Потом его мысли переключились на английские святые места, на Кентербери и Уолсингем, где, по слухам, случались чудесные исцеления. Ему самому такие чудеса были ни к чему, но и он был наслышан о волшебном воздействии святых реликвий. Какие же тогда волшебства творятся в Святой Земле, которую посетил сам Господь? Может быть, там к Алуетт вернется зрение? Если это из-за слепоты ей так хочется спрятаться за монастырскими стенами, то, возможно, случись чудо, она поймет, что ее предназначение — спать в объятиях любящего мужа, а не в одиночестве на убогом ложе монахини!
Рейнер громко смеялся своим фантазиям, без устали шагая по улицам Везлэ в поисках незабываемого личика. Он никого не замечал вокруг, погруженный в собственные мысли, и в один из дней на ступенях церкви святой Марии Магдалины чуть не сбил с ног французского рыцаря.
— Прошу прощения, милорд. Это моя вина… Я задумался… — И он умолк, вглядываясь в человека, как две капли воды похожего на его брата Эймери.
— Мой Бог! Неужели все англичане такие неуклюжие? — воскликнул француз с презрительной усмешкой, исказившей его красивое лицо.
Рейнер не в силах был оторвать от него взгляд.
— Сэр Рейнер Уинслейд, к вашим услугам, месье, еще раз прошу меня извинить, — холодно повторил он.
У Зевса шерсть встала дыбом на загривке.
— А… Ваше имя все объясняет. Есть от чего разинуть рот, — заявил француз. — Я удовлетворю ваше любопытство. Меня зовут Фулк де Лангр, и вы мой двоюродный брат, сэр Рейнер. Мой отец — Жерве Хокингемский. Они с вашим отцом близнецы, только ваш отец с помощью Генриха II бесчестно отнял у моего отца и титул, и владения. — Он хохотнул и откинул назад голову, чтобы получше рассмотреть выражение лица английского родственника.
Вот, значит, что. Рейнер, конечно же, знал, как его отец получил графство, будучи младшим из двойняшек. Жерве восстал против Генриха и похитил Изабеллу де Рэ, невест}' Симона, решив или уморить ее голодом, или подчинить себе. Когда же Генрих и Симон хитростью проникли в замок, Жерве бился на мечах с Симоном, был побежден и бежал из Англии. Рейнер слышал, что он пошел на службу к Людовику Французскому, который, по-видимому, подарил ему земли, однако он ни разу не встретил Фулка во время походов Ричарда, хотя в них принимали участие многие юные рыцари Франции.
— Это ваш отец так вам рассказал? Понятно. Ладно, оставим прошлое прошлому, нас с вами это не касается. Надеюсь, мы будем друзьями, кузен. В конце концов, поход может продлиться несколько месяцев, а то и лет, и совсем неплохо иметь родственника среди французов.
Однако Фулк не принял протянутой ему руки.
— Вы — младший сын, а где ваш старший брат, на которого, как говорят, я очень похож?
— Эймери в Англии, управляет владениями отца.
— Не счел нужным нести крест? — вновь скривился Фулк.
— Решили, что пойду я как младший сын, к тому же на мне не лежит ответственность за жену, — спокойной сказал Рейнер.
— А, почтенный Эймери прячется дома за женскими юбками. Ну что ж, думаю, неплохо, что кто — то приглядывает за землями. Когда-нибудь они опять будут принадлежать моему отцу, а потом и мне.
Рейнер не хотел спорить, но не смог удержаться.
— Эти земли перешли к моему отцу по королевскому указу, сэр… По тому самому указу Генриха, который его сын Ричард никогда не изменит.
Он повернулся спиной к кузену, хотя рука, помимо его воли, потянулась к мечу. Фулк явно хотел подраться. Ну нет, он не доставит ему такого удовольствия, разве только в крайнем случае, не то потом придется объяснятся с Ричардом.
