https://wodolei.ru/catalog/vanni/
— Ему известно ровно столько же, сколько и мне!
— То есть, весьма немного, — насмешливо добавил доктор, — но об этом мы узнаем подробнее. Я, собственно, явился сюда, чтобы предложить вам написать подробный отчет относительно каждого шага, сделанного вами в этом деле с того самого момента, когда вы были достаточно безумны, чтобы заменить Холля и, по его примеру, стали совать свой нос в дела, которые вас вовсе не касаются. Вам известно, какое наказание понес за это Холль: вы были свидетелем его смерти, как сообщил мне мой товарищ, господин Паоло. Вас же мы щадили до настоящего времени да, быть может, пощадим и дальше, если вы в точности исполните все, что от вас потребуют!
— А в противном случае? — спросил я.
— В противном случае вы будете рады отдать все, что у вас есть, чтобы только я немедленно застрелил вас. Вы должны понять, что ваше положение совершенно безвыходно, что вы здесь погребены заживо и что для всего остального мира вы как-бы умерли. Чтобы сохранить жизнь и довольно-таки приятное существование, вам остается только стать одним из наших!
— Это совершенно немыслимо! — воскликнул я.
Доктор только усмехнулся.
— Это вы говорите теперь, но мы дадим вам несколько дней срока подумать об этом, причем позвольте мне посоветовать вам не пытаться прошибить лбом стену. Право, у нас очень недурная компания, а здесь не найдется ни одного человека, у которого не было бы одного или нескольких убийств на совести, и меня самого преследуют за убийство в Шропшире, но, конечно, безуспешно. Ха-ха-ха!
Это было сказано с таким дьявольским смехом, что я невольно отшатнулся от него. Доктор встал и пошел к дверям.
— Нам предстоят четверо суток пути, — сказал он, обернувшись на пороге, — и в течение этого времени вам нечего опасаться. Мы сумели бы отправить вас и ваших друзей на тот свет еще там, в Атлантическом океане, но не сделали этого только потому, что намерены получить от вас некоторые сведения. Итак, вы можете быть вполне спокойны до тех пор, пока капитан Блэк не подвергнет вас личному допросу. Но предупреждаю вас, что если вы не одумаетесь, то убедитесь на опыте, что люди сильнее и могущественнее вас со слезами призывали смерть, когда мы прикасались к ним одним только пальцем. А вам будет оказано полное внимание! — С этими словами он вышел.
Все, что он говорил, была правда. Для всех я был мертв — ни одна живая душа не могла извлечь меня из этой железной тюрьмы, о существовании которой никто не знал. Что же оставалось мне? Или сказать все, что я знаю, этим негодяям, или запугивать их тем, что Родрику тоже известно многое.
Обдумав свое положение, я решил так: капитан Блэк потребует, чтобы я сказал ему все, что мне известно, и если я не соглашусь, то он прибегнет к самым крайним мерам — и я содрогался при воспоминании об ужасной участи бедного Холля.
Этот человек создал отважный план, смелость которого превышает все возможное в конце XIX столетия. Узнай кто-нибудь, где находится та берлога, в которой скрывается этот разбойник, его безопасности пришел бы конец.
Если бы это место было известно Родрику, я мог бы рассчитывать, что останусь жив, но я знал, что даже Холль не знал ничего об этом, и то, что не удалось ему, едва ли могло удасться простоватому и неопытному в такого рода делах Родрику.
Все эти соображения привели меня к следующему выводу: я буду делать вид, что и мой друг знает кое-что. Может быть, это и спасет мне жизнь, хотя Бог знает, что из этого получится. В сущности, жизнь в такой обстановке и среди этих людей не имела для меня ничего привлекательного, а потому я не особенно и дорожил ею.
