Глаза у Дженни превратились в щелочки, а позвоночник выпрямился, словно шомпол.
— Очевидно, ваши родственники к югу от Рио-Гранде полагают, что они имеют больше прав на ваше состояние, чем ваша внучка. Они сделали все от них зависящее, чтобы убить нас обеих. Они убили Тая Сандерса.
— Если бы у меня была внучка, то ни один из членов моей семьи не посмел бы причинить ей вред. Что касается незаконного отпрыска Сандерса, — дон Антонио сделал паузу и с презрением посмотрел на Грасиелу, — то ваша ложь попросту смешна. Незаконное отродье Сандерса не имеет никаких прав на собственность Барранкасов.
— У меня есть брачное свидетельство вашей дочери, сеньор. Грасиела, названная так по имени вашей покойной жены, не является незаконным ребенком. — Багровые пятна выступили у Дженни на щеках, но голос ее оставался твердым как скала. — Ваша дочь вовсе не была такой глупой, какой вы ее, может быть, считали. Она утверждала, что Грасиела и в самом деле ваша законная наследница, сеньор, независимо от того, признаете вы ее или нет. И даю вам слово, что только счастливая случайность уберегла вашу семью от такого несчастья, как насильственная смерть внучки.
Ярость свела его челюсти.
— Вы здесь нежеланная гостья, сеньорита. Заберите ребенка, кем бы он ни был, и немедленно покиньте мои владения.
Подбородок Грасиелы взлетел вверх, а сама она бессознательно приняла ту же позу, что и ее дед.
— Дженни не лжет! — пылая возмущением, заявила она. — И я тоже! Тито напустил на меня змей, а Луис взорвал поезд, в котором мы ехали, и убил дядю Тая. И все они хотели убить твою внучку. Меня, дедушка!
Дон Антонио повернулся на каблуках и дошел почти до двери, когда чей-то резкий голос назвал его:
— Сеньор Барранкас!
Дженни обернулась и увидела, что в комнату входит Эллен в жакете и в шляпе, надетых с очевидной поспешностью. Она бросила на Дженни и Грасиелу рассерженный взгляд, подошла и уселась на стул, единственный здесь не обтянутый кожей.
— Может, вы принесете напитки? — обратилась она по-испански к женщине, остановившейся в дверях. — Кофе для взрослых, лимонад для внучки дона Антонио.
Женщина опасливо глянула на дона Антонио — и немедленно удалилась.
Улыбка Эллен не отразилась в ее глазах.
— Простите, что взяла на себя роль хозяйки, но, кажется, у вас сегодня несколько человек гостей.
— Сеньора Сандерс, — ледяным тоном обратился к ней дон Антонио, — примите мои соболезнования в связи с вашей утратой — смертью супруга.
— Я понесла новые потери, — мягко ответила Эллен, жестом приглашая Грасиелу сесть рядом. — Я потеряла сына и невестку.
Едва смея дышать, Дженни стояла у камина и наблюдала за натянутой, хоть и вполне вежливой сценой между членами двух семей, питающих одна к другой жестокую ненависть. Ее уважение к Эллен Сандерс и восхищение этой женщиной росло как на дрожжах. Эллен опиралась на прославленную мексиканскую любезность и при ее помощи управляла доном Антонио.
— Умоляю вас извинить меня за прямоту, но я сомневаюсь, что потеря упомянутой вами невестки ранит вас больше, нежели потеря Сандерса ранит меня.
Эллен посмотрела ему прямо в глаза.
— Вы ошибаетесь. Я с глубоким сожалением узнала о смерти Маргариты. Я намеревалась принять жену моего сына в свою семью — принять и любить ее. Женщины Барранкасов и Сандерсов никогда не разделяли вражду, которую питали друг к другу вы и мой покойный муж.
— У меня есть важные дела, — сдержанно проговорил дон Антонио. — Когда вы допьете ваш кофе, Чала проводит вас.
