Мучения молодого мужчины можно было сравнить лишь с адской болью. Именно такое чувство овладело им, когда он повернулся к Габриэль, а их лица оказались на одной подушке всего лишь в дюйме одно от другого.
Он коснулся губами ее щеки, и это прикосновение обожгло его. Проклиная себя, Роган закрыл глаза.
Глава 5
Он ненавидел болото!
Жерар Пуантро огляделся вокруг. Его надменное лицо перекосилось, когда лодка, в которой он сидел, скользнула в очередной канал. Он являлся частью лабиринта узких извилистых рукавов, которые вели к северной части залива Баратария. Этим путем они двигались с самого рассвета. Солнце палило нещадно, когда лодка неожиданно оказалась на чистой водной глади озера, но тут же опять ушла в очередной рукав. Солнце уже садилось. Значит, им придется провести еще одну ночь на грязной земле, прежде чем они наконец достигнут Гранде-Терре.
Пуантро находился в непривычном зависимом положении. Он устал, с трудом переносил все эти неудобства, и его нетерпение достигло мыслимых пределов. Он презирал эту примитивную лодку, годившуюся только для невежественного сброда, два представителя которого сейчас ею управляли. Ему был отвратителен собственный наряд — грубые штаны и рубаха, а также лежавший поблизости потрепанный плащ, которым он сможет укрыться в предстоящую долгую ночь. Его раздражал тяжелый, с клочьями тумана, жаркий воздух, ложившийся на плечи и усиливающий состояние физического дискомфорта. Он дошел почти до бешенства.
О да, капитан Роган Уитни заплатит за каждое мгновение испытываемых им сейчас физических страданий! Еще полнее Уитни заплатит за невыносимые видения, не дававшие ему ни сна, ни отдыха, в которых живо представлялись все унижения, испытываемые, без сомнения, его прекрасной Габриэль, находившейся в руках этого мужлана.
Резкая боль в сердце пронзила Пуантро. Он вспомнил, какой любовью светились каждый раз, когда она его видела, чистые глаза Габриэль. Он отвечал ей такой же горячей отцовской привязанностью и был горд тем, что ему больше ничего не нужно. Общество Нового Орлеана не стоило мизинца этой девушки, так же как раньше оно не стоило его любимой Шантель. Габриэль являлась его драгоценностью, которой не было цены. Скоро он вновь обретет ее и, как только это произойдет, увезет подальше отсюда, в большие города Европы, где будет выполнять все пожелания своей любимицы, чтобы навсегда стереть воспоминания о том ужасе, который ей довелось пережить. Но, как говорится, прежде чем съесть яичницу, надо разбить яйцо.
Пуантро хлопнул вцепившееся ему в руку какое-то кровожадное насекомое. Он вспомнил, с каким волнением ожидал ответа Лафитта и вчера наконец получил его. У него дрожали руки, когда он читал небрежно написанное письмо. Послание было предельно кратким. Лафитт готов к встрече и снабдит его средствами передвижения и людьми, знающими дорогу на Гранде-Терре. Лафитт подчеркнул, что может обеспечить конфиденциальность только на этих условиях. Пуантро не сомневался, что Лафитта забавляют все испытываемые им неудобства, но убеждал себя, что все это не имеет значения. Как только Габриэль окажется в безопасности, он рассчитается с этим мерзким человеком.
Неожиданно перед ним как живая предстала Манон, усилив его волнение. Он не видел свою любовницу с той ночи, когда покинул ее, лежавшую среди разбросанной одежды на полу спальни. При мысли о Манон внутри у него как будто все стянулось в узел. Пуантро выругался. Он желал эту женщину постоянно, ее образ преследовал его. В конце концов, это ненормально. Длинная прошедшая ночь, когда сквозь болотную тьму долетало гулкое эхо барабанов местных колдунов, укрепила в голове Пуантро смутное подозрение. Прожив всю свою жизнь среди креольского общества Нового Орлеана, он с раннего детства слышал поверья о магическом зелье, изготовляемом туземными жрицами и превращавшем мужчин в кукол, которыми женщины манипулировали, как хотели. Он вдруг твердо уверовал, что его любовница действительно попыталась использовать черную магию для достижения над ним такой странной власти…
Пуантро, впрочем, не пугали колдовские чары Манон. Да, он имел много возможностей убедиться, какую власть имела над ним эта женщина. Однако он полагал, что как только кризисная ситуация разрешится и его дорогая Габриэль вновь будет вместе с ним, необходимость в утешениях Манон отпадет. Придет день, и он позаботится, чтобы она получила по заслугам.
