Теперь я это знаю. – Его рука ласкала ее волосы. – Моя маленькая любовь… теплая… настоящая… каждым милым кусочком, из которых ты состоишь.
Ее сила, ее сила воли исчезли, как останки кораблекрушения, смытые приливом, и внезапно они с Полом начали целоваться, не думая ни о чем. Они не хотели думать. Они тесно прижимались друг к другу, словно из страха перед внешним миром, который может разлучить их. Бурные, мальчишеские нежности, которые он нашептывал ей, волновали ее кровь, даже отчасти шокировали ее, но она так хотела их слышать. Она наконец собрала свой урожай, которого так долго ждала и который стал богаче от этого ожидания.
Они оба ждали, потому что теперь она почувствовала, как изголодался по настоящей нежности этот большой, добрый, умеющий сострадать человек, так щедро отдававший себя другим. Она почувствовала, как он задрожал, когда она обняла его и прикоснулась к нему губами.
– Я люблю тебя, Пол! – Ее слова таяли в нем. – Я люблю тебя.
И для обоих было невыразимым счастьем, что она наконец произнесла эти слова, а он услышал, как она это говорит.
Через некоторое время они успокоились и теперь просто тихо сидели обнявшись.
– Как я ненавидел эти последние дни, проклятую холодность между нами, – сказал он. Потом он укоризненно встряхнул ее. – Как ты посмела подумать, что я расскажу кому-нибудь, а главное – Илене, что ты позволила мне забыться в твоих объятиях!
– Мне очень жаль, – прошептала она.
– Так и должно быть.
Он коснулся губами ее вздернутого носика, но он уже произнес имя Илены. Волшебство исчезало на глазах, и Марни попыталась оттолкнуть его руки. Он тут же прижал ее к себе крепче, сделав ей чуть больно.
– Я не могу отпустить тебя, Марни. – Он говорил грубоватым, жестким, очень мужским голосом. – Не сейчас – пока еще нет. Я только что открыл тебя, и, если позволю тебе сейчас быстро уйти, я просто разорвусь на части.
Она прижала губы к его виску.
– Моя дорогая, но откуда я мог знать, что на свете есть такие, как ты? Мужчина мечтает встретить такую девушку, будучи мальчишкой, но годы проходят, желания копятся, и какое-нибудь пылкое увлечение становится неизбежным.
Их глаза встретились. Илена стояла между ними, такая, какой они видели ее в последний раз… странно подавленная… странно потерянная.
– Я… я чувствую себя в ловушке, – простонал Пол.
– Милый…
– Я не люблю ее. Ты не любишь Эррола Денниса. Какого черта ты решилась пожертвовать собой, предложив себя этому проклятому молодому язычнику!
Жертвоприношение языческому богу! Марни с полуулыбкой вскинула руки к твердому, теплому затылку Пола. Ей нравилось к нему прикасаться; от его кожи шел свежий, чистый запах, слегка приправленный ароматом сигар и чуть отдающий дорогим мылом.
Он чувствовал, как ее руки бродят по его крепким плечам, и мучительная нежность затопила его. Ему хотелось серьезно подумать, разобраться в их отношениях, но ее халат приоткрылся, и ему была видна хрупкая белая колонна шеи, розовая нейлоновая оборка, поднимавшаяся и опускавшаяся вместе с ее дыханием. Мысли уступили место чувствам, и Марни услышала, как он по-новому прошептал ее имя. Она почувствовала, как участилось его дыхание, и сердце ее прыгнуло, когда она поняла, что делает с ним, сидя полураздетая у него на коленях. Она вырвалась из его объятий и встала в стороне. Он смотрел на нее понимающими, вопросительными, слегка потерянными глазами из-под взлохмаченных ее руками волос.
– Ты пугливая маленькая киска, – пошутил он, и она заметила на его губах снисходительное выражение, полное любви.
– Мы не должны терять голову. – Она подошла к камину и встала, созерцая картину Ван-Гога. – Ведь ты же сам говорил, Пол, что жизнесозидающий элемент в страсти – самое главное, разве не помнишь? Это, главное. Гораздо главнее, чем просто поддаться чувству и превратить нашу любовь в дешевку.
– Ты, разумеется, чертовски права, – прорычал он, – но меня это не особенно утешает.
Она обернулась на него и увидела, что уголки его рта искривились в мрачной усмешке.
– Наша любовь, – повторил он. – Это все равно что сказать – наш ребенок или наш дом, но у нас никогда не будет ребенка, и мы никогда не будем жить вместе в доме – мы оба это знаем.
В его лице появилась такая горечь, что Марни подбежала к нему и опустилась на колени, прижавшись к нему лицом. Он гладил ее волосы, пропуская сквозь тонкие чувствительные пальцы их мягкие кольца.
– Я не могу бросить Илену, – сказал он. – Не осмеливаюсь. Ты видела ее лицо сегодня вечером – и знаешь так же хорошо, как и я, что она способна что-нибудь сделать с собой без малейшего колебания.