— Вы потеряли дочь, а я потеряла мужа и сына, — тихо проговорила Эллен. — Положим этому конец, Антонио. — Она обняла Грасиелу одной рукой. — Пусть наша чудесная внучка проложит путь к прекращению вражды между вашей семьей и моей. Грасиела приехала к вам по собственной воле и вопреки моему желанию, потому что она хочет познакомиться и с семьей своей матери. Я ошибалась. Она в той же степени ваша внучка, как и моя. Она имела право приехать к вам. Вы уже прогнали от себя одно дитя. Вы хотите ожесточить свое сердце и против этого ребенка?
Эллен только глянула на Дженни — и та сразу все поняла. Подошла к Грасиеле, взяла ее за руку и вывела из комнаты.
Весь следующий час они с Грасиелой бродили вокруг асиенды. Никто к ним не подошел. Никто не заговорил с ними. Как только они заметили паренька, ведущего их лошадей к тяжелым резным парадным дверям, они поспешили туда же.
Эллен вышла с твердо сжатыми губами и суровым выражением глаз. Ни слова не говоря, села верхом, подождала Дженни и Грасиелу и двинулась к дороге. Она не приближалась к Дженни и Грасиеле до тех пор, пока все они не выехали за пределы владений Барранкасов.
— Примет он ее? — решилась задать вопрос Дженни.
— Черт меня возьми, если я знаю! Это самый гордый, самый упрямый и непреклонный человек, какие мне известны, если не считать Кола Сандерса. Но он по крайней мере знает теперь всю историю. Не думаю, что старый осел поверил хотя бы половине из рассказанного ему, но я наговорила вполне достаточно, чтобы он призадумался. — Эллен сощурила глаза. — Кстати, об ослах: какого черта вы обе надумали пробраться сюда как воры, достойные суда Линча? Мне бы следовало выпороть вас обеих за вашу чудовищную глупость.
Начала Грасиела. Сперва она как будто онемела от удивления, потом звонко расхохоталась со словами:
— Дженни, бабушка выражается точно как ты!
Дженни старалась сохранить серьезное и даже сокрушенное лицо. Но заразительный смех Грасиелы снял напряжение последних двух часов. Губы у Дженни изогнулись. Плечи затряслись.
— Мы, наверное, попросту спятили! — выкрикнула она и захохотала так, что едва не свалилась с лошади. — Вам и вправду стоило бы выпороть нас.
— Точно, спятили, или пусть меня черти заберут!
— Бабушка, нельзя ругаться. Мы с Дженни с этим покончили. Ты тоже кончай.
После этого Эллен хлопнула шляпой о колено и расхохоталась до слез.
Весь остаток недели, стоило им взглянуть друг на друга, кто-то первым начинал хихикать, смех подхватывал другой — и пиши пропало! Смеялись до того, что начинало колоть в боках.
Но с каждым днем, полным дел и веселья, с каждой прогулкой с Робертом, совместной работой с Эллен и Марией, с каждым прикосновением маленькой ручки Грасиелы Дженни все труднее было думать об отъезде.
Но она должна была уехать, пока хоть частица ее сердца принадлежала ей самой. Она отдавала его частицу за частицей: Эллен, старому Гризли Биллу, обшитому тесом дому Тая и даже — совсем малый кусочек — Роберту, который сторонился всех в своей боли и тоске, погруженный в отчаяние, слишком хорошо понятное Дженни.
Назавтра истекал месяц, обещанный Таю. Послезавтра она уедет отсюда, опустошенная, страдающая как только может страдать человек, все еще обязанный жить, несмотря ни на что.
Глава 18
— Бабушка! Давай испечем сегодня торт, ладно? Может, па тогда хоть улыбнется?
Каждый раз, как Грасиела видела печальное лицо отца, ей делалось тяжело. Она отдала ему свой золотой медальон в надежде, что мамин портрет ему поможет, но он, кажется, не помог. Она не думала, что поможет и ее присутствие.
