Позволь сказать тебе еще, что эта девушка – достойна тебя, и ее любовь честна и сильна. Будь добр к ней и снисходителен, потому что насколько она обожает, настолько же и боится тебя.
Глупенькая девочка так думает обо мне и так страстно желает, чтобы я дала тебе «супружеский отпуск» – в голосе Нары прозвучала насмешка, – что я не могу противиться. А так как я всегда соображаюсь с современными нравами, то подчиняюсь мудрому закону и даю тебе, прекрасный мой принц, отпуск. Как знать, может быть, со временем, и я попрошу у тебя о подобной жертве.
– Нара, не шути! Ни одного взгляда твоего никогда не уступлю я никому, – неистово закричал Супрамати, краснея, как маков цвет.
Серебристый насмешливый голос мгновенно привел его в себя.
– Ага, господин маг! Вы обнаруживаете себялюбивые чувства, совершенно недостойные вашего совершенства. Но успокойся, ревнивец. Степень посвящения, проходимая мною в настоящее время, вполне поглотила меня, и я не чувствую никакого желания покушаться на супружескую неверность. Итак, с полным спокойствием душевным наслаждайся своим «отпуском» и знай, что моя привязанность продолжает охранять тебя.
Последовало пожатие руки, и затем наступила тишина. Охваченный вдруг дремотой, Супрамати лег и тотчас заснул.

Глава вторая

Проснувшись, Супрамати обрел свое обычное душевное равновесие и за завтраком мысли его были исключительно заняты предполагаемой экспедицией в город люцифериан, подробности которой горячо обсуждались приятелями. – Завтра утром нам надо ехать, – объявил оживленно Нарайяна. – Я препровожу вас к одному из наших, тоже «бессмертному». Это – славный малый и живет в окрестностях города; он с удовольствием примет нас, и у него-то мы устроим свою «главную квартиру». До начала военных действий вы осмотрите слегка город и полюбуетесь его населением, которое очень типично и представляет живую иллюстрацию той гнусности, до какой может пасть целая нация, будучи лишена поддержки религиозной веры и нравственной дисциплины.
Целый день они заняты были приготовлением всего, что им могло понадобиться, чтобы задать сатанистам хороший урок и оградить себя от зловредных миазмов, на которые им предстояло неизбежно натолкнуться.
На заре воздушное судно Супрамати мчало их к старой французской земле.
Приятель Нарайяны проживал в нескольких километрах от столицы, в отдельном домике, окутанном тенистым садом. Подобно почти всем членам таинственного братства, это был еще молодой человек, сосредоточенный, с тем загадочным выражением, которое характеризует бессмертных.
Он радушно принял гостей и даже подружился с магами; а узнав, что они собираются проучить люцифериан, он пришел в восторг и обещал помогать по мере сил и возможности.
– Вы не можете себе представить, до какой степени омерзителен стал этот народ, – сказал он с горечью. – Я сам, видите ли, природный француз и застал еще то доброе время, когда моя цветущая, славная родина была средоточием умственного труда, изящества, патриотизма и рыцарской храбрости; поэтому мне так и больно видеть настоящий упадок…
…В громадном городе, который вы увидите, скопились три четверти золота всего света; это мировой банк, но вместе с тем и гнездо самого неслыханного и невиданного разврата. Все искусства пали до степени скотства и художники работают теперь уже над соисканием премии за безобразие; в литературе воспевается один порок и разврат в самом гадком его виде; люди, сделавшиеся хуже животных, соперничают друг с другом в утонченности зла и распутства. Что же касается публичного поклонения сатане, то оно по наглому бесстыдству превосходит все известное в древности…
Oн замолчал и грустно поник головой, а маги дружно старались утешить его и поддержать.
На следующий день Супрамати с Дахиром приготовились к посещению современного Содома. Чтобы ослабить действие зловредных флюидов на их впечатлительный организм, они надели электрические трико и плащи с капюшоном, который опускался на лицо в виде маски, оставляя открытыми одни глаза. Одежда эта была сделана из особого мягкого и небьющегося стекла, отливавшего перламутром. На грудь они надели крест мага, а в руки взяли золотую палочку, видом своим напоминавшую епископский посох, но обладавшую такой могущественной силой, что заурядный человек не мог бы ни дотронуться до нее, ни перенести сильный исходящий из нее жар; по временам из посоха вырывались струи огня.
И Нарайяна, хотя он и был только оплотненным духом и потому менее чувствителен к влиянию дурных флюидов, все-таки надел особый костюм; черные глаза его, точно два раскаленных угля, светились в отверстии маски, закрывавшей его лицо.
