Спартанские воины, стоящие в шеренгах напротив, выходили по очереди, в порядке старшинства, чтобы выбрать слуг и носильщиков. Наконец подошла очередь и самого юного воина. Талос ошеломленно смотрел, как из шеренги вышел Бритос. Он прошел через площадь, пошел вдоль рядов и, дойдя до Талоса, остановился прямо перед ним. Бритос узнал его и смотрел на него с издевкой, от которой кровь застыла в жилах Талоса. Юный спартанец повернулся к офицеру-вербовщику и сказал:
— Я хочу этого.
— Но, Бритос, — сказал офицер, подходя к нему ближе. — Ты действительно в этом уверен? Не видишь, что он хромой? Оставь его, он может быть носильщиком. Твой личный слуга должен быть сильным и быстрым.
— Не беспокойся, — ответил Бритос. — Этот достаточно силен, поверь мне.
***
Итак, Талос снова попал в водоворот событий, прожив многие годы в мире и спокойствии, если не сказать счастливо.
Пока он направлялся к лагерю, разбитому около города, со щемящей тоской в сердце он думал об Антинее; прошли годы с тех пор, как он видел ее, возможно, теперь он не увидит ее больше никогда. Думал он также о матери, которая все еще надеялась, что он вернется домой, к горе Тайгет.
Он думал о своем дедушке Критолаосе в могиле, покрытой дубовыми листьями на краю леса, о бедном Криосе — все они ушли, все было кончено. Вырванный из дома, в отрыве от своего народа, лишившись даже матери, он окажется теперь совершенно один, и, на самом деле, будет зависеть от милости своего злейшего врага. Он попробовал собраться с духом и не чувствовать себя побежденным. Самым важным было сохранить жизнь, уцелеть. Безусловно, молодого хозяина это тоже должно сильно беспокоить, если все, что он слышал, — правда.
И, наконец, настало время отправления. До сих пор ничего особенного не происходило. Он видел Бритоса только несколько раз: когда он уходил в сисситию для получения снаряжения и когда приходил в лагерь, чтобы распорядиться относительно перемещений. Талос занимался прикреплением новых кожаных ремней к внутренней части щита хозяина. Вошел Бритос, снял кирасу, положил ее в угол, затем сел на низкую скамейку.
— Все готово? — спросил он, не глядя на Талоса.
— Да, господин, все готово. Я заменил эти кожаные ремни, потому что старые износились. Оружие следует носить близко к руке.
Бритос посмотрел на него вопросительным взглядом.
— Тебе известно слишком много для пастуха, который никогда не спускался с гор.
— Старики из моего народа научили меня всему, что нужно знать, чтобы исполнять эту работу.
— Старики из твоего народа должно быть научили тебя и еще кое-чему тоже, — продолжал Бритос, напряженно наблюдая за ним. — Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Я не могу забыть, хотя прошли годы с тех пор… Думаю, что и ты тоже.
— Нет, господин, — сухо откликнулся Талос, продолжая работу. — Я не забыл.
— Я вижу, что урок, который мы преподали тебе, должно быть, стер определенные помыслы из твоей головы. По крайней мере, так кажется на первый взгляд, — продолжал он, снимая защитные пластины. — Но в тебе еще осталось нечто, что не совсем убеждает меня. Ну, и когда я увидел тебя на площади среди других илотов, я решил выяснить, что же это такое.
— Нет ничего такого, что следовало бы выяснять, господин, — пробормотал Талос, не отрывая глаз от своей работы. — Я всего лишь бедный пастух.
— Посмотрим, — холодно сказал Бритос. — В течение нескольких последних лет нечто странное происходит в твоих горах. Всего лишь месяц назад около Еврота нашли оленя; он пришел туда умирать, пораженный стрелой необычного вида. Мы, спартанцы, не пользуемся такими стрелами. У меня сложилось такое впечатление, что ты можешь знать что-нибудь по этому поводу.
— Ты ошибаешься, хозяин, я ничего не знаю. Я всего лишь пасу свою отару.
— Как тебя зовут?
— Талос.
— А ты знаешь, кто я?
— Ты Бритос, сын Аристарха, Клеоменид.
Бритос встал и стал ходить вперед и назад по палатке. Внезапно он остановился спиной к Талосу.
— А твоя девушка… да, крестьянка. Что с ней случилось?
— Пелиас и его семья последовали за благородным Крафиппосом в Тегею, а затем в Мессению, я полагаю.
Талос встал и, когда Бритос повернулся, то увидел юношу прямо перед собой.
— Продолжай свою работу, пастух, нужно подготовить еще очень многое. Мы отправляемся уже завтра. — Он набросил короткий военный плащ на плечи и вышел.
На следующий день армия вышла на построение в полной готовности: триста спартиатов шли первыми. В каждой роте восемь рядов по четыре человека в шеренге. За ними шли их пелопоннесские союзники. Последними шли слуги-илоты с повозками и кладью.