Из всех, кто жил на ранчо, Грасиела не чувствовала себя легко и просто лишь с отцом. Он держался отчужденно, погруженный в свое горе. Порою Грасиеле — не без чувства вины — хотелось, чтобы ее папой был дядя Тай, ей нравилось мечтать о том, как она, Дженни и Тай живут вместе. Ох, это было бы так славно, так здорово!
Грасиела заметила, что бабушка Эллен, вытирая о фартук руки в мыльной пене, обменялась взглядом с Дженни.
— Торт мы испечем завтра, деточка. А нынче утром Дженни собирается проехаться верхом вместе с тобой.
— Отлично! — Грасиела захлопала в ладоши. — Дженни, только ты и я? Больше никого?
— Только ты и я, — подтвердила Дженни странно хрипловатым голосом.
— Давай поедем к дому дяди Тая, можно?
Они ездили туда регулярно. Выпалывали сорняки вокруг крыльца, подметали ступеньки. Грасиеле нравилось ездить туда, потому что она любила думать о дяде Тае, и еще потому, что оттуда были видны черепичные крыши асиенды дедушки Барранкаса.
— Надень, пожалуйста, юбку с разрезом — мы сегодня не поедем на этих твоих дамских седлах для неженок, — сказала Дженни. — И поторопись, а я пока соберу корзинку с едой.
Поднимаясь по лестнице, Грасиела услышала, что бабушка предлагает Дженни взять с собой пистолет.
— Двое из наших парней говорили, что вчера и позавчера видели незнакомцев. Джейк было подумал, что это новые работники Барранкаса, но потом выяснил, что ничего подобного. Дженни, ты же знаешь, мне тревожно отпускать вас с Грасиелой одних к дому Тая. Возьми с собой Гризли Билла или Джейка.
— Ведь это в последний раз.
Наступило странное молчание, потом Грасиела услышала шепот, и еще ей показалось, будто бабушка и Дженни обнялись. Что-то с ними сегодня не то. Девочка испытывала непонятные уколы страха, какие-то предчувствия — так иногда бывает перед грозой.
Дженни и Грасиела подъехали к дому Тая в полном молчании.
— Что-то я не помню, чтобы ты так долго вела себя тихо, — пошутила Дженни.
Она обмотала поводья кобылы вокруг столба коновязи и проследила, чтобы Грасиела сделала то же самое. Потом сняла с лошади корзинку с едой и поставила на ступеньки. Грасиела уселась на ступеньку повыше Дженни.
— Почему ты взяла с собой пистолет и надела брюки?
— Пистолет взяла, чтобы успокоить бабушку. Она поставила условие: либо бери с собой пистолет, либо пускай с вами поедет Гризли Билл или Джейк. Но я не хотела брать кого-то с собой. Этот день только для нас двоих — для тебя и для меня. — Дженни достала из корзинки куриную ногу и протянула Грасиеле, но та покачала головой. — Да успокойся ты. Пистолет ведь только из осторожности.
— Я знаю, почему ты надела брюки. Ты снова привыкаешь их носить, потому что собираешься уезжать.
Дженни замерла и опустила кусок курицы, который уже поднесла ко рту. Она забыла, насколько умна Грасиела. Ничто не ускользало от ее острого взгляда. А Дженни надеялась еще немного оттянуть их прощание и просто провести вместе несколько славных и памятных послеполуденных часов.
Опустив голову, она тщательно вытерла пальцы о салфетку.
— Сандерсы мне не родня, милая девочка. Я достаточно долго пользовалась их гостеприимством. Убедилась, что ты будешь любима и всем обеспечена. Я подождала месяц, как пообещала Таю. — Она подняла голову и глянула в полные слез глаза Грасиелы. — Милая, мне надо уезжать.
— Дядя Тай приедет домой и с ума сойдет, если тебя здесь не окажется.
Сердитые слезы покатились у Грасиелы по щекам. Дженни глубоко вздохнула, прежде чем ответить.
