— Все дело в деньгах, в больших деньгах. Если ты умрешь, твои кузены получат много денег.
— Разве моим кузенам деньги нужнее, чем я?
— Твоя мама так думала, и теперь я вижу, она была права.
— Это…
Дженни только глянула — и девочка опустила голову. Слезы закапали на тесно сжатые руки, которые лежали на коленях.
Дженни с минуту подождала, пока потекли и сопли.
— У тебя есть носовой платок?
— Я… его… потеряла.
Дженни нагнулась, оторвала еще клок от нижней юбки и вручила его Грасиеле.
— Вытри нос.
— Спасибо.
— Вот что, малышка, я понимаю, что тебе сейчас тяжело. Ты потеряла маму, твои кузены хотят тебя убить, ты не знаешь, куда едешь и кто тебя ждет, и ты ненавидишь меня… — Дженни перечислила все это, и жизнь ребенка предстала даже перед ней в самом мрачном свете. — Ну ладно. Тебе выпал нелегкий жребий. Но так уж вышло. Придется разыгрывать те карты, которые тебе достались. И плакать незачем. Слезы и сопли ничего не изменят.
Девочка молчала. Она сидела, опустив голову и касаясь пальцами золотого медальона на груди.
Часом позже по проходу между сиденьями прошел человек, который продавал сильно промасленные тортильи, начиненные чем-то обжигающе-острым. Первый же откушенный кусок опалил Дженни язык и вызвал слезы на глазах.
— Ты не плакала, когда умерла твоя мама?
Дженни успела забыть, что говорила Грасиеле о своей ма.
— Нет, не плакала. Когда она умерла, меня с ней рядом не было. Но если бы довелось тогда быть с ней рядом, я бы все равно не заплакала. Моя мамаша была злющая, как змея. И похожа была на змею.
— Так не бывает! — возразила Грасиела, широко раскрыв глаза.
Дженни засмеялась.
— Ну, мне она казалась похожей именно на змею. Самая злая из всех женщин, которым Бог даровал дыхание. Уверяю тебя, что она никому не сказала доброго слова за всю свою жизнь.
— А почему она была такая злая?
— Почему? — Дженни поморгала глазами. Она никогда не задумывалась об этом. — Не знаю. — Дженни хмуро отвернулась к окну и пососала горящий от перца язык. — Может, жизнь у нее сложилась не так, как она хотела. Может, не нравилось ей жить в лачуге неподалеку от выработанной угольной шахты да еще кормить шестерых ребятишек. — Дженни вдруг осознала, что впервые размышляет о судьбе матери как взрослый человек, а не как малый ребенок. — Может, ей и то было не по нраву, что отец бил ее смертным боем, да еще тогда, когда она… — Дженни запнулась, долгим взглядом смерила Грасиелу и закончила: — Когда она ждала ребенка.
Грасиела повертела в пальцах наперченную тортилью.
— Твоя мама рассказывала тебе сказки? Целовала тебя?
— Еще чего! Само собой, нет. Она даже не целовала нашего па. Целовать, скажи на милость!
Грасиела положила тортилью на сиденье рядом с собой и отерла пальцы тряпкой, которую дала ей Дженни. Потом аккуратно спрятала этот оторванный от нижней юбки лоскут за манжет, повернулась и положила свои маленькие ручки поверх рук Дженни. И глянула прямо Дженни в глаза.
— Мне очень жаль, что у тебя была плохая мама, когда ты сама была маленькая. Нужно, чтобы мама рассказывала разные истории и целовала тебя.
Дженни внезапно ощутила острую боль в груди.
— Я тоже об этом жалею, — сказала Дженни странным, не своим голосом. Минуту помолчав, она добавила: — А я считала, что ты ненавидишь меня.
— Это так и есть, — твердо заявила Грасиела и убрала руки.
Так, пожалуй, лучше, подумала Дженни, испытывая в то же время беспричинный гнев. В тысячу раз предпочтительнее, чтобы шестилетняя паршивка ненавидела, а не жалела тебя. Дженни выбросила остатки тортильи в окошко и стала глядеть на мелькающий мимо ландшафт. Долгие годы она не вспоминала о матери, с того самого времени, когда узнала, что старуха умерла. А тогда ее первой мыслью было: наконец-то Бог прибрал!
А теперь вот она сидит в поезде, который движется не в том направлении, и жалеет себя за то, что ее мать выглядела совсем не так, как Маргарита, что от нее пахло бедностью и отчаянием и что она никогда не рассказывала сказок. Что ж, одно к одному.
В вагоне сгущалась жара; у Грасиелы закрылись глаза. Девочка прислонилась к плечу Дженни, потом голова ее сползла той на колени, а ноги она пристроила на сиденье, скромно подогнув их, как истая леди.
Дженни приткнулась головой к покрытому копотью окну, которое ей очень хотелось открыть, и стала думать о кузенах.
Ей нужен план: шестое чувство подсказывало Дженни, что кузены поедут за ней следующим поездом. И ковбой уже не придет на помощь.
