Большая бронзовая скульптура стояла, как Лахгал и описал ее, на пьедестале. Мерцающий, неровный свет ламп бросал волнистые отблески на спирали, внезапные вспышки света, казалось, оживляли статую, придавая ей плавную устремленность вверх.
Глубокая тишина окружала идола; Клейдемос мог услышать мягкое потрескивание фимиама на углях курильницы. Он сел на воловью шкуру, лежавшую на полу; его тело размякло, стало каким-то сонным.
Ему было не оторвать глаз от статуи, казалось, что двойная спираль начинает медленно оживать и жить своей собственной жизнью, вращаясь вверх, а ее спирали переливаются кровавым светом. Казалось, что движения незаметно ускоряются… Клейдемос моргнул, чтобы отогнать возникающую иллюзию.
Это, должно быть, только иллюзия… или это воздействие того странного аромата благовоний, которым был пропитан воздух? Он так устал и голоден, словно не ел целый день — да, должно быть, в этом все и дело…
На самом деле, сейчас изображение на пьедестале было неподвижно, но справа… или слева?.. появилась женщина.
Клейдемос привстал, согнув колени, когда она оказалась перед ним, малиновое платье соскользнуло с ее золотистого тела… скользнуло на пол, где оно казалось ярко-красной розой, увядающей у ее ног.
На ногах, подобных ногам великолепного оленя, были блестящие серебряные кольца… те же отблески мелькали и на изображении богини, и на ее бедрах из бронзы. И тонкий аромат благовоний… он становился сильнее и примешивался другой запах, запах миндаля, несколько горьковатый.
Но почему он не смог увидеть ее лица? Длинные пламенеющие волосы закрывали лицо женщины, падали на грудь. Она подходила ближе… ближе…
Вот она подняла голову… Тихая, нежная музыка ласкала слух Клейдемоса, неопределенная мелодия далеких флейт… Она показала лицо.
О всемогущие боги… всемогущие боги!
Это было лицо Антинеи.
Он протянул руки.
— О, богиня, владычица этого храма, не допусти, чтобы это был жестокий сон, — шептал он. — О, моя далекая любовь… почему наши встречи столь коротки?.. Антинея, твое лицо растворяется за покровом слез, той ночью, вместе с угасающим солнцем, чтобы никогда не вернуться…
— Антинея! — выдохнул он. — Антинея…
Он откинулся назад в волне душистых волос, воспылав в горячих и, казалось, бесконечных объятиях. Огонь в светильниках дрожал и угасал. Последние искры рассеялись, затухая во мраке, который окутал святилище.
Сейчас бронзовый идол был совершенно неподвижен, холодный и темный, отражая только бледные лучи луны.
***
Рассвет постепенно освещал огромный храмовый зал с многочисленными, близко поставленными колоннами. Человек в темном плаще вошел в зал через дверь за изображением богини и прошел туда, где Клейдемос все еще спал глубоким сном. Он повернулся к женщине, лежавшей рядом с ним:
— Ну? Он говорил?
Девушка накинула плащ и встала.
— Нет, ничего интересного, — мягко сказала она. — Благовония священной курильницы совершенно опьянили его. Но он постоянно называл меня одним и тем же именем…
— Каким именем? Это может быть важно.
— Антинея, мне кажется. Он был страстен, его глаза были полны слез. Мне страшно жаль его, — сказала она, оглядывая юношу. Клейдемос пошевелился, но не открыл глаза. — Ты мог бы и пожалеть меня, избавив от этого, — добавила она шепотом.
— Не жалуйся, — сказал мужчина. — Тебе заплатят достаточно, чтобы ты смогла забыть о причиненных неудобствах. Но ты уверена, что он не сказал больше ничего — даже во сне?
— Нет, больше ничего. Я не спала всю ночь, не могла пропустить ни одного слова. Все было так, как ты приказал. Но почему этот молодой человек такой особенный? Он не персидский сатрап, не сицилийский тиран.
— Не спрашивай, потому что я и сам ничего не знаю. Я даже не знаю, кто стоит за всем этим. Тем не менее, это может быть очень важно. Возможно, он из какого-то могущественного рода на континенте. Ты абсолютно уверена, что он ничего не сказал во сне?
— Ничего, что могло бы иметь хоть какое-то значение. Если у него и есть какая-то тайна, то она запрятана так глубоко, что ни расслабление во сне, ни даже любовь не могут выдать ее. Я могу сказать, что он любит эту женщину, которую зовут Антинея, слишком страстно. Должно быть, он потерял ее в самом расцвете своей любви к ней, которая выходит за пределы любого воображения. Поэтому рана никогда не затянется. Он видел во мне Антинею, свою утраченную любовь. Вот и все, что я могу сказать. Но его любовь настолько сильна, что она напугала меня. Он мог погубить меня… У меня такое ощущение, что я разорвана на части.