— Я старалась убедить себя, что Тай мертв, хотя малая частица меня, — она дотронулась до сердца, — отказывалась верить. Но, милая моя Грасиела, если бы Тай был жив, он прислал бы весточку. Хоть одно словечко. Так тяжело потерять надежду. Это самое тяжелое из всего. Ты и я… только мы одни думали, что он выкарабкается, но мы принимали желаемое за действительное, потому что любили его. Наверное, надо примириться с худшим.
Детские слезы терзали Дженни, просто убивали к чертовой матери, самое доводили до слез. Ей казалось, что она задыхается от соли и желчи; она не была готова к тому, что Грасиела бросится к ней на колени и обовьет руками шею. Несколько секунд они раскачивались и едва не свалились с крыльца.
— Если ты должна уезжать, то и я уеду с тобой.
— Нет, милая девочка, ты не можешь уехать. — Господи Иисусе, это все равно что нож в сердце. Право слово, лучше бы Чуло полоснул ее еще раз ножом в живот, чем сидеть вот так и чувствовать, как слабые детские ручонки обнимают шею и детские слезы увлажняют щеку. — Это твои люди, твоя семья. Они тебя любят, и ты любишь их. Тебе здесь будет хорошо.
— Я твой человек! Я люблю тебя, и ты тоже меня любишь, хоть и не говоришь, я это знаю, Дженни! Ты должна взять меня с собой. Кто даст тебе чистый носовой платок? Кто тебя зашьет? — Руки Грасиелы сжались крепче. — Кто научит меня новым словам и новым вещам? Если ты уедешь, кто научит меня быть такой, как ты?
— О Господи, Грасиела! — Дженни обнимала девочку так крепко, что боялась причинить ей боль, но тут Грасиела отпрянула, чтобы посмотреть на Дженни, и та ослабила объятия.
— Дженни! Ты плачешь? О!
Они снова обнялись и плакали вместе — плакали долго, пока не иссякли слезы, а после этого они просто сидели, предаваясь общей печали. Дженни устроила Грасиелу поудобнее у себя на коленях и прижалась плечом к волосам девочки. Никогда она не забудет запах этих волос и вес теплого маленького тела. Как ей жить без этого ребенка? Потеря Тая отняла у Дженни половину сердца; она оставит здесь другую половину, когда уедет завтра.
— Я очень люблю тебя, Грасиела, — хрипло пробормотала Дженни. — Нет, не смотри на меня. Мне нужно кое-что сказать, и говорить мне будет легче, когда ты не смотришь на меня.
— Я поеду с тобой. Ты меня не оставишь.
— Я не хочу, чтобы ты так сделала. — «Маргарита! Если ты слушаешь, то прошу тебя… пожалуйста, помоги нам обеим». — Дорогая девочка, поверь мне. Я уж думала, прикидывала по-разному, как бы нам остаться вместе. Ничего не получается.
— Ты можешь выйти замуж за моего папу.
Дженни думала о такой возможности. И решила, что, даже если Роберт принял бы столь нелепое предложение, это привело бы к катастрофе. Она не терпела его за то, что он чуждался дочери, презирала за слабость, прошлую и настоящую.
— Твоя мама — единственная женщина, которую твой папа мог бы любить.
Грасиела вырастет без матери и фактически без отца, и ни черта лысого с этим нельзя поделать.
— Но почему ты не можешь взять меня с собой?
Дженни боролась с горячим комком, угрожающим задушить ее.
— Потому что я люблю тебя и хочу дать тебе такую жизнь, о которой мечтала для тебя твоя мама. Я не хочу, чтобы ты росла на улицах, как я. Хочу знать, что ты в безопасности, счастлива и любима. Хочу знать, что ты чистая, хорошо питаешься и спишь в кровати на подушке. Когда я стану думать о тебе — а я стану думать о тебе, Грасиела, каждый день до самой моей смерти, — я хочу думать, что ты здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41