Уже в полусонном состоянии Дженни подумала, что этот сукин сын ковбой собою весьма недурен.
Обычно Дженни не обращала внимания на внешность мужчин. Она вообще не воспринимала их с такой точки зрения. Но у ковбоя глаза были того же голубовато-зеленого оттенка, как у Грасиелы, и опушены густыми каштановыми ресницами. Глаза эти особенно выделялись на сильно загорелом лице. Дженни лениво поразмышляла насчет того, где же этот парень заработал фонарь под глазом. Синяк успел пожелтеть, значит, он не свежий. Получен вовсе не в схватке с кузеном Чуло.
Миля за милей оставались позади, а ковбой все не выходил у нее из головы. Он был высокий, сухощавый, и это вводило в заблуждение: казалось, он скорее жилистый, чем сильный. Когда Дженни в пылу драки глянула на него, то подумала, что сложенный на манер пивной бочки кузен Чуло сшибет парня с ног со второго удара. Однако ковбой при всей своей долговязости, как видно, состоял из одних мускулов и, слава Богу, устоял. К концу побоища только он и оставался на ногах. Вспомнив об этом, Дженни усмехнулась.
Любопытно, что занесло такого парня в самую глубь Мексики. Этот вопрос вернул Дженни к мыслям о собственном положении.
Потирая пальцами лоб, она думала о своих пожитках и о грузе, который до ареста подрядилась доставить в Эль-Пасо. Нет никаких сомнений, что и пожитки, и товар сперли сразу, как только она оказалась в тюрьме. Мистер Комден, несомненно, оштрафует ее за потерю груза костяных пуговиц, если ей доведется еще когда-нибудь встретиться с этим человеком. Она должна быть уверена, что этого никогда не произойдет. Прощай, Техас, и здравствуйте, другие края! Похоже, уже не придется быть погонщицей мулов.
Чтобы время шло быстрее, Дженни стала припоминать, что осталось в ее лачуге, которую она нанимала в Эль-Пасо. Да что там! У таких, как она, не бывает особых ценностей. В отличие от непомерно чувствительной девицы, с которой Дженни довелось близко познакомиться, она не была чертовой наследницей.
Поглядев в грязное вагонное окно, Дженни увидела жалкую маленькую деревушку, столь же приветливую, как и окружающие ее заросли кактусов. Дженни хмуро взглянула на голову Грасиелы у себя на коленях и пожалела, что не в состоянии вот так же быстро и крепко уснуть.
Мысли не оставляли ее ни на секунду. Думала она о Маргарите, о неприятностях с кузенами… думала и о ковбое.
Немного погодя Дженни осторожно, чтобы не разбудить Грасиелу, наклонилась к своей сумке, которая стояла у ее ног на полу, и достала потрепанный словарь. Читать слова и их толкования — самое лучшее средство успокоить взбудораженный мозг. Некоторые пояснения носили поистине загадочный характер, не заключая в себе никакого дополнительного смысла по сравнению со словом как таковым. Многие слова Дженни забывала сразу после прочтения. Однако некоторые пробуждали ее воображение, она произносила их вновь и вновь, зачарованная их звучанием, и старалась запомнить.
Сейчас она открыла книгу на слове viril: оно означало «мужественный, сильный». Дженни тихонько повторила его несколько раз. Звучит так мягко, а значение у него такое твердое. Дженни поджала губы, подумала и составила целое предложение с этим словом: «Ковбой — мужественный человек».
Кровь вдруг прихлынула у нее к щекам, что само по себе уже было событием — Дженни думала, что давно потеряла эту способность. Черт побери, она покраснела оттого, что подумала о ковбое и о мужественности. В смущении она оглянулась по сторонам — не заметил ли кто, как она вспыхнула.
Дьявольски здорово, что ей больше не придется встретиться с этим ковбоем. Да, сэр, дьявольски здорово. Она просто счастлива, что их пути разошлись. Очень хорошо, что возможности увидеть его снова практически нет. Она убеждена, что не имеет никакого желания видеть сукина сына, из-за которого ее щеки окрасил румянец.
А он-то, уж наверное, и думать о ней позабыл.
Такого рода мужчины на женщин, как Дженни, второй раз смотреть не желают.
И она этому рада. Да, сэр, очень даже рада.
Дженни все глядела в окно, и ей хотелось, чтобы она была маленькая и красивая, хотелось семенить на крошечных хорошеньких ножках и носить изящные платья.
Дженни вздохнула, закрыла словарь, потом смежила веки и стала думать, как поступить, когда они с Грасиелой приедут в Эрмиту. Но на этот счет не возникало пока ни единой самой паршивой мыслишки.
Глава 4
Кроваво-красный закат окрашивал тени в цвет меди, когда Тай въехал на своей лошади в селение, ради которого проделал путь в несколько недель. По обеим сторонам извилистой главной улицы торчали домики; большинство жилищ было сляпано из жердей и глины, крыши — из жести и камыша. Тощие полоски маиса и фасоли казались ржавыми в полыхающем свете.