Царь, окруженный офицерами, прибыл, когда еще было темно. Матери недавно посвященных воинов шли за ним. Женщины должны были присутствовать на традиционной церемонии вручения щита. Одетые в белое, с покрытой головой, они заняли свои места перед строем гоплитов.
Прозвучали трубы, каждый юноша вышел из строя, сделав два шага вперед. Еще раз прозвучали трубы, и они положили щиты с красной лямбдой, которые получили от своих отцов в день посвящения, на землю перед собой.
По сигналу царя, первая женщина подошла к своему сыну, подняла щит и надела его на руку сына.
Твердым голосом, она произнесла традиционную фразу:
— Возвращайся с ним или на нем.
Это подразумевало:
— Ты должен вернуться со своим щитом как победитель. Или, если ты падешь в бою, тебя принесут обратно на твоем собственном щите.
Подошла очередь Исмены. Царь оказал ей невероятную, пугающую честь, нарушив традицию, не допускающую призыва на поле брани всех мужчин семьи из-за возможности потери семейного имени и угасания рода; Леонид выбрал обоих, мужа и сына.
Исмена встала на колени, взяла с земли щит, поднялась на ноги, встала лицом к лицу с сыном. Серый луч рассвета выделял темный профиль мальчика, линии его лица казались более жесткими, и в какое-то мгновенье Исмена увидела выражение лица героев Клеоменидов, скульптуры которых были вырезаны из кипариса. Она застыла на месте, ее голос дрожал, когда она произносила чеканную формулу.
Солнце уже вставало за горами, когда последняя женщина вернулась на свое место, зловещие отблески освещали темную, застывшую группу воинов, стоящих перед своими матерями. Сухими глазами они наблюдали за своими сыновьями, зная, что дали жизнь смертным. Боль и скорбь были вечными узниками в темноте их чрева.
Царь надел на голову шлем с тремя гребнями и подал сигнал к отправлению. Талос прислушался к бою барабанов и затем к звучанию труб: эта странная размеренная, навязчивая мелодия была та же самая, которую он слышал еще ребенком, когда впервые тайком спустился на равнину.
Колонна покинула лагерь и замаршировала по дороге на Тегею, направляясь на север. В воротах города собралась огромная толпа, чтобы попрощаться с уходящей армией. Старик, который уже не мог держать оружие, наблюдал за молодыми воинами с гордостью: на них были великолепные бронзовые доспехи, которые сейчас ярко блестели на солнце, туники и малиновые плащи, круглые щиты с нарисованной на них лямбдой.
Самый старший из эфоров вышел вперед, царь Леонид остановил своего коня и спустился на землю. Он снял шлем, распуская длинные рыжие волосы, и откинул назад свой плащ.
— Мы салютуем тебе, о, Леонид, наш царь, — сказал эфор, — Спарта желает тебе победы и ждет твоего счастливого возвращения.
Толпа устроила овацию. Царь отвечал поклоном головы. Надев свой шлем, он запрыгнул в седло и еще раз дал сигнал к отправлению. Барабанный бой и звучание труб вскоре стихли в пыли дороги, ведущей на север.
Через две недели после выхода армии из города, Леонид сомкнул ряды в горном проходе в Фермопилах, и немедленно отдал приказ починить старую стену укрепления, которое закрывало проход. Он приказал группе из семисот гоплитов-фокейцев, присоединившейся к нему в Фермопилах, охранять уязвимый проход Анопея, — единственную тропу, по которой враг мог атаковать с фланга позиции Леонида. Затем он отдал распоряжения по организации несения караульной службы и распределения продовольственных запасов.
Фемистокл знал, что персидский флот, быстро обогнув полуостров Халкидика, направлялся на юг. Фемистокл вышел в море и около мыса Артемидий стоял на рейде, чтобы с моря защищать Леонида, как он и обещал. Ночью с кормы флагманского судна с помощью факела и зеркала он подавал сигналы Леониду, чтобы сообщать ему о том, что происходит.
Однажды во время осмотра укреплений Леонид увидел одного из воинов, которые обычно патрулировали дорогу. Этот всадник мчался к нему во весь опор. Страж спрыгнул с лошади и начал, задыхаясь, докладывать:
— Владыка, — с трудом переводя дыхание, объявил он, — они идут. Их сотни тысяч. Пересыхают реки, когда они проходят через них, их костры освещают весь горизонт по ночам; никто и никогда не видел такие несметные полчища!
Царь немедленно отдал целый ряд немногословных приказов. Некоторые подразделения заняли свои позиции в боевом порядке за стеной, а другие остались перед ней, чтобы лучше наблюдать за происходящим. Они выполняли гимнастические упражнения, чтобы разогреть свои мышцы для боя.
Внезапно на вершине холма появился персидский всадник. Его легко было узнать по широким шароварам, украшенным вышивкой, и по митре на голове. Юные спартиаты не удостоили его даже взглядом, но продолжали свои упражнения, словно ничего не произошло. Перс, осмотрев открывшуюся ему картину, пришпорил коня и галопом ринулся вниз с холма.