XIV. Все дальше к северу.
В течение нескольких дней я не видел доктора, да и никого, кроме старого негра, прислуживавшего мне и на все мои вопросы отвечавшего только «да» или «нет». Ежедневно в определенный час утром он являлся ко мне с докладом, что ванна готова; ежедневно я получал роскошный завтрак, обед и ужин, свежее белье, тонкое и прекрасное, и совершенно новый щеголеватый костюм от хорошего портного, того же покроя и сшитого из того же материала, что и у доктора. Вообще во всем была видна забота и внимание ко мне. Так, например, мне присылали книги, в каюте топили печи, когда я стал замечать, что температура заметно падает, постельное белье нагревали грелками, словом, делали все, чего только мог пожелать самый избалованный и изнеженный человек. Тем не менее это одиночное заключение страшно действовало на мои нервы, и чем дальше, тем больше.
На четвертые сутки пути наше судно, не особенно спешившее до сих пор, вдруг пошло полным ходом, а под вечер я заметил, что на палубе стало очень шумно. Я стал смотреть в иллюминатор и увидел, что громадная ледяная гора преграждала нам путь.
Вода каскадами сбегала с громадной ледяной массы, сверкавшей белоснежной чистотой, на которую местами падали розоватые тени заходящего солнца. Теперь мне вдруг припомнились слова Паоло, когда он в бреду все время кричал: «Лед, лед». Это была вторая тайна капитана Блэка: он скрывался во льдах, много севернее того пути, по какому следуют обычно суда, идущие в Канаду. Это я мог заключить по тому, сколько времени мы находились в пути.
Но это обстоятельство отнюдь не уменьшило моих страхов и опасений, преследовавших меня в этой плавучей железной тюрьме. С каждым днем я уходил все дальше и дальше от внешнего мира, все глубже и глубже зарывался в эту могилу и все более и более становился беспомощной жертвой в когтях этого всесильного капитана Блэка, который был волен казнить меня или помиловать по своему усмотрению. Несмотря на то, что в течение целой недели моего плена на железном судне я не испытал ни малейшей неприятности или напоминания об ожидавшей меня участи, страх смерти преследовал меня неотступно, не давая спать по ночам и лишая аппетита.
Наконец вечером на седьмые сутки я почувствовал, что наше судно вдруг встало, и услышал, как спустили якорь. Было уже поздно. В это время я обычно ложился в постель, но на этот раз ждал, сидя в своем кресле, чего-то необычного, ждал, полный тревоги и волнения. Наверху ощущалось большое движение. Прошел час, ко мне никто не являлся, и я почувствовал, что судно стало снова продвигаться вперед, но очень медленно. Я открыл свой иллюминатор и, хотя ночь была безлунная, увидел, что мы входим в узкий проход, по обе стороны которого вздымались высокие стены скал. Проход этот служил входом в какую-то гавань или закрытый водяной бассейн.
Скоро судно подошло, по-видимому, к пристани, о чем можно было догадаться по суете, поднявшейся на палубе, громыханью сбрасываемых в воду якорей и прочих громких звуков.
Дождавшись, когда весь этот шум стих, я наконец решился лечь в постель. На следующее утро я получил вместе со своим утренним кофе изящную записку, в которой меня приглашали вечером в восемь часов на обед к капитану Блэку. Даже и это приглашение чрезвычайно обрадовало меня — до того мне было тягостно мое одиночество. Когда же в четверть восьмого старый негр явился ко мне и, отворив дверь моей каюты, произнес: «Господин ожидает вас!», я с радостью последовал за ним, хотя и сознавал, что это ведет меня, быть может, к смерти.
Выйдя по коридору в кают-компанию, а оттуда по широкой, устланной ковром лестнице на палубу, мы очутились наверху, где было совершенно темно, только над носовой башней огромный фонарь кидал длинный и широкий луч яркого света на море. При свете этого фонаря я увидел, что наше судно находилось в довольно обширной пещере, окруженной гигантскими скалами. Вдали в скале виднелась узкая щель, ведущая во вторую пещеру, уже совершенно темную. Все это я едва успел разглядеть, так как меня уже ожидала шлюпка. Гребцы сразу же налегли на весла и, держась все время в полосе света, стали грести прямо по направлению к узкой расщелине в скале. Пройдя через эту расщелину, мы очутились в узком фиорде, окруженном такой высокой стеной скал, что здесь было почти совсем темно, и только высоко над головой виднелась узкая полоска неба. Эта вторая пещера привела к глубокому озеру, замкнутому со всех сторон кольцом высоких скал. При этом мне невольно бросилось в глаза, что в одной стене, отвесно обрывавшейся в озере скалы, образующей левый его берег, на весьма значительной высоте от воды мелькали огни как бы из окон, прорубленных в черной скале чьей-то таинственной рукой. Туда-то именно и направлялась теперь шлюпка. Когда мы подошли ближе, я увидел высеченную в скале пристань с черной решеткой и затем красивую чугунную лестницу, ведущую вверх в глубь скалы.
