Мы хотим знать, что стало с ним самим. Если он мертв — надо осмотреть тело и дать официальное заключение, чтобы раз и навсегда пресечь пагубные для страны слухи о том, что это, якобы, был Агриппа Постум. А если этот человек жив — пусть предстанет перед нами и перед народом, чтобы каждый мог воочию убедиться в беспочвенности сплетен, распространяемых врагами цезаря.Хитрый Гатерий намеренно поставил Тиберия в столь неловкое положение, и с интересом ждал, как же отреагирует цезарь. Ведь после таких слов он просто не мог не выступить — это выглядело бы подозрительно.Недовольно кряхтя, Тиберий поднялся с места и поплелся на трибуну. Сенаторы молча следили за неуклюжей фигурой.Поднявшись по ступенькам, цезарь оглядел зал и раздвинул свои тяжелые, медленные челюсти.— Достойные сенаторы, — глухо произнес он. — Консул Секст Апулей сказал уже все, что следовало сказать. Могу лишь добавить, что у меня нет возможности предъявить вам зачинщика смуты ни живым, ни мертвым. Среди пленных его не оказалось, среди бежавших в Остию моряков — тоже. Вероятно, он погиб в ночном бою и вместе с телами остальных преступников был вывезен за город и похоронен.Сенаторы загудели и начали перешептываться. Версия звучала весьма неправдоподобно. Ведь, казалось бы, Тиберий сам должен быть кровно заинтересован в том, чтобы пресечь слухи, и настоять на розыске самозванца. А тут выходило, что этим никто и не занимался. Странно, очень странно...Тиберий замолчал. Молчали и сенаторы. Все понимали, что здесь что-то не так, но никто не осмеливался выступить. Избавившаяся от последних ограничений власть цезаря словно придавила их, не давая возможности подняться со скамьи.Но тут встал сенатор Гней Сентий Сатурнин.Несколько секунд он и Тиберий смотрели друг на друга; в глазах одного было презрение и неукротимая решимость, в глазах другого — страх и бессилие.— Я хочу выступить, — негромко произнес Сатурнин.Консул Апулей беспокойно заерзал на месте.— У тебя есть какая-то дополнительная информация по поводу ночных событий, достойный сенатор? — спросил он.— Нет, — ответил Сатурнин. — Об этих событиях мне, к сожалению, известно немного, хотя я и догадываюсь, что там действительно произошло. И я мог бы рассказать вам о том, чем были вызваны эти события, каковы их причины. Кто несет за них ответственность. Но сейчас я собираюсь выступить не для того, чтобы давать какие-либо пояснения достойному сенату. Нет, я хочу выдвинуть обвинение.— Обвинение? — с удивлением переспросил консул. — Но в чем? И против кого?— Обвинение в государственной измене, в убийстве и других преступлениях, — громко и отчетливо произнес сенатор. — Против цезаря Тиберия Клавдия и императрицы Ливии Августы.Все замерли, словно громом пораженные. Тишина стояла несколько секунд, а потом по залу пробежало легкое движение. Сенаторы испуганно перешептывались, переводя взгляды с Тиберия на Сатурнина.Цезарь словно окаменел; он опустил голову и не двигался с места."Ох, Гней, — прошептал Квинт Гатерий, — ты же погубишь себя. Сейчас уже поздно... "Действительно, пока еще Агриппа стоял у городских стен, можно было позволять себе некоторые вольности, но сейчас, когда власть цезаря окрепла, лишь он один был хозяином жизни и смерти своих подданных. Он был волен делать все, что хотел.Сатурнин прекрасно понимал это, но гордость и горечь поражения не позволяли ему молчать.А Ливия, которая слушала все слова, звучавшие в курии — она сидела в углу за ширмой, как то нередко случалось при Августе, — лишь бессильно скрипела зубами и гневно сверкала глазами. Но, впрочем, у нее был еще один ход в запасе...Повернувшись к слуге, который словно статуя стоял за спиной, императрица приказала немедленно позвать Сеяна.А Сатурнин, тем временем, с достоинством направился к трибуне. Тиберий как побитая собака соскользнул со ступенек и отошел в сторону. Сенатор поднялся на возвышение, оглядел зал и заговорил, глядя прямо перед собой, четко произнося слова и высоко подняв голову. Его бледное лицо было спокойным и торжественным. День поражения он сейчас мог сделать днем своей победы. Пусть даже и последний.Он говорил долго. Сенатор начал с того момента, когда Ливия вышла замуж за Августа и решила любой ценой дать верховную власть в стране своему сыну.Он объяснил, почему умерли Марцелл, Гай, Луций и те, кто поддерживал их. Он говорил о мотивах, которыми руководствовалась Ливия, и о способах, которыми она достигала своей цели.Сенаторы слушали, раскрыв рты; Тиберий съежился и поник; Ливия за ширмой в бессильной ярости скрипела зубами.А Сатурнин все говорил. Его речь длилась больше часа, и ни разу никто его не прервал, настолько все — даже самые отъявленные прихлебатели императрицы — были ошеломлены услышанным.