Марни знала, что он думает о Наде, и задрожала, обнимая его колени.
– Ты не был бы собой, Пол, и я не любила бы тебя так, как люблю, если бы ты был способен отвернуться от человека в беде, – прошептала она. – И я ухожу, чтобы тебе было хоть немного легче.
Она почувствовала, как его рука, гладившая, ее волосы, окаменела.
– Я должна уехать, Пол, – настаивала она, – ради нашего блага и блага Илены.
– Конечно, это единственный выход, – наконец трезво согласился он. Потом с внезапной страстью снова обнял ее, и на мгновение она позволила себе ощутить небесное блаженство снова оказаться в его объятиях. Она снова почувствовала его губы на своих ресницах, потом они коснулись кончика ее носа, потом ее охватила сладкая беспомощность, она издала тихий стон, когда его упругие, требовательные губы ждали от нее окончательного ответа. В его поцелуе была любовь, дикарская мощь и безнадежность, и Марни отвечала ему, прежде чем возвратиться в бунгало и оставить его.
После подъема температуры в воскресную ночь состояние Джинджера не ухудшилось. Марни, однако, по-прежнему тревожилась из-за него. Он предчувствовал ее неминуемый отъезд, и несколько дней она откладывала его из-за ребенка.
Она и Пол работали, старательно избегая любых интимных разговоров, уклоняясь от случайных прикосновений, приходя к мысли, что любовь невыносима, когда ее нельзя выразить.
В субботу днем отношения между ними достигли кульминации. Марни выходила из комнаты Джинджера, потихоньку посмеиваясь, потому что мальчик хотел знать, почему всегда отражается в ложке вверх ногами, и в коридоре сразу столкнулась с Полом.
Неприкрытое желание сверкнуло в его глазах серебром, когда на мгновение они коснулись друг друга. Потом они отошли в сторону, напряженные, словно звери в клетке.
– Джинджер чувствует себя куда лучше, – дрожащим голосом сказала она.
Он знал, что она хочет этим сказать, и у него перехватило дыхание.
– Лучше бы мне умереть, чем покинуть тебя, Пол, – прошептала она.
– Куда ты поедешь, Марни? Домой в Норфолк?
– Нет, не думаю, что мне хочется домой.
– Но, милая, – в его глазах появилось мгновенное беспокойство, – я принимал как данность, что ты поедешь домой.
– Может быть, я найду другую работу, Пол. Или, может быть, поступлю в Лондонскую школу музыки и сниму квартиру. Ты знаешь, я кое-что получаю от тех денег, что оставила мне мать. Я… я не завишу от зарплаты.
– Я не могу перенести даже мысли, что ты будешь совсем одна. – Его глаза жадно смотрели на ее бледное юное личико. – О боже, я готов все бросить и просто уехать с тобой. Почему мы должны приносить себя в жертву?
– Потому что я дорожу твоей честью, мой дорогой, – ответила она. – И потому что твоя работа очень важна для тебя и я никогда бы не попросила тебя ее бросить. Ты боролся за то, чтобы твоя клиника превратилась в место, действительно приносящее людям пользу, и, как бы сильно я ни любила и ни нуждалась в тебе, это все равно должно быть на втором месте по сравнению с нуждами людей, которые приходят к тебе, чтобы получить облегчение от боли…
Она замолчала, потому что из-за угла появился Алек Гордон, торопливо направлявшийся к ним.
– А, я искал вас, мистер Стиллмен.
Он остановился, чтобы обменяться с Полом несколькими словами по поводу пациента, и Марни быстро обратила внимание на краткость ответов Пола, на то усилие, которое он делал над собой, чтобы внимательно слушать своего ассистента.
– Вы не могли бы пойти сейчас со мной и взглянуть на мистера Холройда? – уговаривал его Алек. – Я беспокоюсь за старикана, вот в чем дело.
– Не сейчас… попозже.
Пол смотрел на Марни. Она видела, как в его глазах разгорается голод, желание быть с ней исключало все остальное, даже его обязанность перед пациентами, и поняла – в это мгновение он был полностью в ее руках, как кусок глины, из которого она может что-то слепить или разрушить.
– Пожалуйста, пойдите с Алеком, – сказала она. – Мы можем поговорить позже.
«Пожалуйста, пожалуйста, иди с ним! – умоляли ее зеленые глаза. – Не позволяй желанию разрушить себя. Пожалуйста, не позволяй нашей любви превратиться в нечто такое, что мы потом оба возненавидим».
Потом, прежде чем он успел что-то сказать, она ушла. Пол смотрел, как она уходит. Он понимал, что она возвращает его работе, и пытался быть благодарным за это. Но, черт побери, он не был благодарен! Его страшно раздражало все, что мешало им быть вместе, и он едва удержался, чтобы не ринуться за ней, схватить в объятия и позволить любви уничтожить их обоих.
Он вдруг понял, что Алек Гордон смотрит на него с озабоченным недоумением.
– Пойдемте и посмотрим на Холройда, – сказал он.