При выходе из шлюпки нас встретил десяток слуг с факелами, которые молча выстроились по обе стороны, а я, следуя за старым негром, стал подниматься по чугунной лестнице, оканчивавшейся небольшой площадкой в виде высокого балкона. На эту площадку выходила обитая железом массивная дверь. Дверь эта отворилась и на пороге меня встретил мой знакомый доктор. Он чрезвычайно сердечно поздоровался со мной и вообще казался на этот раз в очень веселом и добродушном настроении.
— Идемте скорее, — проговорил он, взяв меня под руку, — все ждут только вас. А в эту чертовски холодную погоду все голодны, как волки! Сюда, попрошу вас, не бойтесь, здесь не темно!
Действительно, мы вошли в широкий коридор, ярко освещенный электрическим светом. Казалось, будто стены его были высечены из хрусталя, так как поверхность их, гладкая и блестящая, походила на зеркало. На некотором расстоянии друг от друга были проделаны высокие окна, обращенные к озеру, но теперь все они были завешены тяжелыми занавесями; вдоль противоположной стены стояли шкафы и полки с вешалками. В конце коридора была другая дверь из цельного американского ореха превосходной работы. Когда доктор отворил ее, мы очутились в большой высокой комнате, обставленной со всем европейским комфортом и даже роскошью: все стены и пол были сплошь покрыты дорогими мехами. Изящная дорогая мебель, покрытая темно-коричневым штофом, выгодно выделялась на серебристо-белых шкурах полярного медведя, преобладавших здесь. В левом углу стоял большой концертный рояль, а на его пюпитре — раскрытая тетрадь нот. Середину одной из стен занимал громадный монументальный камин, в котором пылал яркий огонь. В центре комнаты находился большой письменный стол, заваленный картами, книгами и журналами. По стенам тянулись полки с книгами и красивые библиотечные шкафы, а также этажерки, уставленные драгоценными произведениями искусства.
Но не столько эта комната, сколько сам обладатель ее привлекал мое внимание. Никого, кроме капитана Блэка, в этой комнате не было. Но это был уже не тот человек, которого я видел председателем пьяной оргии в Париже.
Ничего резкого, злобного и жестокого ни в голосе, ни в манере, ни во взгляде его теперь не было. Голос его звучал мягко и приятно, когда он ответил: «Войдите» на стук доктора, и затем, поднявшись с кресла, сделал несколько шагов к нам навстречу, как милый, радушный хозяин. Когда он протянул мне руку, я чуть было не убрал свою, но тотчас опомнился, сообразив, что в моем положении это было бы положительным безумием. Я взял его большую, сильную руку и взглянул ему прямо в лицо. Этот человек был ниже меня ростом, но огромная, необыкновенная сила чувствовалась в его могучих руках и богатырских плечах. Лицом он был тоже недурен, хотя его портили слишком большая черная борода и платье, сидевшее как-то слишком свободно и мешковато.
Всего удивительнее, однако, в нашей встрече было то, что когда он взял мою руку, то долго не выпускал ее из своей, причем смотрел мне прямо в лицо с таким непритворным участием, какое мне казалось совершенно непонятным. Он до того забылся в этом созерцании, что долго продолжал держать и пожимать мою руку, как будто видел перед собой самого дорогого друга после долгой разлуки.
Наконец, он ласково проговорил:
— Я очень рад вас видеть! Обед ждет нас. Пойдемте в столовую, — и он дружески взял меня под руку.