— Не думаю. Ощущения, которые возникают в храме, посвященном этой богине, всегда обоснованы и вытекают из какого-то источника. Возможно, у него раздвоение души: другая сила, другая воля живут в нем. Как другая личность.
— Тогда почему ты не позволил вмешаться самой верховной жрице? Она смогла бы разглядеть в его душе все тайные помыслы и понять их.
— Верховная жрица наблюдала за ним, когда он входил в храм. За ним была тень волка, его красные глаза засверкали зловещим светом, обнажились клыки, когда она попыталась проникнуть в его разум.
Девушка нахмурилась и плотнее закуталась в плащ, закрывая свое обнаженное тело. Она повернулась и пошла в дальний конец помещения, сопровождаемая мужчиной.
Они ушли через небольшую дверь, остававшуюся открытой.
Клейдемос открыл глаза и посмотрел наверх. Утренний свет проходил через отверстие в потолке. Белые голуби ворковали, и что-то клевали на карнизе крыши, воробьи быстро перелетали на освещенное пространство, крупные зяблики приветствовали поднимающееся солнце.
Клейдемос с трудом встал, поднеся руки к вискам. Он прошел через большой зал и вышел на улицу через портик. Лахгал был там, внизу ступеней, он ожидал его вместе с ослом.
Клейдемос подошел к нему, мрачно взглянул на него.
— Ты маленькая змея! — обвиняюще бросил он Лахгалу, дав ему хорошую затрещину. — Ты все спланировал, разве нет?
Он запрыгнул на осла и пришпорил его, пуская рысью по улицам города в сторону западных ворот, которые вели к порту. Спустя некоторое время он пустил животное шагом; мысли спартанца были поглощены тем, что он услышал в храме. Он услышал крик позади себя.
— Два-Имени! Два-Имени, стой! Остановись, пожалуйста!
Лахгал быстро догонял его, плача и крича одновременно. Клейдемос не повернулся. Мальчишка заторопился еще быстрее, совсем задыхаясь.
— Два-Имени, я не знаю, что ты думаешь, но я не хотел причинить тебе вреда. Мой хозяин сказал мне, чтобы я отвел тебя в храм — что я мог сделать? — Клейдемос не отвечал. — Послушай меня, Два-Имени! Что случилось в храме? Тебе сделали больно?
— Я рассказал тебе всю правду о своей жизни, а ты обманываешь меня, после всего этого? Я не хочу тебя больше видеть. Убирайся отсюда!
Лахгал ухватился за его хитон.
— Ты свободный человек, Два-Имени, ты можешь говорить то, что хочешь, а я раб. Если я не сделаю то, что мне велят, они изобьют меня до смерти, оставят меня без еды, не разрешат мне пить.
Он выбежал вперед перед ослом и остановился посередине дороги, спиной к Клейдемосу. Он поднял свою одежду, обнажая свою худенькую спину, всю в шрамах.
— Посмотри на меня, Два-Имени! — закричал он, рыдая. — Ты врешь, когда говоришь, что был рабом! Ты не можешь понять, что сделал Лахгал.
Клейдемос слез с осла и подошел к мальчишке.
— Я все понимаю, Лахгал. Я знаю, что ты пытаешься сказать мне. Прости, что ударил тебя. — Он положил руку на плечо мальчика.
— Ты хочешь сказать, что я могу быть с тобой вместе? Ты больше не сердишься на меня?
— Нет, не сержусь.
Мальчик вытер слезы и оделся. Они молча пошли по дороге, держась за руки. Солнце поднималось из-за холмов, склоны которых спускались к морю, отбрасывая длинные тени на золистую пыль на улицах. Повсюду в небе летали ласточки.
***
Всаднику была пожалована срочная аудиенция у царя Павсания, который еще не спал в своей комнате, при свете большого канделябра с шестью рожками.
— Да сохранят боги твое здравие, владыка, — сказал мужчина. — Я прибыл, чтобы доложить о результатах миссии, которая была возложена на меня.
— Садись, — сказал царь, — и рассказывай.
— Итак, владыка, все прошло в соответствии с планом. Юный Клейдемос ничего не заподозрил, он вошел в храм по своей воле. Всю ночь он провел в храме. К сожалению, однако, он ничего не открыл из того, что ты хотел узнать. Находясь в состоянии экстаза, вызванного зельем, он поверил, что женщина, которая появилась перед ним в храме, была девушкой, которую он когда-то любил и потерял.
— Он называл ее по имени? — спросил царь.
— Антинея. Он называл ее Антинея. Женщина не имела возможности на самом деле выдать себя за эту девушку, потому что она не узнала ничего, кроме имени. Казалось, что молодой человек сохранил контроль над определенной частью своего сознания, и она не осмелилась пойти дальше, боясь вызвать резкую реакцию. Верховная жрица сама изучала его при входе, и тоже испугалась.
— Антинея… — пробормотал царь, поднося руку ко лбу. — Должно быть, это девушка с гор… И он не сказал ничего, что могло бы обнаружить его умонастроение?