— Ричард не доживет до старости, — задиристо крикнул Фулк. — Его наследники тоже, если слухи не врут. А когда королем станут Джон или Артур, тогда посмотрим, кому они отдадут Хокингем, Уинслейд, Лингфилд и Чотон.
У Фулка даже глаза заблестели, когда он стал называть земли, принадлежащие графу Хокин-гемскому.
— Мне жаль, что вы так настроены и, боюсь, вас ждет разочарование.
Уходя, Рейнер щелкнул пальцами, чтобы Зевс был настороже, если французу придет в голову мысль напасть сзади.
Воспоминания о неприятной встрече с кузеном разом вылетели из головы Рейнера, как только он следом за Ричардом обогнул скалу и прямо перед собой увидел предмет своих безрезультатных исканий.
Алуетт в платье из переливчатого синего шелка стояла возле своей лошади. Вид у нее был очень расстроенный. А рядом кипел от злости король Франции.
— Куда делся ваш легкомысленный братец? — выходил из себя Филипп. — И как это он умудрился посадить вас на хромую кобылу?
— Бланшефлер не хромала, — уже не в первый раз терпеливо повторяла Алуетт. — Я бы почувствовала. Наверное, она наступила на камень…
— Наверное! Ладно, сейчас подойдет обоз, и вы получите другую лошадь. Отец Амвросий, не будете ли вы так любезны остаться с леди Алуетт… А, Ричард, очень кстати! — вскричал Филипп, задирая голову, чтобы не смотреть на английского короля снизу вверх.
— В самом деле, ваше величество? — спросил Ричард, нарочито почтительно обращаясь к Филиппу, ибо не забывал о своих землях на континенте. — Можем мы чем-нибудь помочь? У вас затруднение, леди Алуетт? — обратился он прямо к ней, потому что был представлен прелестной трубадурше Филиппа еще в Везлэ.
— Да, ваша милость, но не беспокойтесь. Мне сейчас приведут другую лошадь, — ответила Алуетт, и Рейнер наконец услыхал вновь ее милый нежный голосок.
Он уже соскочил с коня и, обследовав ногу белой кобылы, отыскал застрявший под подковой камешек.
— Все в порядке, но еще пару дней на нее нельзя садиться… Даже леди Алуетт, — сказал Рейнер и, подняв голову, увидел румянец, проступивший на чуть тронутых солнцем щеках Алуетт, узнавшей его голос. — Для меня будет большой честью уступить вам Геракла…
— Чепуха, Рейнер, — вмешался Ричард. — Твой конь вполне осилит двоих. Посади леди Алуетт в дамское седло позади себя, и вы от нас не отстанете.
За такое предложение Рейнер готов был целовать ноги своему королю. Он не смел и мечтать об этом. При одной мысли, что французская красавица волей-неволей прижмется к нему по дороге, он чувствовал себя как в раю.
Хотя Филипп предпочел бы не допускать подобной близости между Рейнером и своей сестрой, Ричард не дал ему слова сказать.
— Значит, решено! Милорд, я все утро искал вас, чтобы обсудить один вопрос. За леди Алуетт не беспокойтесь. Я ручаюсь за Рейнера.
Рейнер с трудом удержался от улыбки.
— Слушаюсь и повинуюсь, — пробормотал он, когда Филипп кивнул головой в знак вынужденного согласия. — Если только леди Алуетт согласна. Если вы не согласны, я поведу Геракла под уздцы.
Алуетт нерешительно кивнула, разрываясь между этикетом и желанием держать Рейнера от себя подальше.
— Не могу же я заставить вас целый день идти пешком.
Она сказала это спокойно и даже равнодушно, но Рейнер почувствовал, как слова застревают у нее в горле.
Зевс одобрительно гавкнул, когда Алуетт уселась на широкой спине Геракла и обхватила Рейнера за талию. Это необходимо сделать, чтобы не упасть с коня в первую же минуту, и все-таки Алуетт стало стыдно, хотя от шеи до колен Рейнер был закован в железные латы.