Мы вошли в следующую комнату, также увешанную мехами, но преимущественно темно-бурого цвета. Здесь стоял роскошно сервированный обеденный стол, накрытый на четыре персоны. Комната освещалась электрическими лампами. Приглашены к столу были доктор, я и шотландец по прозванию Дик-Капиталист. Последний стал было позволять себе выходки, напоминавшие поведение его товарищей на улице Жубер в Париже, но капитан вскоре заставил его замолчать.
За обедом говорил почти только один доктор, рассказывавший много интересного из своих путешествий. Я слушал его со вниманием, надеясь узнать что-нибудь о судьбе, ожидающей меня, или, по крайней мере, о том, где именно мы теперь находимся, на севере ли Америки или в какой другой части Северного Ледовитого океана.
Капитан впервые заговорил в ответ на мое замечание о том, как тепло и приятно в этой комнате.
— Это вы особенно оцените, когда у нас наступит здесь зима. Ведь вы, конечно, знаете, где находитесь?
Ничего не подозревая, я ответил, что не имею ни малейшего представления. Капитан многозначительно взглянул при этом на доктора, а тот, весело потрепав меня по плечу, воскликнул:
— Браво! Это избавляет нас от необходимости задавать вам неприятные вопросы. Я уже тогда подумал, что ваше мнимое обладание нашей тайной было просто блефом!
— Ну, конечно! — подхватил капитан. — Но теперь не время говорить об этом. Если хотите знать, я могу вам сказать, что мы находимся на западном берегу Гренландии. В каких-нибудь пятидесяти милях отсюда есть Датская колония, но мы не общаемся со своими соседями!
Затем, приказав подать шампанского, капитан провозгласил тост: «За нового товарища!» Но я не поднял свой бокал. Он это заметил и лицо его заметно омрачилось.
— Что ж, — проговорил он, — мы не будем торопить вас! Вы будете моим гостем до тех пор, пока я не потребую от вас решительного ответа. Но тогда вам уже нельзя будет долго раздумывать: мы ведь умеем быть и ужасно дурными, когда надо. А теперь попробуйте-ка этих сигар, они очень хороши, мы взяли их из коллекции лорда Реминхама, который несколько недель тому назад был на пути в Америку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
— То есть, весьма немного, — насмешливо добавил доктор, — но об этом мы узнаем подробнее. Я, собственно, явился сюда, чтобы предложить вам написать подробный отчет относительно каждого шага, сделанного вами в этом деле с того самого момента, когда вы были достаточно безумны, чтобы заменить Холля и, по его примеру, стали совать свой нос в дела, которые вас вовсе не касаются. Вам известно, какое наказание понес за это Холль: вы были свидетелем его смерти, как сообщил мне мой товарищ, господин Паоло. Вас же мы щадили до настоящего времени да, быть может, пощадим и дальше, если вы в точности исполните все, что от вас потребуют!
— А в противном случае? — спросил я.
— В противном случае вы будете рады отдать все, что у вас есть, чтобы только я немедленно застрелил вас. Вы должны понять, что ваше положение совершенно безвыходно, что вы здесь погребены заживо и что для всего остального мира вы как-бы умерли. Чтобы сохранить жизнь и довольно-таки приятное существование, вам остается только стать одним из наших!
— Это совершенно немыслимо! — воскликнул я.
Доктор только усмехнулся.
— Это вы говорите теперь, но мы дадим вам несколько дней срока подумать об этом, причем позвольте мне посоветовать вам не пытаться прошибить лбом стену. Право, у нас очень недурная компания, а здесь не найдется ни одного человека, у которого не было бы одного или нескольких убийств на совести, и меня самого преследуют за убийство в Шропшире, но, конечно, безуспешно. Ха-ха-ха!
Это было сказано с таким дьявольским смехом, что я невольно отшатнулся от него. Доктор встал и пошел к дверям.
— Нам предстоят четверо суток пути, — сказал он, обернувшись на пороге, — и в течение этого времени вам нечего опасаться. Мы сумели бы отправить вас и ваших друзей на тот свет еще там, в Атлантическом океане, но не сделали этого только потому, что намерены получить от вас некоторые сведения. Итак, вы можете быть вполне спокойны до тех пор, пока капитан Блэк не подвергнет вас личному допросу. Но предупреждаю вас, что если вы не одумаетесь, то убедитесь на опыте, что люди сильнее и могущественнее вас со слезами призывали смерть, когда мы прикасались к ним одним только пальцем. А вам будет оказано полное внимание! — С этими словами он вышел.