— Нет, господин. Только слова… любви, — ответил мужчина несколько смущенно.
— Я понимаю. Хорошо, можешь идти. Ты получишь сумму, о которой мы договорились, у моего казначея.
Мужчина вышел, кланяясь, а царь остался один, чтобы поразмышлять обо всем этом: «Итак, кажется, что у юного Клейдемоса нет секретов, кроме частных, личных интересов. Мысли о любви, безусловно, вполне понятны для человека такого возраста! Так-то и лучше, все сказано — и это лучше для того, что я задумал для него…»
У него будет время, более чем достаточно времени для того, чтобы убедить молодого человека присоединиться к нему. У Клейдемоса совершенно нет никакого представления о мире, в котором ему придется жить, в конце концов, нет у него и ни одного друга на всей земле.
ГЛАВА 4
Азия
Армия Павсания, снабжаемая продовольствием флотом, курсирующим вдоль берегов полуострова Херсонеса Фракийского, двинулась из Византия, чтобы захватить все территории севернее и восточнее Священной горы, вплоть до полей Сальмидесса.
Более трех лет в процессе проведения этой военной кампании Клейдемос всегда действовал по прямым приказам царя, даже после того, как афиняне и их союзники взяли на себя командование военно-морскими силами.
День за днем война ожесточала сердце молодого человека, а железная дисциплина спартанцев превратила его в безжалостного разрушителя.
Но разве не такова была воля богов? Непреодолимая судьба подталкивала его к точке, из которой нет дороги назад, а жизнь, которую он вел, изгнала из его сердца чистоту и щедрость.
Подразделения, которыми он сейчас командовал, сотни человек, готовые в любой момент выступить по его приказу, в его руках превратились в чудовищную силу.
Как неумолимая машина, его батальон сметал любую попытку обороны и подавлял любое сопротивление, уничтожая все на своем пути. Но то же самое пламя, которое поглощало деревни, лагеря и дома всех несчастных, которые осмеливались бросить вызов Спарте, сжигало также и измученную душу Клейдемоса.
Вечером он сидел под своим штандартом, наблюдая, как гонят в цепях пленных. Вся его жизнь свелась только к одному знанию. Знанию того, что власть, единым мановением, может истреблять неисчислимое количество людей, вселить в них надежду или посеять страдания, мучения и смерть.
Его люди называли своего командира «Калека», но без насмешки, без издевательства. В этом слове выражался весь страх и ужас, который испытывали люди перед человеком, наказанным богами.
Странные слухи распространялись о нем; в конце концов, никто и никогда не видел, чтобы он занимался в спортивном зале Спарты или купался в реке Еврот, как все остальные. Что за тело было у него, что даже волки Тайгета не осмелились разорвать его своими клыками?
Он быстро двигался, его ноги, серые как железо, испачканные кровью и потом, никогда не уставали. И его рука, постоянно оцепенело сжимающая эфес меча… Постоянно такие холодные глаза… Кем, на самом деле, был Клейдемос?
Дракон на его щите давал основания предполагать, что он был из рода Клеоменидов, но он скорее казался сыном серых скал величественной горы… возможно, его вырастили волки, их обитатели?
Никто и никогда не видел, чтобы он рыдал или смеялся. Только солдаты, охраняющие его палатку, слышали, как он кричал и плакал во сне.
Женщины, которых приводили ему, уходили из его палатки в слезах, ошеломленные, словно они провели время с чудовищем. Первобытные варварские земли, где он сражался в течение долгих периодов времени, сея только разрушение, сделали его душу твердой, как камень.
По мнению царя, он был готов. Готов самостоятельно отправиться в необозримые просторы Азии. Павсанию нужен был такой человек, который привел бы в исполнение его желание стать победителем Великого царя, и осуществил бы его замыслы и главный план. План, который смог бы изменить судьбу Спарты, так же как и судьбу всей Греции и варварских земель.
В мире был только один-единственный человек, который мог справиться с этим: Клейдемос. И Павсаний знал, какими нерасторжимыми узами можно привязать юношу к себе.
Он на четыре года погрузил юношу в ад ужасающей войны, превративший его в смертоносную машину. Пришло время вернуть его обратно к жизни; предложить ему возможность снова стать человеком. Позволить ощутить все те чувства, которые должны еще сохраниться в глубине его сердца. Тогда все будет сделано правильно. Он будет всегда принадлежать только ему.
Однажды холодным утром, на рассвете, в конце зимы Клейдемос в плаще сидел под одиноким дубом, который протягивал обнаженные ветви к серому небу Фракии. Везде вокруг него, по влажным, пустынным окрестностям раздавались крики первых петухов, хотя он и не видел крестьянских домов и построек вокруг настолько, насколько мог окинуть местность взглядом.
Он думал только о смерти. Он верил, что ему удалось выполнить свою миссию, восстановив свое место в доме Клеоменидов, принадлежащее ему по закону, принимая наследие своего отца Аристарха и брата Бритоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48