— Таким образом, — закончил Сатурнин свое выступление, — я изложил вам здесь известные мне факты, касающиеся преступной деятельности цезаря Тиберия и его матери Ливии Августы. Теперь вы поняли, должны были понять и суть того, что происходило раньше, и того, что случилось вчера ночью.К сожалению, у меня нет юридических доказательств, чтобы подтвердить мои слова, относившиеся к прежним преступлениям этих двоих. Но их последнее дело — дело Агриппы Постума — еще можно расследовать. Я уверен, что человек, который появился в Остии, был не рабом, а внуком Августа, и я уверен, что он еще жив и находится под стражей в надежном месте. И вы, достойные сенаторы, имеете право и даже обязаны потребовать от цезаря предъявить вам того человека и сделать собственные выводы.А я, со своей стороны, официально обвиняю Тиберия и Ливию во всех тех преступлениях, которые я перечислил, и требую, чтобы они предстали перед гласным судом и оправдались. Если смогут.Сатурнин замолчал и перевел дыхание. Некоторые сенаторы в зале уже успели опомниться. Они поняли, что Тиберий ни за что не простит им, если они сейчас промолчат. Ведь это было бы признанием обвинений Сатурнина.— Да как он смеет? — закричал с места Аттик. — Он просто сошел с ума!— Позор! — поддержал его Сильван. — В лице цезаря он оскорбляет всех нас!— Это его надо судить! — раздались голоса.Шум становился все громче, сенаторы постепенно от ходили от шока, они начали понимать, чем им может грозить пассивность на сегодняшнем заседании, и вовсю демонстрировали свои верноподданнические чувства.Сатурнин с гордо поднятой головой продолжал стоять на трибуне, презрительно глядя в зал.Гатерий сидел не месте, грустно качая головой. Он знал, что его друг обречен.Сенаторы бесновались.— Под суд его! — надрывались самые рьяные. — В тюрьму!— Трусы и подонки, — с горечью сказал Сатурнин. — Вы не имеете права посадить меня в тюрьму, пока не будет доказано, что мои слова — клевета. А государственной измены я не совершил. Ну, где же ваше хваленое свободолюбие и демократические принципы? Вы не посмеете расправиться со мной.В этот момент в зал вбежал секретарь сената, приблизился к консулу Апулею и что-то шепнул ему на ухо. Консул кивнул, жестом отпустил секретаря и встал.— Ты верно заметил, почтенный Сатурнин, — сказал он, — что мы не имеем права осудить тебя, пока не докажем, что твои слова являются клеветой. А чтобы доказать это, нам придется сначала выслушать объяснения цезаря и достойной Ливии. Но есть закон, по которому человек, виновный в государственной измене, не может обвинять других людей в чем бы то ни было. Ты согласен со мной?— Я знаю этот закон, — ответил Сатурнин. — Но я не совершал государственной измены.— Вот как? — усмехнулся консул. — А я готов представить доказательства обратного.Все замерли, пораженные. Сатурнин тоже.— Пусть войдет префект претория Элий Сеян! — торжественно сказал Апулей.Раздалось бряцание оружия, и в зал вошел Сеян в парадном мундире. Он с почтением поклонился сенаторам и стал возле трибуны, бросив взгляд на Сатурнина.— Сообщи нам, префект, с чем ты пришел, — приказал консул.— Я принес доказательство того, что сенатор Сатурнин виновен в государственной измене, — сразу сказал Сеян, — Вот оно.И он поднял вверх руку, которая сжимала навощенные таблички.— Что это, поясни, — попросил Апулей.— Это письмо, — ответил Сеян, дерзко взглянув на Сатурнина. — Адресовано оно человеку, который до вчерашнего дня называл себя Агриппой Постумом, а отправил его стоящий здесь сенатор Гней Сентий Сатурнин.Это было то самое письмо, которое Либон привез в Остию. Эвдем нашел его в кармане у Постума и немедленно передал Сеяну. И вот теперь оно должно было уничтожить того, кто его написал.Гатерий схватился за голову. Все кончено! Против этого обвинения Сатурнину ж устоять. Ведь действительно, налицо государственная измена. И неважно, был ли адресат Постумом или беглым рабом — в глазах закона оба они являлись преступниками и всякое сношение с ними подпадало под статью об антигосударственной деятельности. Сатурнину нечего возразить. Он погиб окончательно и бесповоротно.Сенатор и сам понял это.— Что ты можешь сказать в свою защиту? — вопросил консул Апулей.— Только то, — глухо ответил Сатурнин, — что письмо это я писал человеку, которого сам Божественный Август назвал в своем завещании главным наследником. И для меня Агриппа Постум не являлся и не является преступником.— Вы посмотрите на него! — возмущенно крикнул Аттик. — Для него не является? А как же закон?— Изменник! Изменник! — заорали сенаторы.Сатурнин молчал.