Все, что он говорил, была правда. Для всех я был мертв — ни одна живая душа не могла извлечь меня из этой железной тюрьмы, о существовании которой никто не знал. Что же оставалось мне? Или сказать все, что я знаю, этим негодяям, или запугивать их тем, что Родрику тоже известно многое.
Обдумав свое положение, я решил так: капитан Блэк потребует, чтобы я сказал ему все, что мне известно, и если я не соглашусь, то он прибегнет к самым крайним мерам — и я содрогался при воспоминании об ужасной участи бедного Холля.
Этот человек создал отважный план, смелость которого превышает все возможное в конце XIX столетия. Узнай кто-нибудь, где находится та берлога, в которой скрывается этот разбойник, его безопасности пришел бы конец.
Если бы это место было известно Родрику, я мог бы рассчитывать, что останусь жив, но я знал, что даже Холль не знал ничего об этом, и то, что не удалось ему, едва ли могло удасться простоватому и неопытному в такого рода делах Родрику.
Все эти соображения привели меня к следующему выводу: я буду делать вид, что и мой друг знает кое-что. Может быть, это и спасет мне жизнь, хотя Бог знает, что из этого получится. В сущности, жизнь в такой обстановке и среди этих людей не имела для меня ничего привлекательного, а потому я не особенно и дорожил ею.
XIV. Все дальше к северу.
В течение нескольких дней я не видел доктора, да и никого, кроме старого негра, прислуживавшего мне и на все мои вопросы отвечавшего только «да» или «нет». Ежедневно в определенный час утром он являлся ко мне с докладом, что ванна готова; ежедневно я получал роскошный завтрак, обед и ужин, свежее белье, тонкое и прекрасное, и совершенно новый щеголеватый костюм от хорошего портного, того же покроя и сшитого из того же материала, что и у доктора. Вообще во всем была видна забота и внимание ко мне. Так, например, мне присылали книги, в каюте топили печи, когда я стал замечать, что температура заметно падает, постельное белье нагревали грелками, словом, делали все, чего только мог пожелать самый избалованный и изнеженный человек. Тем не менее это одиночное заключение страшно действовало на мои нервы, и чем дальше, тем больше.
На четвертые сутки пути наше судно, не особенно спешившее до сих пор, вдруг пошло полным ходом, а под вечер я заметил, что на палубе стало очень шумно. Я стал смотреть в иллюминатор и увидел, что громадная ледяная гора преграждала нам путь.
Вода каскадами сбегала с громадной ледяной массы, сверкавшей белоснежной чистотой, на которую местами падали розоватые тени заходящего солнца. Теперь мне вдруг припомнились слова Паоло, когда он в бреду все время кричал: «Лед, лед». Это была вторая тайна капитана Блэка: он скрывался во льдах, много севернее того пути, по какому следуют обычно суда, идущие в Канаду. Это я мог заключить по тому, сколько времени мы находились в пути.
Но это обстоятельство отнюдь не уменьшило моих страхов и опасений, преследовавших меня в этой плавучей железной тюрьме. С каждым днем я уходил все дальше и дальше от внешнего мира, все глубже и глубже зарывался в эту могилу и все более и более становился беспомощной жертвой в когтях этого всесильного капитана Блэка, который был волен казнить меня или помиловать по своему усмотрению. Несмотря на то, что в течение целой недели моего плена на железном судне я не испытал ни малейшей неприятности или напоминания об ожидавшей меня участи, страх смерти преследовал меня неотступно, не давая спать по ночам и лишая аппетита.