— Скоро они нападут на нас, — сказал Аристарх Леониду.
— Думаю, ты прав, — отвечал царь. — У них нет никаких причин, чтобы выжидать.
Вместо этого, приблизительно через полчаса, на дороге появился эскадрон всадников со знаменем.
— Они без оружия, — заметил Аристарх. — Должно быть, это посланцы.
Он оказался прав. Всадники замедлили бег и приближались, не спеша, позади знаменосца, и остановились около стены. Переводчик, говоривший на греческом языке, вышел вперед:
— Это посольство Ксеркса, царя царей, владыки четырех сторон земли. Мы желаем говорить с вашим командующим.
Аристарх вышел из-за стены и подошел к переводчику, заявляя:
— Наш командующий — Леонид, сын Анаксандрида, царь Спарты.
Он отошел в сторону, и тогда вперед вышел Леонид. Три красных гребня на его шлеме развевались на ветру, который дул с моря.
У персидского посла, носившего мантию из голубого виссона, была сабля Бессмертных, золотой эфес которой, украшенный тончайшей резьбой, торчал за поясом.
Он высокомерно произнес длинную речь, кивнув головой в знак ее окончания. Переводчик с ионическим акцентом монотонно перевел:
— Царь царей, Ксеркс, наш господин и владыка четырех сторон земли, послал нас, чтобы сказать:
«О люди Греции, уйдите с этой тропы. Напрасно не вызывайте наш гнев. Все народы и все люди уже покорились при одном лишь виде наших солдат, которых больше, чем песчинок на берегу моря. Наше желание — быть милостивым: мы не возьмем ваши жизни, если вы сдадитесь и сложите оружие. — Мгновенье он помолчал, затем продолжил: — Что я должен ответить?»
Царь Леонид, стоявший неподвижно, глядя прямо в глаза перса, не удостоив переводчика даже взглядом, ответил со своим твердым лаконским акцентом:
— Наше оружие? Идите и возьмите его.
Переводчик побледнел, затем перевел послу ответ.
Перс смотрел в изумлении, ошеломленный таким прямым ответом. Затем раздраженным жестом он дал знак своему эскорту, развернул коня и ускакал в облаке пыли.
Немного позднее, распростертый ниц у ног царя, он повторил ответ, данный ему. Демарат, находившийся в царском гостевом шатре, вышел вперед к трону и сказал:
— Я предупреждал тебя, владыка, что даже тогда, когда покорятся все остальные, спартанцы будут продолжать сражаться.
Великий царь, побагровевший от гнева, созвал военачальников и приказал начинать атаку: он хотел, чтобы греки были взяты живыми и в цепях предстали перед его очами. Весь лагерь мгновенно оживился, зашумел, раздавались громкие приказы, трубы протрубили сбор, и несметные полчища направились по дороге к проходу.
Царь Леонид вывел свои войска за стену. Он сам находился на передней линии на правом фланге, Аристарх — на левом. В определенный момент они услышали далекий, леденящий душу бой барабанов, смешанный с ржанием лошадей и грохотом обитых железом колес военных повозок. В конце дороги появилась огромная армия.
***
Воины-спартиаты, находившиеся справа, сгруппировались, создавая непроницаемую стену из щитов, густо усеянную торчащими между щитами копьями. Издав леденящий душу боевой клич, персы внезапно бросились в атаку, врываясь на передовой край обороны греков.
Свалка была ужасающая: персы привыкли сражаться с легким вооружением и кавалерией. Столпившись в таком тесном и узком проходе, они погибали сотнями, пронзаемые тяжелыми метательными снарядами гоплитов, которые были полностью защищены бронзовыми доспехами.
Бой был неистовым. Греки, оставив свои копья, которые уже не годились в бою, вытащили из ножен короткие мечи и перешли в рукопашную. Красный гребень Леонида был все еще виден над плотным облаком поднявшейся пыли, он вел своих людей в беспощадную атаку. Триста воинов проделали проход в линиях атакующего врага, топча груды трупов на земле, которая стала скользкой от крови павших.
Командующий персов, понимая, что греки почти окружили его войска в самом центре, отдал приказ отступать. Среди криков раненых и ржания лошадей, обезумевших от ужаса, его люди стали медленно перемещаться назад, с тем, чтобы не расстроить полностью свои ряды.
Внезапно Леонид тоже отдал приказ на отступление, его воины, перебросив, как портупею, щиты на спину, быстро отходили к стене.
Увидев это, персидский военачальник решил, что выдохшийся противник намерен отступить за стену, он отдал новый приказ наступать. Воодушевленные, его люди ринулись вперед в беспорядочной погоне, — таким образом, порядок построения его войск был вскоре нарушен.
Именно на это и рассчитывал Леонид; когда его воины достигли стены, они внезапно развернулись, представ перед врагом стройными сомкнутыми рядами, создав новую линию фронта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48