Спартанец отвязал коня, готовясь продолжить свой путь. Он усаживался в седло, когда вдруг услышал далекий крик, принесенный ветром. Обернулся: за облаком пыли на вершине холма, освещенного солнцем, едва можно было различить небольшую темную фигуру, размахивающую руками.
В какое-то мгновенье он совершенно отчетливо услышал: «Два-Имени!..»
Затем ветер изменил направление, и фигура исчезла в облаке поднявшейся пыли, окутавшей склоны холма.
***
Павсаний подгонял своего коня, поднимаясь по крутому склону и направляясь к развалинам, известным как «гробница Менелая». Теперь уже на небольшом расстоянии от нее, он натянул поводья, переводя лошадь на медленный бег.
Он оглянулся, чтобы проверить дорогу, по которой приехал из Спарты: никто не следовал за ним. Царь слез с коня и привязал его уздечкой к дереву. Пешком он направился к развалинам, которые заросли куманикой с торчащими из нее пнями диких смоковниц. Солнце садилось за горным кряжем Тайгет, видневшимся вдали.
Он вошел в разрушающиеся стены, с мечом в руке, продвигаясь очень осторожно. Колонна, разъеденная временем, скрывала главное помещение гробницы; скорее всего это была погребальная камера; а через широкое отверстие в покосившимся потолке виднелось небо.
Он тихо подался вперед и увидел эфора Эписфена, который сидел на квадратном камне.
Теперь он вышел на открытое пространство и вложил меч в ножны.
— Привет, Эписфен. Ты долго ждал?
— Нет, не долго. Я вчера утром выехал из города, сообщив, что уезжаю в свой сельский дом, который, как тебе известно, находится поблизости. Если за тобой никто не следит, то никто не узнает об этой встрече.
Царь сел на пень дерева.
— Не беспокойся, никто не следовал за мной, Ну, что ты должен сказать мне?
— Совет эфоров не нашел ни одной причины, по которой можно было бы обвинить тебя.
— Что же относительно криптии? — беспокойно спросил Павсаний.
— Криптии могут состряпать доказательства и там, где их не существует вообще, как ты хорошо знаешь.
Тебе повезло, потому что в городе до сих пор господствует справедливость.
— Таким образом, я могу легко приступить к командованию в Византии. Время года, наиболее благоприятное для мореплавания, подходит к концу; я должен уехать по возможности быстрее.
Эфор нахмурился.
— Будь осторожен, Павсаний: еще не все кончено. Несмотря на то обстоятельство, что против тебя еще ничего не нашлось, помни постоянно, что эфоры и старейшины относятся к тебе настороженно, рано или поздно они преуспеют в том, чтобы свалить тебя.
— А Собрание…
— Тебе известно лучше, чем мне, что Собрание не имеет решающего голоса и власти. Уже не в первый раз эфоры действуют, не учитывая мнение, выраженное Собранием Равных.
— Что может случиться, как ты думаешь? — спросил Павсаний с оттенком дурного предчувствия в голосе.
— Ничего на настоящий момент, но, тем не менее, я очень обеспокоен. Эфорам не нужно прямо накинуться на тебя, прибегая к судебному разбирательству или просто отстраняя тебя. Они могут уничтожить тебя, ни в малейшей степени не ставя себя под угрозу.
— Кто осмелится…
— Послушай меня, — бесцеремонно прервал его эфор. — Тебя долго не было, и ты не знаешь многих вещей, которые произошли за время твоего отсутствия. Фемистокла подвергли остракизму, аристократы города добились успеха, поднимая жителей Афин против него, он отправлен в изгнание. Огромного престижа, которым он пользовался в результате победы при Саламине, было недостаточно, чтобы спасти его. Ты можешь легко сделать вывод, что слава победы при Платеях не сможет обеспечить тебе лучшую долю. Персидское нашествие давно закончилось, а у людей очень короткая память. Демократы в Афинах очень слабы; человек дня сейчас Кимон.
— Сын Мильтиада?
— Правильно, его отец был победителем битвы при Марафоне. Кимон умный, способный, со старомодными идеями. Он также очень популярен и здесь. Насколько я понимаю, существует атмосфера согласия, которая должна вылиться в договор между аристократической прослойкой в Афинах во главе с Кимоном и правительством Спарты. Если будет разработано соглашение такого рода, сомневаюсь, что для тебя там найдется место.
— Не понимаю, — запротестовал Павсаний. — Я никогда не встречался с Кимоном, но мне известно, что он высоко ценит меня. Он проводит антиперсидскую политику, почему же он может поддерживать стороны, выступающие против победителя при Платеях?
— Все очень просто, хотя тебе может показаться и сложным, — объяснил эфор.
Павсаний не мог скрыть свое раздражение.