Наконец вечером на седьмые сутки я почувствовал, что наше судно вдруг встало, и услышал, как спустили якорь. Было уже поздно. В это время я обычно ложился в постель, но на этот раз ждал, сидя в своем кресле, чего-то необычного, ждал, полный тревоги и волнения. Наверху ощущалось большое движение. Прошел час, ко мне никто не являлся, и я почувствовал, что судно стало снова продвигаться вперед, но очень медленно. Я открыл свой иллюминатор и, хотя ночь была безлунная, увидел, что мы входим в узкий проход, по обе стороны которого вздымались высокие стены скал. Проход этот служил входом в какую-то гавань или закрытый водяной бассейн.
Скоро судно подошло, по-видимому, к пристани, о чем можно было догадаться по суете, поднявшейся на палубе, громыханью сбрасываемых в воду якорей и прочих громких звуков.
Дождавшись, когда весь этот шум стих, я наконец решился лечь в постель. На следующее утро я получил вместе со своим утренним кофе изящную записку, в которой меня приглашали вечером в восемь часов на обед к капитану Блэку. Даже и это приглашение чрезвычайно обрадовало меня — до того мне было тягостно мое одиночество. Когда же в четверть восьмого старый негр явился ко мне и, отворив дверь моей каюты, произнес: «Господин ожидает вас!», я с радостью последовал за ним, хотя и сознавал, что это ведет меня, быть может, к смерти.
Выйдя по коридору в кают-компанию, а оттуда по широкой, устланной ковром лестнице на палубу, мы очутились наверху, где было совершенно темно, только над носовой башней огромный фонарь кидал длинный и широкий луч яркого света на море. При свете этого фонаря я увидел, что наше судно находилось в довольно обширной пещере, окруженной гигантскими скалами. Вдали в скале виднелась узкая щель, ведущая во вторую пещеру, уже совершенно темную. Все это я едва успел разглядеть, так как меня уже ожидала шлюпка. Гребцы сразу же налегли на весла и, держась все время в полосе света, стали грести прямо по направлению к узкой расщелине в скале. Пройдя через эту расщелину, мы очутились в узком фиорде, окруженном такой высокой стеной скал, что здесь было почти совсем темно, и только высоко над головой виднелась узкая полоска неба. Эта вторая пещера привела к глубокому озеру, замкнутому со всех сторон кольцом высоких скал. При этом мне невольно бросилось в глаза, что в одной стене, отвесно обрывавшейся в озере скалы, образующей левый его берег, на весьма значительной высоте от воды мелькали огни как бы из окон, прорубленных в черной скале чьей-то таинственной рукой. Туда-то именно и направлялась теперь шлюпка. Когда мы подошли ближе, я увидел высеченную в скале пристань с черной решеткой и затем красивую чугунную лестницу, ведущую вверх в глубь скалы.
При выходе из шлюпки нас встретил десяток слуг с факелами, которые молча выстроились по обе стороны, а я, следуя за старым негром, стал подниматься по чугунной лестнице, оканчивавшейся небольшой площадкой в виде высокого балкона. На эту площадку выходила обитая железом массивная дверь. Дверь эта отворилась и на пороге меня встретил мой знакомый доктор. Он чрезвычайно сердечно поздоровался со мной и вообще казался на этот раз в очень веселом и добродушном настроении.
— Идемте скорее, — проговорил он, взяв меня под руку, — все ждут только вас. А в эту чертовски холодную погоду все голодны, как волки! Сюда, попрошу вас, не бойтесь, здесь не темно!
Действительно, мы вошли в широкий коридор, ярко освещенный электрическим светом. Казалось, будто стены его были высечены из хрусталя, так как поверхность их, гладкая и блестящая, походила на зеркало. На некотором расстоянии друг от друга были проделаны высокие окна, обращенные к озеру, но теперь все они были завешены тяжелыми занавесями; вдоль противоположной стены стояли шкафы и полки с вешалками. В конце коридора была другая дверь из цельного американского ореха превосходной работы. Когда доктор отворил ее, мы очутились в большой высокой комнате, обставленной со всем европейским комфортом и даже роскошью: все стены и пол были сплошь покрыты дорогими мехами. Изящная дорогая мебель, покрытая темно-коричневым штофом, выгодно выделялась на серебристо-белых шкурах полярного медведя, преобладавших здесь. В левом углу стоял большой концертный рояль, а на его пюпитре — раскрытая тетрадь нот. Середину одной из стен занимал громадный монументальный камин, в котором пылал яркий огонь. В центре комнаты находился большой письменный стол, заваленный картами, книгами и журналами. По стенам тянулись полки с книгами и красивые библиотечные шкафы, а также этажерки, уставленные драгоценными произведениями искусства.