Кроме того, каждый из путешественников имел на перевязи золоченую коробочку с питательным порошком и флаконом вина, ввиду того, что в дьявольском города они не могли бы прикоснуться ни к какой пище.
Вооруженные таким образом и сделавшись невидимыми, они вступили в обширный город, столицу золота и порока.
И город был великолепен. На необозримом пространстве тянулись просторные улицы с огромными дворцами, украшенными скульптурой, мозаикой и картинами; всюду блестели золото, эмаль и все утонченности цивилизации, а в то же время вид этого мраморно-золотого города производил отталкивающее впечатление.
Картины, украшавшие фасады, были нелыханно циничны; мозаика изображала бесстыдные символы; в окнах магазинов выставлены были гнусные картины с надписями, которые показывали, что всякое чувство стыда давно угасло.
Было множество общественных садов, где в киосках, помимо вина, фруктов и прохладительных напитков, продавали горячую кровь животных, которых убивали на глазах самого потребителя, дабы он был уверен в свежести и доброкачественности дымящегося пойла.
Население, разгуливавшее в этот прекрасный теплый день по улицам – или вовсе нагое, или едва прикрытое, – на всем своем существе носило печать падения.
Тощие, бледные лица, с впалыми глазами, не озарявшиеся открытой улыбкой, носили отпечаток чего-то животного; а общий увялый облик выдавал беспорядочную жизнь и злоупотребление всякими беспутствами; злобный и лукавый взгляд был упорно прикован к земле.
Воздух до такой степени был пропитан миазмами крови и преступности, что стекловидное одеяние магов скоро покрылось черноватым налетом, зловонным и липким, и они дышали с трудом.
Нарайяна, знавший, очевидно, хорошо топографию местности, повел приятелей посмотреть главные памятники города и знаменитые статуи.
Почти все эти статуи имели символическое значение. Одна изображала свободу наслаждений и была так омерзительно бесстыдна, что маги не пожелали ее смотреть. Другая представляла книгу законов, которую топтал ногами бывший каторжник, разбитые цепи которого валялись по земле, а он с остервенением раздирал навозными вилами листы уголовного свода. Надпись на цоколе гласила:
«Справедливая оценка правосудия».
Наконец, третья статуя, самая пышная, изображала поваленного на землю человека с заткнутым ртом; лежал он на куче различных символов власти и славы. Тут собраны были царские короны, папские тиары, знамена, ордена, гербы, епископские посохи, распятия и т.п. Какой-то гадкий старик попирал ногами поваленного человека и молотом разбивал скученные там знаки отличия. Надпись поясняла, что старичишка изображал собою «Время» – этого палача и победителя всяких предрассудков и привилегий.
Заметив отвращение и омерзение, которое вызвали эти пошлые произведения искусства в друзьях, Нарайяна заметил:
– Да, да, у люциферианских художников свои идеалы, совершенно отличные от ваших старых, отсталых. В настоящее время живописцы, скульпторы, литераторы изощряются в достижении верхов цинизма и богохульства, безобразия нравственного и физического; а тот, кто успел наиболее утонченным образом оскорбить небо и природу, тому, наверно, обеспечены торжество, слава и богатство. А теперь, друзья, я поведу вас в театр; там вы увидите вещи, которых и во сне не видали! Вас поражала наглая откровенность царьградского репертуара? Так это – детская игра в сравнении с происходящим здесь! Здесь требуется живая действительность, потому что разбитые, притуплённые нервы этих прислужников зла жаждут самых необузданных волнений; нередко случается видеть на сцепе настоящие убийства, когда артисты увлекаются и роль дает такой «эффект», возбуждающий бешеный энтузиазм. Подобные убийства никогда не наказуются, потому что здесь законов не существует: каждый живет своим законом. Но вы поймите, какое значение имеет в исполнении актеров возможность быть убитым, как сильно они бывают возбуждены. Но вот мы и прибыли. Это огромное здание, окруженное красивыми колоннадами, и есть театр.
Оставаясь невидимыми, приятели поместились в пустой ложе, с удивлением и отвращением осматривая окружавшую их обстановку.
Зала совершенно не походила на прежние и даже на царьградскую. Сцена была громадна; в каждой из лож, – тоже больших, – находился в глубине маленький буфет с фруктами, конфетами и целой батареей бутылок с крепкими ликерами и хмельными винами. По сторонам ложи украшены были кустами цветущих растений с одуряющим запахом ярких роз и цветов красновато-лилового цвета, вроде гигантского гелиотропа. Вообще, воздух в зале был насыщен удушливым и возбуждающим ароматом, а разгоряченные лица присутствующих, лихорадочно блестевшие глаза и порывистые движения ясно указывали на действие, производимое этой обстановкой. Женщины в особенности, полунагие и циничные, имели вид вакханок.