Деревенька была слишком мала, чтобы гордиться собственной церковью, — церкви не было, зато была небольшая площадь, пересеченная дорогой, убегающей вдаль. На площади Тай узнал, где можно получить постель на ночь, и нанял парнишку отнести записочку донье Теодоре Барранкас-и-Тальмас. Он предпочел бы переговорить с Маргаритой немедленно, однако у высокородных мексиканцев честь и воспитанность переплетаются теснее, чем нити в веревке. Явиться на асиенду неприглашенным, немытым и небритым, да еще в обеденное время значило бы нанести обиду. Выбрав из двух зол меньшее, Тай послал записку, заявив в ней о своем намерении навестить Маргариту завтра.
Понаблюдав за тем, как мальчик усаживается на ослика и выезжает из деревни, он нанял затем заднюю комнату в домике напротив кафе и заплатил за лохань для купания и горячую воду. За дополнительную плату его востроглазая квартирная хозяйка согласилась выстирать и погладить одежду, в которой Тай собирался поехать завтра в имение Барранкасов и сообщить Маргарите, что должен увезти ее и ребенка в Калифорнию к Роберту. Мысль об этом не улучшила расположения духа.
Он был настроен против своей мексиканской невестки и пытался отговорить Роберта. Шесть лет назад Маргарита стала причиной многих неприятностей в семье Сандерсов. Ее приезд усилит вражду с ее отцом, земли которого граничили с землями Сандерсов. Кроме того, Таю вовсе не хотелось, чтобы их прагматичной и лишенной всяких чепуховых предрассудков матери пришлось приноравливаться к капризной, избалованной красавице, сведения которой о рогатом скоте, несомненно, ограничивались теми мясными блюдами, какие ей подавали за столом.
Тай сердился на брата за то, что тот вопреки воле отца женился на дочери дона Барранкаса, и поэтому даже в мыслях не относился к Маргарите как к жене Роберта. Отец постоянно твердил, что мексиканцам следует жить в Мексике, а не в Соединенных Штатах. Тай должен был согласиться, что, если бы Антонио Барранкас остался к югу от границы, Роберт не связался бы с его дочкой. И Таю не пришлось бы тащиться сюда.
Мальчишка еще не вернулся к тому времени, как Тай кончил бриться, поэтому он перешел дорогу и заглянул в кафе поужинать и пропустить стаканчик пульке.
Безымянная деревенька вечером выглядела получше. Тени укрыли отбросы в канавах, спрятали бедность. Шонари покачивались на ветвях деревьев, окружающих маленькую площадь, и пляшущие отсветы придавали праздничный вид самому убогому и скучному кафе, какие довелось видеть Таю.
Едва он вошел, всякие разговоры мгновенно прекратились. И вообще в атмосфере кафе было что-то странное. Как ни бедна деревня, в кафе обычно звучит музыка, но не здесь и не сегодня. К тому же Тай заметил поразительную вещь: присутствие нескольких вполне почтенных женщин. В полном молчании он прошел к свободному столику возле двери, чувствуя, как в спину вонзается дюжина враждебных пар глаз.
Сходные ситуации научили его, что в таких обстоятельствах выгоднее сделать вид, что не понимаешь языка.
— Ужин, — сказал Тай коротышке-официанту, чьи сощуренные глаза ясно выражали неодобрительное отношение к гринго.
Потирая ладонью желудок, Тай сказал погромче:
— Говоришь по-американски? — Официант уставился на него. — Еду. Пульке. — Выговорив последнее слово, Тай облизнул губы и сделал вид, что пьет.
Общий — с присвистом — вздох облегчения и удовлетворения прозвучал в горячем воздухе ночи, и разговор возобновился. Тощий мужчина с блестящими от бриолина усами обратился к присутствующим с целым залпом слов, летящих, словно пули.
Содержание его речи выбило у Тая из головы все мысли о еде. Вез всякого аппетита глянул он на жаркое в остром соусе и стопку пшеничных тортилий. Он заставил себя попробовать кусок мяса и попытался сохранить безразличный вид человека, который не понимает, о чем говорят.
В первые же секунды он уяснил, что Маргарита Барранкас Сандерс мертва. Да не просто мертва, а казнена, расстреляна. От недоверия у него защипало в носу. Он скорее поверил бы, что отец встал из гроба, чем представил Маргариту Барранкас совершившей преступление, достойное смертной казни.
Старик Барранкас оберегал Маргариту от внешнего мира, и Тай нечасто видел ее, пока они росли. А когда удавалось на нее взглянуть, Маргарита напоминала ему лань, большеглазую, испуганную и готовую отпрыгнуть прочь. Она выросла скромной красавицей с опущенными долу глазами; лицо ее пряталось за занавесками экипажа или раскрытым веером. В тех редких случаях, когда Таю удавалось услышать ее голос, он казался низким, музыкальным и почему-то виноватым.
И это хрупкое создание погибло у стены казней?
Знатные мексиканки воспитывались и росли как цветы в оранжерее, защищенные от неприятных и неприглядных сторон действительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41