Но не столько эта комната, сколько сам обладатель ее привлекал мое внимание. Никого, кроме капитана Блэка, в этой комнате не было. Но это был уже не тот человек, которого я видел председателем пьяной оргии в Париже.
Ничего резкого, злобного и жестокого ни в голосе, ни в манере, ни во взгляде его теперь не было. Голос его звучал мягко и приятно, когда он ответил: «Войдите» на стук доктора, и затем, поднявшись с кресла, сделал несколько шагов к нам навстречу, как милый, радушный хозяин. Когда он протянул мне руку, я чуть было не убрал свою, но тотчас опомнился, сообразив, что в моем положении это было бы положительным безумием. Я взял его большую, сильную руку и взглянул ему прямо в лицо. Этот человек был ниже меня ростом, но огромная, необыкновенная сила чувствовалась в его могучих руках и богатырских плечах. Лицом он был тоже недурен, хотя его портили слишком большая черная борода и платье, сидевшее как-то слишком свободно и мешковато.
Всего удивительнее, однако, в нашей встрече было то, что когда он взял мою руку, то долго не выпускал ее из своей, причем смотрел мне прямо в лицо с таким непритворным участием, какое мне казалось совершенно непонятным. Он до того забылся в этом созерцании, что долго продолжал держать и пожимать мою руку, как будто видел перед собой самого дорогого друга после долгой разлуки.
Наконец, он ласково проговорил:
— Я очень рад вас видеть! Обед ждет нас. Пойдемте в столовую, — и он дружески взял меня под руку.
Мы вошли в следующую комнату, также увешанную мехами, но преимущественно темно-бурого цвета. Здесь стоял роскошно сервированный обеденный стол, накрытый на четыре персоны. Комната освещалась электрическими лампами. Приглашены к столу были доктор, я и шотландец по прозванию Дик-Капиталист. Последний стал было позволять себе выходки, напоминавшие поведение его товарищей на улице Жубер в Париже, но капитан вскоре заставил его замолчать.
За обедом говорил почти только один доктор, рассказывавший много интересного из своих путешествий. Я слушал его со вниманием, надеясь узнать что-нибудь о судьбе, ожидающей меня, или, по крайней мере, о том, где именно мы теперь находимся, на севере ли Америки или в какой другой части Северного Ледовитого океана.
Капитан впервые заговорил в ответ на мое замечание о том, как тепло и приятно в этой комнате.
— Это вы особенно оцените, когда у нас наступит здесь зима. Ведь вы, конечно, знаете, где находитесь?
Ничего не подозревая, я ответил, что не имею ни малейшего представления. Капитан многозначительно взглянул при этом на доктора, а тот, весело потрепав меня по плечу, воскликнул:
— Браво! Это избавляет нас от необходимости задавать вам неприятные вопросы. Я уже тогда подумал, что ваше мнимое обладание нашей тайной было просто блефом!
— Ну, конечно! — подхватил капитан. — Но теперь не время говорить об этом. Если хотите знать, я могу вам сказать, что мы находимся на западном берегу Гренландии. В каких-нибудь пятидесяти милях отсюда есть Датская колония, но мы не общаемся со своими соседями!
Затем, приказав подать шампанского, капитан провозгласил тост: «За нового товарища!» Но я не поднял свой бокал. Он это заметил и лицо его заметно омрачилось.
— Что ж, — проговорил он, — мы не будем торопить вас! Вы будете моим гостем до тех пор, пока я не потребую от вас решительного ответа. Но тогда вам уже нельзя будет долго раздумывать: мы ведь умеем быть и ужасно дурными, когда надо. А теперь попробуйте-ка этих сигар, они очень хороши, мы взяли их из коллекции лорда Реминхама, который несколько недель тому назад был на пути в Америку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26