— Dura Lex, sed Lex, — торжественно провозгласил консул Апулей. — Закон суров, но это закон. Стража, арестуйте этого человека!В зал быстро, словно уже ждали за дверью, вошли несколько стражников. Цепи лязгнули на руках сенатора Сатурнина.— Увести, — скомандовал Сеян.Конвой повел арестованного к выходу.— Прошу спокойствия! — крикнул консул Апулей. — Продолжаем наше заседание! Кто еще хочет выступить? * * * День клонился к вечеру, сумерки уже опустились на город. А в кабачке «Старая лошадь» в Аполлинском квартале по-прежнему кипели страсти, люди все обсуждали ночные события, которые обрастали самыми фантастическими и невероятными подробностями.Наконец, Никомед, который выпил уже пару кувшинов вина, не выдержал.— Да что вы тут болтаете? — взвился он. — Вот глупцы! Ведь никто из вас не знает, как все было на самом деле.— А ты знаешь? — недоверчиво спросил кто-то.Никомед обиделся.— Еще бы, — гордо бросил он. — Уж кому, как не мне знать. Это я заманил в Рим того парня, уж не разберу, Агриппа он или Клемент. Это я предупредил преторианцев...Его слова прервал оглушительный хохот.— Иди проспись! — закричали ему.— А за твое вино, наверное, сам цезарь платит, да? — издевались другие.— Дурачье! — разъярился Никомед. — Не хотите, не надо. Больше ничего не скажу.И он нетвердым шагом вышел из корчмы на темную улицу.Лишь один человек в зале не разделял всеобщего веселья, а внимательно присматривался к греку. Заметив, что тот вышел, этот человек незаметно последовал за ним.В кривом переулке он нагнал Никомеда и крепко схватил его за плечо.— Постой-ка, приятель, — сказал он. — Так это ты, значит, предал Постума?— Кто ты такой? — возмутился осторожный Никомед. — Никого я не предавал. Оставь меня в покое.— Понятно, — сказал человек с нехорошей усмешкой. — А ты, случайно, не помнишь, как подобрал меня в море и хотел без суда вздернуть на рее, а?Никомеду стало плохо.— Пусти меня! — взвизгнул он и попытался вырваться.— Вспомнил, — тихо, с ненавистью произнес мужчина. — Ну, тогда получай. Долг платежом красен.И он с силой всадил в живот грека широкий, острый пастушеский нож. Никомед всхрапнул, его глаза полезли на лоб, изо рта выбежала струйка крови, и шкипер мешком повалился на землю.Феликс вытер нож о хитон грека, спрятал его и неторопясь вернулся обратно в корчму. Глава XXIPollise verso! Pollise verso (лат.) — «Добей его!» — Возглас, которым зрители в амфитеатре требовали смерти потерпевшего поражение гладиатора.

Ливия встретила сына после заседания сената.— Что ж ты, — спросила она презрительно, — не мог дать отпор этому наглецу? Ведь он же прилюдно облил грязью и тебя, и меня. Если бы я не отправила Сеяна с письмом, ты бы еще и признался во всем.— Замолчи, — рявкнул злой, как собака, Тиберий. — Кто мне обещал, что все уже в прошлом? Вот тебе, пожалуйста!— Ничего, — улыбнулась Ливия. — Сатурнин — наша последняя головная боль. И можешь считать, что мы ее уже вылечили.— Как же, — не согласился Тиберий. — Он еще должен будет предстать перед судом, и богам только известно, что там наговорит.— Да ты рехнулся, — спокойно сказала Ливия, — Какой суд? Опомнись! Он просто не выйдет из тюрьмы.— Думаю, сенаторам это не понравится, — задумчиво сказал Тиберий. — Все-таки патриций, консуляр...— Да плевать тебе теперь на сенат! — взорвалась императрица. — Неужели ты настолько глуп, и ничего не понял? Ведь ты же цезарь! Настоящий цезарь! Ты и только ты будешь решать, что хорошо и что плохо, как поступить в том или ином случае, кого казнить, кого помиловать. И никто не посмеет возразить!— А если посмеют? — с вызовом спросил Тиберий.— Тогда ты не цезарь, — бросила Ливия, — и тебе самое место где-нибудь на Родосе в должности куратора водопроводов.Тиберий молча проглотил обиду.— А где этот... беглый раб? — спросил он.— Здесь, в дворцовом подземелье, — ответила Ливия.— Ты что? — ужаснулся цезарь. — Слышала, какой шум поднял Сатурнин? А если его вдруг найдут и опознают? Почему ты не убила его, как я требовал?— Потому что хочу еще раз взглянуть на него, — ответила Ливия. — И приглашаю тебя вместе со мной навестить мятежника и смутьяна.Тиберий несколько секунд колебался, но потом кивнул.— Хорошо. Только чтобы сразу потом его... понятно?— Понятно, — улыбнулась Ливия и взяла его под руку. — Ну, идем.Они вышли из комнаты и направились к потайному ходу, который вел в подземелье Палатинского дворца.— Под пыткой он ничего не сказал, как мне сообщили, — говорила императрица по дороге. — Да я и не надеялась...— Совсем ничего? — удивился Тиберий. — Разве у нас так плохо пытают?Ливия улыбнулась.— Ну, нет, наговорил он достаточно, но все не о том, о чем его спрашивали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64