Она покрепче ухватилась за Рейнера, когда его конь рванулся с места следом за обоими королями, и ощутила нагретое солнцем и телом всадника железо, вдохнула запах мужчины и коня Когда она, бывало, сидела позади Анри, у нее не возникало никакого чувства стыда, зато теперь ока заметила, что, даже если держит спину прямо, груди ее все равно трутся о полусогнутую спину Рейнера, а от этого у нее сильнее забилось сердце.
— Я опять у вас в долгу, шевалье. Благодарю вас, — прошептала она ему прямо на ухо.
Миледи, не надо меня благодарить. Много миль они проехали в молчании, слыша и не слушая долетавшие до них обрывки беседы двух королей. Гораздо больше их занимали екрии седла, птичье пение над головой, солнечные лучи, падавшие им на лица, и, конечно же, они сами.
Как ваша новая…
Моя новая лютня…
Одновременно заговорили они и рассмеялись, совместно найдя безопасную тему для разговора.
— Моя новая лютня очень хороша, и я опять благодарю вас.
— Мне бы очень хотелось послушать, как вы на ней играете.
Еще послушаете, — сказала она, радуясь, что он сидит к ней спиной. Гораздо легче сохранять самообладание, когда знаешь, что ему не так-то просто повернуться и посмотреть ей в лицо.
— А как ваш паж? Он здоров?
— Ренар здоров и говорит, что его синяки теперь прелестного зеленого цвета. — Она слышала, как он рассмеялся. — А те негодяи, что сталось с ними?
Лучше бы она не спрашивала.
— Повешены. По приказу короля Ричарда. — Рейнер слышал, как она вздохнула, но он не собирался говорить ей, что король приказал ему командовать казнью.
Она теснее прижалась к нему стараясь успокоить сердце.
— Но им сначала отпустили грехи? — тихо спросила она.
На душе у него потеплело. Он был рад, что она не швыряется человеческими жизнями, даже такими. Многие женщины, наоборот, обрадовались бы, что их обидчики наказаны столь жестоко.
— Их исповедовали, — успокоил он ее.
— Прости им, Господи, — сказала она, едва сдерживая слезы.
Ему стало ее жалко. Как же она со своей чувствительностью выдержит тяготы похода, в котором рекой будет литься кровь, даже если и кровь язычников? Почему Филипп не оставил ее дома? О чем он только думал, когда потащил ее с собой?
— Что за дракон сторожит ваши двери? — спросил он скорее из желания перевести разговор с неприятной темы, чем услышать ее ответ. А когда он увидел, оглянувшись, ее изумленное лицо, то добавил: — Я говорю о старухе, которая ждала вас дома.
— А, это Эрменгарда! Моя камеристка. Но, милорд, вы не могли бы быть к ней добрее?
Чувствуя, что отношения налаживаются, Рейнер решил поддразнить ее и разговорить еще больше.
— Мне показалось, что, если я сделаю еще хоть шаг, у нее из ноздрей вырвется пламя.
— Должна вам сказать, сэр Рейнер, что она тоже не очень-то лестно о вас отозвалась, — сказала Алуетт.
Ага! Он многое отдал, чтобы узнать, расспрашивала Алуетт старуху, как он выглядит, или нет.
— В самом деле? Разве она не сообщила вам, что я красив и любезен, что такие, как я, делают честь всему человечеству, не говоря уж об английском рыцарстве?
Ну и самомнение!
— Совсем наоборот! Она сказала, что вы уродливы и должны радоваться, что я вас не вижу… — Она умолкла и вздохнула, смущенная своей откровенностью.
Он же совсем не обижался на ее слова. Нет, ей не подходит пассивная роль монахини! Рейнер рассмеялся, по-мужски откровенно и заразительно, и ей понравился его смех, хотя она все же спросила, что он нашел такого веселого в ее словах.