Представляемая пьеса, – полудрама, полуопера, была восхитительно поставлена в декоративном отношении; сюжетом служили приключения молодого атлета – победителя в знаменитых играх. Две женщины, одна из артисток цирка, где блистал герой, другая – богатая светская дама, оспаривали любовь атлета. Сцены борьбы в цирке были великолепны по обстановке и массе участников, но отвратительны по бесстыдному реализму, так как атлеты боролись нагими. Кульминационной сценой был банкет, следовавший за этой борьбой и перешедший в оргию.
Соперничество двух женщин достигало здесь своего апогея, и светская дама увлекала за собою героя под звуки вакхического, дикого и нестройного хора.
Лихорадочное возбуждение мало-помалу охватывало залу. Слышались истерический смех, хриплые возгласы и крики вперемешку с рыданиями. Наконец, занавес открылся для последнего акта драмы и все смолкло.
Сцена представляла волшебно-роскошную спальню, где раньше, нежели заснуть, атлет веселился со своей новой возлюбленной. Но отвергнутая соперница преследовала их. Она сумела проскользнуть в самую спальню и теперь ползла с ножом в руке к постели, где покоились изменники.
Женщина эта, с мертвенно-бледным лицом, с налитыми кровью глазами, была диким зверем в человеческом образе. Вся зала задыхалась, лихорадочно следя за каждым ее движением. Но вот она выпрямилась, рука ее опускается – и вдруг неистовый крик, а за ним второй, потрясли стены залы; кинжал нанес два действительных удара. Кровь бьет фонтаном. В то время как женщина корчится и стонет в агонии, атлет сваливается с постели с торчащим в груди кинжалом и катается в судорогах, плавая в расплывающейся луже крови.
Раздаются восторженные аплодисменты; цветы и драгоценности летят на сцену. Но в ту минуту, как торжествующая артистка раскланивается и благодарит публику, умирающий атлет внезапно приподымается на колени, схватывает сзади свою убийцу, валит на землю и начинает душить. В дикой схватке мечутся они по залитому кровью полу; она отчаянно отбивается, но коченеющие руки умирающего, как железные клещи, впились в ее шею и через несколько минут оба остаются недвижимыми.
Происходившее затем в зале не поддается описанию. Зрителями овладело безумие, жажда крови и убийства; подняв вверх руки, они рычали, точно стая голодных волков; женщины неистовствовали, срывали с себя в истерическом припадке немногие бывшие на них одежды и корчились в судорогах. Несколько человек, охваченные сумасшествием, с пеною у рта катались по полу. Наконец, толпа вскарабкалась на сцену, сосала и лизала кровь, струившуюся из ран убитых.
– Бежим отсюда! – вырвалось у Супрамати.
Он стоял мертвенно-бледный, прижав руки к груди; Дахир откинулся на своем стуле с закрытыми глазами и, казалось, задыхался.
Нарайяна выхватил из-за пояса два кусочка материи, смоченной вином с небольшой примесью первобытной эссенции, и приложил к лицу обоих магов; почти мгновенно они оправились от своей слабости.
– Друзья! Разрушьте же лучше это подлое гнездо вместо того, чтобы падать в обморок. Имей я ваше могущество, дело уже было бы сделано, – проворчал Нарайяна.
Супрамати с Дахиром выпрямились, а в глазах их вспыхнуло негодование и страстное желание покарать этих чудовищ. Сорвав с груди крест магов, они бросились вперед, произнося могущественные заклинания, которым повиновались стихии.
Через мгновенье сверкнули две яркие молнии, принявшие затем форму больших крестов, которые зажигались в воздухе; в то же время сильные удары грома потрясли здание. В первую минуту толпа застыла от ужаса, а затем с отчаянными криками бросилась к выходам, но сыпавшаяся навстречу им молния принудила их отступить. Гром продолжал греметь, стены трещали и вдруг рухнули потолки, придавив теснившуюся в зале и в ложах толпу.
В первый, может быть, раз оба мага не ощутили ни жалости, ни сожаления по поводу вызванной ими гекатомбы; уж очень давно их чистая и гармоничная душа не была потрясена таким чувством отвращения, граничившего с ненавистью.
Отступая задом, они покинули залу и театр прежде, нежели они обрушились; поднявшись затем в облака, они направились к своему воздушному экипажу, который тотчас понес их в дом друга, где они очистились и подкрепились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49