Только через пару часов Пол узнал, что Марни уехала из клиники. Он нашел ее прощальную записку на каминной полке в своей гостиной. Она писала:
«Дорогой Пол, прости мне мое бегство, но я слишком люблю тебя, чтобы оставаться. Позже, возможно, мы сможем встретиться снова как друзья. Я надеюсь на это всем сердцем, потому что мне бы хотелось полностью потерять контакт с тобой и Джинджером, с теми, с кем я подружилась в клинике. Пожалуйста, верни за меня кольцо Эрролу. Почему-то я думаю, что он воспримет это без удивления и с большим пониманием, чем, как мне кажется, ты от него ожидаешь. Если бы все было по-другому, если бы я хотела от любви меньше, чем требует моя натура, тогда, возможно, я могла бы выйти за Эррола замуж.
Пол, пожалуйста, не тревожься обо мне. Думай только о своей работе и будь с Иленой таким же, каким всегда был со мной».
Позже, когда первая острая боль от ее ухода превратилась в глухую тоску, он бродил по офису, который казался без Марни бесцветным и опустелым. Даже в пасмурный день ее яркие волосы освещали комнату солнечным светом. Он открыл ящик ее стола и потрогал карандаши, конверты, вещи, до которых дотрагивалась она. В одном из ящиков лежал забытый тюбик губной помады, и он взял маленькую позолоченную вещицу в пальцы, крепко сжимая ее и представляя, как снова касается ее губ. Мягких, сладких, немного робких, пока ее хрупкое тело не загоралось желанием…
Он резко бросил помаду обратно в ящик. Потом задвинул его, быстро прошел в гостиную.
Там его ждала экономка. Она хотела знать, что он хочет на сладкое сегодня за ужином, и он уставился на нее так, словно она говорила по-китайски.
– Вы плохо себя чувствуете, мистер Стиллмен? – спросила она, с огорчением заметив его осунувшийся вид.
– Немного болит голова, и не беспокойтесь об ужине, миссис Пайпер. Я решил куда-нибудь съездить.
Пол не знал, куда, черт побери, поехать, но понимал, что ему необходимо выбраться из клиники хотя бы на несколько часов. Миссис Пайпер ушла, он принял душ, надел костюм и пошел к машине.
Он бесцельно ехал за город. Вечерний ветер врывался в открытое окно, охлаждая ноющие виски. Воздух был слегка влажным, пахло землей, и он вдруг понял, что наступила осень. Осень, время падающих листьев, конец лета. Он слышал карканье ворон над сумеречными, туманными полями, и колючие кусты ежевики скребли машину, когда он сворачивал с основной дороги. Он понял, что находится неподалеку от «Суррейской мельницы», и внезапно решил, что там и поужинает.
Это было живописное здание, из черного и белого дерева, со скатной крышей. Заезжая на стоянку для машин, Пол услышал грохот старинного мельничного колеса, которое все еще вертелось для удовольствия людей, приезжавших поужинать в сад у реки. Однако в этот вечер у Пола не было ни малейшего желания ужинать под звездами и деревьями, где можно было послушать пение черного дрозда и вдохнуть аромат больших махровых чайных роз, особой достопримечательности «Суррейской мельницы».
Он поужинал в зале, отделанном дубовыми панелями, а потом пошел в бар и заказал ром с лимоном. В баребыло еще несколько посетителей, и он втянулся в разговор с местным жителем.
Само это место, пара бокалов с напитком, беседа с приятным незнакомцем были для него наркотиком, притупляющим боль и тяжелые думы, отгородившим от него печальное сознание того, что, вернувшись в клинику, он больше не увидит там Марни.
В течение нескольких следующих дней в клинике потихоньку обсуждали внезапный отъезд Марни.
Сестра Донкин до опасного близко подошла к истине, сказав Скотти:
– Мне всегда казалось, что она слишком тесно общается с боссом. Может быть, имперская принцесса что-то почуяла, и Марни предпочла уехать, пока не начались неприятности.
– Надеюсь, вы не намекаете на то, на что, как я полагаю, вы намекаете? – Преданность Скотти Полу была немедленно задета.
– Ох, да спуститесь вы с пьедестала, Скотти, – сказала другая сестра. – Вы знаете так же хорошо, как и все мы, что до помолвки босс любил приударить за хорошенькими девицами. Марни Лестер ужасно привлекательна. В ней есть какая-то теплота, – она мне страшно нравилась и невольно украшала это заведение маленькими певческими сборищами вокруг фортепьяно. Приятное разнообразие после вечно мигающего телевизора.
Скотти, знавшая Пола очень хорошо, давно вынашивала подозрения относительно его интереса к молоденькой секретарше, однако не собиралась сплетничать со своими коллегами.
Она сменила тему.
– А я не против посмотреть по телевизору старое кино, – сказала она. – Несколько недель назад я видела один ужасно хороший фильм.
Она и сестра Донкин углубились в беседу о фильмах, и Марни отступила на второй план.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23