Вдруг, разозлившись, что Манон опять заняла все его мысли, когда на очереди были более важные дела, Пуантро заставил себя сосредоточиться на предстоящей непростой встрече. Предположим, встретиться с живым Лафиттом даже любопытно. Интересно также убедиться в том, что этот человек, как говорили, ведет в своем пиратском гнезде роскошный образ жизни. Деловые знакомые Пуантро, ежемесячно посещавшие аукционы рабов на Гранде-Терре, давно заинтриговали его своими рассказами об изысканных и утонченных приемах Лафитта. То, что Гранде-Терре служил когда-то индейским племенам местом для человеческих жертвоприношений, было, как он считал, весьма многозначительно. И, если бы размышления Пуантро продолжились, он бы усмотрел в деятельности Лафитта именно на этом острове нечто пророческое.
Погрузившийся в свои мысли Пуантро вздрогнул от грубой команды матроса, находившегося на носу их лодки. Еще более грубо повторил команду его напарник на корме. Пуантро не стал тратить усилия на едкий ответ, а предпочел сразу спрыгнуть вниз, как того потребовали матросы, уже загонявшие лодку на берег.
Пуантро огляделся вокруг. Место, где он проведет предстоящую ночь, было совершенно диким, кишевшим всеми известными отвратительными кровососущими насекомыми. Он готов вынести эти муки ради одного-единственного человека, а когда наступит утро, сделает все, чтобы заставить виновного в этом сполна за них заплатить!
Да, капитан Роган Уитни дорого заплатит…
Габриэль просыпалась медленно. Сквозь закрытые веки пробивалось яркое солнечное утро, но она не спешила открывать их, пока ее руки осторожно ощупывали простыни. Повернувшись на бок, она почувствовала знакомый мужской запах, исходивший от подушки, и медленно открыла глаза. Его там не было.
Габриэль отказывалась определить, какие чувства овладели ею. Проснувшись, она опять обнаружила себя лежащей на широкой постели в каюте капитана. Это повторялось каждое утро с тех пор, как она впервые попала в залив Баратария. Четыре дня она просыпается в постели капитана, не будучи в силах припомнить, как она туда попадает.
Может, она предпочитала не помнить? Какое-то смутное представление о том, как сильные руки поднимали ее с пола капитанской каюты, где она решительно ложилась каждый вечер, воспоминание, как она покоилась на мощной груди, прежде чем ее принимала широкая постель. Затем ее обволакивало мужское тепло, и это было до странности приятно. Она не могла также понять, были ли сном легкие прикосновения его уст к ее щекам, лбу, губам.
Явью же было то, что каждое утро Роган оставлял ее просыпаться в постели одну… и они оба по молчаливому соглашению предпочитали не обсуждать, каким образом она там оказывалась. Это неоговоренное перемирие было настолько хрупким, что лучше ничего и не обговаривать.
Однако из этого перемирия стала вырисовываться определенная форма отношений. Разумеется, обеспокоенность все еще присутствовала в ее мыслях, в отдельные моменты она все еще безуспешно искала возможность избавиться от постоянной охраны, но в то же время Габриэль открыла для себя нечто важное, составлявшее существенную особенность каперского судна Рапаса.
Прежде всего она обнаружила уважение и преданность членов команды своему капитану. Было очевидно, что каждое утро матросы по очереди отправлялись на Гранде-Терре, стремясь создать точно рассчитанное впечатление всеобщей радости по поводу затянувшегося отдыха… хотя на самом корабле все прекрасно понимали, что это делается для отвода глаз.
Казалось, каждый человек понимал и принимал отведенную ему роль в этой долгой и опасной скрытой игре. Все знали, что одна-единственная ошибка может привести к провалу важного дела. Она судила об этом по обрывкам отдельных разговоров, которые могла слышать, когда матросы проходили по коридору мимо ее двери, или на палубе во время прогулок.
Во-вторых, казалось, что у каждого члена команды было свое личное отношение к той цели, которую преследовал капитан Роган. Смущало лишь, что всех их объединила общая решимость уничтожить ее отца.
В-третьих, она скоро убедилась, что вопреки байкам о зверствах пиратов, которые шепотом передавались в монастыре, на корабле не было ни единого человека, открыто проявившего недоброжелательность в отношении нее.
Разумеется, она чувствовала себя не вполне комфортно с некоторыми звероподобными типами, которые встречались среди членов команды. К примеру, одноглазый пират Дермот так ни разу и не улыбнулся ей и даже не произнес ни одного дружелюбного слова. Другие охранники, приставленные к ней в отсутствие капитана, имели такой же жуткий вид и грубый язык и не предпринимали ни малейших попыток наладить дружеские отношения. Она была уверена, что любой шаг к бегству будет пресечен с применением силы, вместе с тем Габриэль не сомневалась, что ей лично ничто не угрожает.
