Но его колебание и раздумье заглушил пулеметно-пушечный говор четверки фашистских истребителей. Все инстинктивно упали на землю и укрылись под самолетом. От пуль и снарядов вокруг них взрыхлялась, земля. «Мессершмитты» пронеслись над ними и начали кружить над аэродромом.
— Они засекли нас. О взлете нечего и думать, — заговорил Комов. — И ждать больше нельзя: немецкие танки уже обходят аэродром и вот-вот могут прорваться к нам. У нас два велосипеда. На них безопаснее. Поедем по два человека.
Домов в раздумье глянул на Шуру. Он только сейчас понял, что своим поведением она спасла ему жизнь, задержав вылет. Эта четверка «мессершмиттов» прихватила бы его на взлете или в небе сразу после отрыва от земли. А он, не имея скорости, стал бы для противника просто мишенью.
— Товарищ командир, оставим «Чайку», поехали. Может, выберемся, — торопил Комов.
Домов понимал степень опасности, но ему не хотелось бросать «Чайку», а самому с женой спасаться бегством. Он колебался, с надеждой смотрел в небо:
— Может, появятся наши истребители? Надо подождать.
Никто из них и подумать тогда не мог, что к середине первого дня войны почти половина самолетов Западного Особого военного округа была уничтожена противником на земле и в воздушных боях. Из тысячи с лишним истребителей в строю осталось менее двухсот. Фашистская авиация господствовала в небе.
— Товарищ старший лейтенант, — обратился к Домову механик, — разрешите доложить технику.
— Докладывайте.
— Товарищ техник-лейтенант, ваше задание выполнено, самолеты сожжены, — затем кивнул на «Чайку», подготовленную к взлету. — А как с этим быть?
— Выжду момент в улечу, — твердо ответил Домов.
Молчание. Оно затянулось. В этот момент Домов подумал: «А что, если мне уехать с Шурой на велосипеде?» Он вопросительно обвел всех взглядом и с грустью остановился на жене. Она по-своему поняла его:
— Поедем? Вдвоем и умирать легче.
— Тебе надо жить, — твердо ответил он. — А нам, солдатам, воевать. Езжай на велосипеде, я полечу.
— Даю слово: Шуру доставим целой и невредимой, — заверил Комов. И, понимая сложившиеся условия, уточнил: — Если с нами ничего не случится.
Южнее аэродрома раздались сильные взрывы. Все настороженно повернулись. Там виднелась девятка наших бомбардировщиков СБ под прикрытием тройки И-16.
— По танкам работают, — предположил Домов и взглянул вверх: пара «мессершмиттов» от аэродрома устремилась на наших бомбардировщиков. Он решил воспользоваться моментом, распорядился: — А ну, Комов, быстро! Помоги запустить мотор, — и, торопливо простившись с женой, сел в самолет.
Прежде чем вырулить на взлет, Домов остановил взгляд на жене. Струя от винта «Чайки» развевала ее голубое платье и растрепанную, обгоревшую косу. Она прощально помахала рукой и как-то беспомощно улыбнулась. Но в этой улыбке он уловил укор, который хлестнул сильнее пощечины.
Оторвавшись от земли, он развернулся на восток, но его тут же атаковала пара «мессершмиттов». У самолета Домова то ли от огня фашистов, то ли от перегрузок (это с «Чайками» бывало) лопнула на левом крыле расчалка. Машина теряла управление. Понимая опасность, Костя поспешил выпрыгнуть с парашютом, но на земле попал в лапы вражеских солдат. Они сняли с него парашют, отобрали пистолет, связали руки, выделили сопровождающего, и тот, показывая дорогу автоматом, повел его. Когда проходили мимо кустов березнячка, Домов выразительно показал охраннику, что ему нужно справить естественную надобность. Гитлеровец брезгливо поморщился, но руки ему развязал, отошел от него шагов на пять и стал закуривать.
В километре от них проходила шоссейная дорога, по которой должны были ехать на велосипедах Комов, Шура и Волков. Домов решил, что успеет перехватить их и уехать с ними на восток. Использовав свои борцовские и боксерские способности, приобретенные в детдоме, он совершил тигриный прыжок к фашисту. Тот не успел и пикнуть, как был повален на землю и задушен. Домов схватил его автомат и не мешкая побежал к шоссейной дороге.
Шура ехала на велосипеде одна, а Комов с Волковым вдвоем. Домов сел с Шурой, и только они тронулись, дорогу начали бомбить и обстреливать фашистские самолеты. Одна бомба разорвалась рядом с велосипедистами. Гришу Комова и Петю Волкова убило наповал, а Шуру ранило в бедро. Пока Домов перевязывал жену, фашисты перерезали дорогу. Шура потеряла много крови и не могла идти. Нашли глухую лесную деревушку. У Шуры два месяца заживала рана. Потом они вместе ушли в партизанский отряд.
— Она была хорошим солдатом, — продолжал Домов свою историю. — Не раз мы вместе ходили на задания. Ты же знаешь, она в совершенстве владела немецким языком. Ее и решили в июне сорок второго направить в Минск на разведку с особо важным заданием. Назад она не вернулась.
Глядя на побледневшего и опустившего голову друга, я сказал:
— Что поделаешь, погибших не воскресить. Может, тебе жениться?
Домов будто не расслышал меня.
— После войны на все мои запросы о ней был один ответ: «Пропала без вести», — и, посмотрев на часы, предложил: — Идем на обед, время уже, — а одеваясь, спросил: — Ты на каком самолете дал согласие летать?
— На «яке».
— Я тоже попрошусь на «як». Может, будем в одной группе.

3.
Зима капризничала. Частые снегопады и метели, крепкие морозы и оттепели сбивали плановую работу. А перед Центром переучивания стояла задача к концу марта 1947 года 200 летчиков-истребителей, прибывших из разных районов страны, научить летать на реактивных самолетах Як-15 и МиГ-9. Поэтому в обиходе был совет: «Ловите погоду!»
Наша страна одной из первых начала заниматься реактивными самолетами, но война эту работу резко затормозила. Мы отстали. Надо было догонять. И вот первый прыжок — советская промышленность освоила серийный выпуск реактивных машин, не уступающих по своим летным качествам заграничной технике.
Обычно при переучивании на новый самолет дело начинается с теории, с классов, схем и макетов, потом обучаемые переходят к практике, к полетам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45