— Командовать армией и размахивать копьем — совсем не то, что заниматься политикой, — спокойно продолжал Эписфен. — Послушай, что я хочу сказать; все, чего я хочу, это просто помочь тебе. Понятно, что Кимон ничего не имеет лично против тебя, он считает тебя великим командующим. Но, если то, что он хочет, это союз со Спартой, а правительство Спарты против Павсания, то Кимон также будет против Павсания. Когда в силе был Фемистокл, наши отношения с Афинами ухудшились до такой степени, что война казалась неизбежной. Сейчас Фемистокла убрали с дороги, Кимон готов заключить союз со Спартой против персов. И действительно, нас нисколько не беспокоит, если патриотическая цель сражения с варварами совпадает со значительно более практической задачей подавления демократов в Афинах. Факт то, что отношения между двумя величайшими силами Греции начинают стабилизироваться. Прославленные люди и выдающиеся руководители были принесены в жертву за значительно меньшее.
Павсаний сложил руки на коленях в полной растерянности.
— Скажи мне, по крайней мере, какова истинная причина того, что эфоры и старейшины хотят убрать меня с дороги? — спросил он, поднимая голову.
— Существует множество причин, Павсаний, и, к сожалению, все они имеют силу: так как царь Плистарх всего лишь ребенок, действующим, настоящим царем являешься ты. Заняв Византий, ты контролируешь проливы, таким образом, торговля пшеницей из Понта в Грецию целиком и полностью в твоих руках. Ты пользуешься огромным влиянием на равных, которые сражались в твоей армии, большинство собрания поддерживает тебя. Более того, распространяется много слухов о том, что ты вел себя как восточный царь в Византии, одеваясь в персидские одежды и ведя дела с командующими варваров без согласования с твоим правительством. Говорят, что ты питаешь большую симпатию к афинским демократам, а также имеешь связь с Фемистоклом, хотя это и не доказано. Некоторые считают твоим недостатком и то, что ты проявляешь личный интерес к молодому Талосу.
— Его зовут Клейдемос, сын Аристарха, Клеоменид, — взорвался Павсаний раздраженно.
— Как тебе нравится, — сказал Эписфен с оттенком снисходительности. — Но факт лишь то, что этот человек является высшим офицером спартанской армии, хотя нам и не известно, какие отношения он поддерживает с илотами.
— О каких отношениях ты говоришь? Он сражался во Фракии четыре года, проведя не более пары недель в Византии. Клейдемос вел бой при Платеях как герой, он один из лучших моих офицеров.
— Я понимаю. Но ты знаешь, что любые отношения между спартанцами и илотами, которые точно не являются… традиционными, рассматриваются с большим подозрением.
— Клейдемос не илот.
— Никто и не говорит этого. Но он жил вместе с ними в течение двадцати лет, фактически, он не знал своих настоящих родителей. Ты предупрежден, теперь ты знаешь, в какой ты опасности.
— Благодарю тебя, Эписфен, я не забуду этого, — сказал царь, поднимаясь на ноги. — Сейчас я должен идти. Не хочу, чтобы в городе заметили мое отсутствие. Прощай.
— Прощай, — ответил эфор. — И будь бдителен.
Павсаний ушел, внимательно осматриваясь по сторонам. Он подождал, пока крестьянин с охапкой сена исчезнет за поворотом дороги, затем вскочил в седло и галопом понесся по равнине…
***
Клейдемос добрался до Византия незадолго до Павсания, который прибыл на борту военного судна. Царь немедленно принял его и тепло встретил.
— Очень рад видеть тебя, — сказал Павсаний, обнимая его.
— Как и я, — отвечал Клейдемос, также обнимая Павсания.
— Как твое путешествие? Встречались ли тебе какие-нибудь трудности?
— Нет, путешествие прошло хорошо, и я смог выполнить свою миссию.
— Полностью? — спросил царь, глядя в сторону.
— Полностью, — холодно ответил Клейдемос.
— Не суди меня слишком сурово и строго, — сказал царь. — Слуга, которого я послал с тобой, был мне очень дорог, но у меня не было выбора. Я должен был послать кого-нибудь, кому я мог полностью доверять, но все же я не мог позволить остаться ему живым. Ставки настолько велики, что нельзя допустить никакого риска. — Царь помолчал немного и затем спросил с оттенком смущения: — Он понимал, что должен умереть?
— Нет, — ответил Клейдемос. — Он ничего не понял.
— Так лучше. Я любил его.
— Я понимаю, — ответил Клейдемос, тоном, который подчеркивал, что вопрос закрыт.
— А теперь передай мне, — продолжал Павсаний, — что сказал Артабаз?
— Великий царь глубоко признателен за ту милость, которую ты проявил к нему, освободив неких особ… ты знаешь, о ком идет речь. Он считает этот жест доказательством твоей искренности. Он также готов удовлетворить твою… просьбу относительно руки его дочери.
— Прекрасно, прекрасно, — сказал царь, изображая безразличие. — И это все?