Наконец, она чувствовала, что все на корабле с одинаковым нетерпением ожидают, когда план Рогана, каков бы он ни был, будет доведен до логического конца.
Все эти умозаключения хотя и помогали поддерживать душевное спокойствие, но не избавляли от тягостного ощущения насильственной изоляции.
Она согласилась с тем, чтобы во время утренних визитов, Рогана на остров оставаться целиком на попечении Бертрана. Габриэль уже чувствовала себя с молодым изувеченным моряком вполне непринужденно, так как крайняя неразговорчивость не мешала ему оставаться неизменно учтивым. Она быстро поняла, что за этой учтивостью скрывается человек с твердым характером, не располагающим к тому, чтобы взять над ним верх. Габриэль вспомнила тот день, когда в разговоре с Бертраном она впервые назвала капитана Роганом. Его обычно бесстрастное лицо тут же преобразилось от шока и стремительно повернулось в ее сторону. Габриэль поразило также то странное тепло, разлившееся по ней при мысли, что Роган до этого мало кому открывал свое настоящее имя.
Она должна была признать, что, хотя осторожность по-прежнему превалировала в отношениях с ней, обстановка во многом стала более терпимой. Она потребовала сменить ей одежду и тут же получила новый комплект чистой и более удобной матросской формы. Проснувшись на другое утро, она нашла на столе щетку, а затем была удивлена, когда в дверях каюты появился Бертран и сказал, что капитан приказал вывести ее на палубу подышать свежим воздухом.
Дневные часы по-прежнему тянулись медленно, но теперь она с нетерпением ждала вечера, чтобы прогуляться по палубе с Роганом. Ей нравилось наблюдать, как сумерки постепенно уступают место ночной красоте моря. Тишина и тени, казалось, выступают союзниками в беседах между ней и Роганом, хотя в действительности она выяснила о человеке, ставшем знаменитым Рапасом, ненамного больше, чем знала с самого начала их знакомства.
«Никогда» — слишком ничтожное слово, чтобы встать между нами…
Оставшись в одиночестве, Габриэль без конца повторяла про себя эти слова. Она, впрочем, не усматривала скрытых мотивов в поведении Рогана, когда он каждый вечер, обнимая ее рукой, осторожно двигался по палубе, чтобы показать какую-нибудь звезду на ночном небе или когда золотистые глаза хищника становились такими теплыми…
Вдруг чувство вины огнем прожгло Габриэль, когда, поднявшись с постели, она надела сандалии, которые носила теперь без всякого предубеждения. Дорогой отец… что он сейчас делает? Наверняка страдает и буквально умирает от страха за нее, в то время как ее собственные тревоги с каждым днем уменьшаются…
Вопросы, связанные с отцом, потоком проносились в ее голове. Она на самом деле не знает ответов… или предпочитает не задумываться об этом?
Чувство неуверенности внезапно овладело Габриэль. С тоской она вспомнила монастырь, где была защищена. И от подобных смущающих мыслей, и от страхов, где отсутствовали чувства, волнующие ее теперь. В тишине каюты она прошептала:
— О отец… где ты сейчас?
Жан Лафитт едва сдерживал улыбку, как бы демонстрируя свою холеную внешность и безукоризненную одежду — отличная льняная белая рубашка эффектно контрастировала с его иссиня-черными волосами, отлично скроенные брюки подчеркивали стройность его фигуры, начищенные до зеркального блеска сапоги сияли. Он стоял в открытых дверях своего дома на Гранде-Терре, готовый встретить приближавшегося гостя.
Никто бы не поверил, что этот нечесаный, неопрятный, измученный долгой дорогой человек, сопровождаемый двумя бандитского вида матросами, был не кто иной, как всесильный Жерар Пуантро.
Маскировка изменила его почти до неузнаваемости… и это принесло Лафитту огромное удовлетворение. Он не сомневался, что никогда еще Жерар Пуантро не носил такой грубой одежды, какой он приказал обеспечить этого человека. Никогда не приходилось Пуантро испытывать таких неудобств, какие выпали на его долю, когда он в неуклюжей лодке петлял по заболоченным рукавам. Лафитт намеренно распорядился провести его по самому неудобному маршруту, якобы в целях сохранения полной секретности.
Не было сомнений, что этот человек доведен до крайней степени ярости. Bon.
Скрыв свое торжество, Лафитт, вежливо приветствуя Пуантро, протянул ему руку, отметив про себя, что вместе с рукопожатием он не может предложить визитеру своего доверия.
— Bonjour, monsieur.
Тщательно избегая называть Пуантро по имени, он пригласил гостя войти в дом.
Утренний шум и суета на Гранде-Терре вдруг куда-то исчезли, когда Роган как вкопанный застыл в нескольких шагах от дома Лафитта. Его будто сразило молнией:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44