— Ха-ха-ха! Да ничего! Совсем ничего, уверяю вас. Просто я таким способом борюсь с унынием, как вы понимаете, свойственным людям с отталкивающей внешностью. Я надеялся… — Тут он позволил себе тяжелый вздох, зная, что он не останется не замеченным ею.
— Надеялись на что, сэр Рейнер? — мягко подбодрила она его.
— Что богиня любви Венера сохранит мою ужасную тайну хотя бы ненадолго… Чтобы я мог насладиться вашим добрым отношением ко мне,
— пока вы не отвернетесь от меня с отвращением, подобно всем другим, когда узнаете страшную правду… — Он еще раз тяжело вздохнул и помолчал, желая выяснить, не захочется ли ей подняться над «другими женщинами».
— Должна вам сказать, то, что свет называет приятной наружностью, для меня ничего не значит…
— Ах, леди Алуетт! — прервал он ее, постаравшись придать своему голосу соответствующее звучание. — Я знал, что вы самая умная женщина на всей земле, и не зря полюбил вас…
Чуть повернув голову, Рейнер внимательно наблюдал за выражением лица Алуетт.
— Нет, пожалуйста, остановитесь, умоляю вас! — в отчаянии воскликнула девушка, и Рейнер понял, что зашел слишком далеко. — Сэр Рейнер, вы не должны так говорить! Я вовсе не считаю себя ни лучшей, ни самой добродетельной, просто у меня совсем другое предназначение. Как только закончится наш поход, я уйду в монастырь, милорд. Вот почему, красивы вы или нет, не имеет для меня ни малейшего значения, и не говорите мне о своей любви, словно мы играем в светские игры!
Вот. Теперь все сказано.
Алуетт ждала и готовилась достойно встретить неизбежный поток протестующих слов, как это уже было с ее приемным отцом, Анри, Филиппом, почти с каждым из мужчин, которым она открывала душу.
Рейнер молчал. Шли минуты, и она сначала почувствовала себя неловко, а потом и немного задетой.
— Сэр Рейнер! Я… Я вас обидела? Но я вовсе не хотела…
— О нет, миледи, это я должен просить вас извинить меня! Наверное, вам неприятно было слушать мои любезности, ведь вы посвятили себя такой высокой цели. Простите мне мои излияния, леди Алуетт, больше они не потревожат вашего слуха!
Разве не это она хотела услышать? Почему же тогда она чувствует себя такой… разочарованной? Алуетт не понимала себя и сердилась. Нет, ей надо больше времени проводить в молитвах.
— Прекрасно, ваши извинения приняты, — сказала она, делая над собой усилие. — Теперь мы, надеюсь, лучше понимаем друг друга и будем друзьями. Один раз вы спасли мне жизнь, милорд, и сегодня опять пришли на помощь. Я… Вы мне нравитесь, сэр Рейнер.
Он улыбнулся, когда она безотчетно прижалась к нему покрепче, не зная, что он слышит, как сильно стучит сердце. Нет, дорогая Алуетт, вы совсем не понимаете меня, но еще поймете, если уже успели полюбить. Он заподозрил, что себя она тоже не очень-то хорошо понимает.
— Благодарю вас, леди Алуетт. Для меня большая честь стать вашим другом. Скажите, вы уже давно хотите быть монахиней?
— О да, — с восторгом ответила она. — Эрменгарда говорит, что едва я заговорила, как сразу же стала учить молитвы и всегда просила дать мне потрогать крест на стене. Меня никогда не интересовали куклы, которые она шила, но я любила разыгрывать с ними деяния святых.
«Опять Эрменгарда. Не подсказала ли она своей воспитаннице эти воспоминания специально.. Но зачем?»
— Эта Эрменгарда… Она давно при вас? А ваша матушка что вам рассказывает?
Теперь вздохнула Алуетт, только она сделала это вполне искренне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38