— Нет, есть еще кое-что. Я долго разговаривал с Артабазом, и, наконец, понял точку зрения персов относительно этого дела. Они полагают, что пришло время действовать. Они понимают, что ты на взлете своей власти именно сейчас, но не знают, будет ли такое положение продолжаться долго. Они знают, что флотоводец Фемистокл изгнан из Афин, и у меня сложилось впечатление, что они были бы рады приветствовать его в своих рядах. Начиная с этого момента, ты будешь докладывать сатрапу в Даскилее.
— Мы будем докладывать ему, — сказал царь. — Я прав, Клейдемос?
— Безусловно, владыка, — ответил Клейдемос.
— Ты, кажется, не полностью убежден в том, что говоришь. Но, возможно, ты, как Великий царь, требуешь доказательств моей дружбы. Я могу предоставить тебе эти доказательства. В связи с тем, что мой план опирается в огромной степени на тебя, то будет только справедливо, что у тебя появится уверенность и определенность. В Спарте я встречался с человеком, очень близким тебе.
Клейдемос не выдержал:
— Кто? Скажи мне, пожалуйста!
— Бородатый гигант.
— Карас!
— Да, точно.
— Как ты разыскал его? — задрожал Клейдемос, потрясенный своими чувствами.
— Не очень сложно, — ответил царь. — Я дал знать горному илоту, что у меня новость от Талоса, что я хочу поговорить с преданным другом. Прошло шесть недель, я уже подумал, что из этого ничего не получится. Потом, однажды ночью, возвращаясь домой, я услышал голос сзади меня:
— Друг Талоса здесь.
Я выдержал искушение и не повернулся, но ответил:
— Следуй за мной на расстоянии четырех шагов.
Я знал, что кто-то следит за мной, и не хотел вызывать никаких подозрений. Не оборачиваясь и не замедляя шаг, я умудрился сообщить ему время и место нашей встречи. Затем я услышал, как он уходит.
Встретились мы несколько дней спустя в заброшенной хижине на моей собственной земле. Разговор наш был длинный и трудный; он чрезвычайно недоверчивый человек. Он хотел, чтобы я представил ему доказательства того, что ты жив и доверяешь мне. Я это сделал и сказал ему, что скоро ты снова будешь здесь, чтобы осуществить наш план.
— Но как ты понял, что можешь доверять ему? — спросил Клейдемос.
— Этот человек был с тобой при Платеях, — спокойно ответил Павсаний, — и мне известно, что он заглядывает к женщине, которую ты считаешь своей матерью, в домик на горе Тайгет. Когда я упомянул о нем в нашу последнюю встречу, ты не мог скрыть свои чувства. Этот человек очень дорог тебе, разве не так?
— Да, он мне дорог, — согласился Клейдемос.
— Скажи мне, кто он на самом деле?
— Я и сам не знаю, кто он в действительности, — ответил Клейдемос. — Он появился, когда умер мой дедушка Критолаос. При нашей встрече из его слов я понял, что он появился, чтобы помочь мне и защищать меня, что я могу доверять ему. Он знал тайну великого лука.
— Лука, украшенного головой волка Мессении?
— Да, но не только. Здесь кроется нечто значительно большее, больше того, что я могу понять. Но, поведай мне, что сказал Карас?
— Что он готов присоединиться к нам, но не сделает ни единого движения, пока ты не вернешься сам, чтобы подтвердить каждое мое слово.
— Он не сказал ничего больше?
— Нет. Когда мы закончили нашу беседу, он встал и исчез. Я не виделся с ним больше.
Пока царь говорил, Клейдемос вспоминал свое прошлое. Глаза своей матери, наполненные печалью, бычью голову Караса, его низкий голос… Он понял, как ужасно он хотел вернуться обратно.
— Когда я смогу уйти? — спросил он царя. Глаза выдавали его страстное желание.
— Ты должен быть терпеливым, — ответил царь, кладя свою руку ему на плечо. — Я знаю, что ты чувствуешь, и я понимаю, что ты очень хочешь вернуться. Но есть и другие важные дела, которые нужно сделать в первую очередь. Ты должен немедленно доставить мой ответ Великому царю к сатрапу в Даскилей. Когда у нас будет персидское золото, я наберу армию и снаряжу флот: вот так мы вернемся в Спарту. Мы поднимем илотов, равные будут на моей стороне, поддержат меня, я поведу их на Платеи.
Клейдемос опустил голову.
— Как пожелаешь. Когда я должен отправляться?
— Немедленно. У нас очень мало времени. Ты отправишься до того, как на небе появится луна.
Клейдомос отбыл, но это была не единственная миссия, которую он должен был выполнить в Даскилее. В течение зимы он возвращался туда несколько раз, всегда соблюдая все меры предосторожности.
Однако в начале следующей весны оправдались все наихудшие опасения Павсания: афинский флот под командованием Кимона появился на входе в Босфор, флотоводец приказал ему покинуть город. Приказ имел и вторую подпись, — подпись спартанских властей.
Сначала Павсаний пытался сопротивляться, но прекрасно понимал, что не сможет один выдержать длительную блокаду города с моря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48