Как громом пораженный, Гренгуар остановился и не спешил более на помощь девушке, кричавшей и яростно вырывавшейся из рук Квазимодо.Звонарь потащил свою сопротивляющуюся жертву, сопровождаемый человеком в плаще и жалобно блеющей козой, и чудом не попал под копыта вороного коня, который выскочил в галопе из-за ближайшего угла соседней улицы.— Стойте, бездельники, отпустите эту девку! — закричал всадник привыкшим отдавать приказы голосом, который разразился как раскаты грома в темноте. Он был одет в доспехи офицера, капитана королевских стрелков.Я поблагодарил свой инстинкт, который удержал меня от того, чтобы первым поспешить на помощь цыганке. Капитан был лучшим помощником для девушки, а я, вероятно, стал бы теперь его пленником. Ведь наверняка была лишь одна причина его пребывания в этой мрачной местности: он искал предполагаемого убийцу мэтра Филиппе Аврилло.Офицер, рослый мужчина с браво закрученными по-бургундски усами, приостановил вороного и вырвал у озадаченного звонаря верную добычу. Капитан положил Эсмеральду перед собой на лошадь и плашмя ударил шпагой по голове нападавшего звонаря. Квазимодо отшатнулся назад — прямо в руки вооруженной толпы. Это были люди капитана, которые следовали за своим предводителем с обнаженными палашами. В темноте внешность Квазимодо не внушала ужас, и потому королевские стрелки ночного дозора Безопасность в ночном городе обеспечивалась совместными силами королевского и ремесленного дозора. Ночные дозоры ремесленников каждого цеха и королевской стражи дежурили по очереди на улицах (прим. автора).

бесстрашно набросились на него, пока он не оказался перед ними — уже связанный.А спутник звонаря, закутанный в плащ? Он, похоже, так же растворился в воздухе, как и Пьер Гренгуар. Париж все больше казался мне городом бесконечных волнений. Или чудес?Эсмеральда выпрямилась в седле и прильнула к сильному туловищу капитана, что последнему было далеко не неприятно.— Как вас зовут, мой храбрый рыцарь? — спросила она на нашем языке, но с чужым произношением.Тщеславный петух выпятил свою грудь, одетую в доспехи:— Капитан Феб де Шатопер — к вашим услугам, моя красавица.Эсмеральда прошептала только нежное:— Благодарю, — и со скоростью выпущенной из лука стрелы соскользнула на землю, схватила маленькую козочку и исчезла в тени. Очевидно, все задействованные в жуткой ночной пьесе испытывали одно жгучее желание — по возможности, поскорее выругаться. Я, впрочем — тоже, но мое парящее убежище не позволяло сделать это без последствий.Капитан посмотрел разочарованно ей вслед, отдал приказ еще крепче связать пойманного, и прорычал:— Пуп дьявола, я предпочел бы оставить девчонку, чем этого ублюдка!— Ничего не поделаешь, господин капитан! — пошутил один из его людей. — Кузнечик ускакал, только летучая мышь осталась у нас.— И не та, которую мы искали, — похоже, офицер разозлился еще больше. — Ну, ничего страшного, похититель женщин — так же хорош, как и убийца. Кто знает, возможно, наша поимка как-то связана с тем парнем, который от нас ушел. Прекратим поиск. Здесь, во всяком случае, убийцы нет.Я поблагодарил ошибку (которая собственно таковой не была — ведь я ни в коем случае не считал себя как убийцу), которая развернула обратно Феба де Шатопера вместе с его ротой и пленником.Когда стих цокот копыт, шаги и голоса, я обождал еще какое-то время в моем укрытии. Ночной шум разбудил бы горожан. Они могли стоять за темными окнами и подсматривать за улицей через щели в закрытых лавках. Поэтому я пережидал, и только болезненно сосущий под ложечкой голод помешал мне заснуть.Лишь спустя добрый час я выполз из моей бочки. Слишком поспешно, как оказалось позже. Бочка раскачалась на крюках, а те вырвались из стены. И еще прежде, чем я сумел проклясть Диогена за его неудачный пример, я приземлился на мостовую головой вниз вместе с разлетевшейся в щепки бочкой. У меня было ощущение, что мой череп треснул. Потом погасла святость огня Марии — и с огнем и весь Париж. Глава 5Отец Клод Фролло О, что за счастье, которое возникает при мягком прикосновении нежной женской руки! Дрожь охватывает все тело, наполняет его теплом. И то и другое рождено желанием ощущений и предвосхищением радости того, что еще предстоит. Меня клонило в сон и все перепуталось, поэтому я не мог наслаждаться этим чувством счастья, как подобает. К тому же глаза мои были закрыты, мир вокруг меня — мрачен, как облачная ночь. И все же я знал, что это была женщина, которая обтирала мне лоб и щеки влажным, дарящим приятную прохладу платком. Только женщина могла действовать с такой материнской нежностью.Узкое лицо Антуанетты всплыло предо мной в памяти. Я снова лежал в теплой кровати, которую Донатьен Фрондо ради своих дел в другом городе и с опрометчивым легкомыслием предоставил своей супруге одной. И мне. Прелестная Антуанетта склонилась надо мной, она щекотала меня своими белокурыми локонами и демонстрировала мне два острых холма своей женственности, которые вырывались из тесного декольте. Я прошептал имя возлюбленной и жадно схватил оба розовых яблочка, которые, как спелые фрукты, висели надо мной и, похоже, только того и ждали, чтобы быть сорванными.Прикосновения были сладкими и нежными недолго. Влажная тряпка грубо шлепнула по моим щекам, и Антуанетта вырвалась из моих растопыренных рук — совершенно также, как в тот злополучный вечер, когда ее супруг неожиданно ворвался в спальню и преждевременно погасил факел нашей страсти тумаками и криками.— Ваши дела явно пошли на поправку, месье! Слишком хорошо, что вы с закрытыми глазами хватаете женщин. Поищите себе хотя бы ту, которая не дала обет по уставу святого Августина!Раздраженный голос на пару с мокрой тряпкой, теперь крайне неприятно раскачивающейся, прогнал мой прекрасный сон. Я испуганно открыл глаза, и Антуанетта осталась в прошлом. Я действительно лежал в кровати, но место было мне неизвестным. Большой, залитый солнечным светом зал, в котором в два длинных ряда стояли кровати одна за другой. Большинство занимали больные, как предположил мой постепенно пробуждающийся разум. Некоторые кровати были отгорожены балдахинами и занавесами от любопытных взглядов. Там, видимо, лежали хворающие, которые нуждались в особом покое. Между ними ревностно сновали женщины в одеянии монахинь Августинского ордена. Они подметали пол, перестилали кровати и заботились о больных.Широкое лицо, склонившееся надо мной и не имеющее ничего общего с белокурым ангелом Антуанеттой, тоже было обрамлено черным монашеским покрывалом. Мясистые ноздри дрожали гневом, а надутые губы искривились в выражении упрека. Большие глаза метали на меня неодобрительные взгляды. Сильные руки, при первом взгляде от которых было трудно ожидать таких нежных прикосновений, вызвавших у меня воспоминания, держали маленькую оловянную миску с водой и влажный платок, с которым я познакомился вначале более, а потом — менее приятно.— Где я? — спросил я и повернул голову, чтобы осмотреться. Это имело два последствия. Во-первых, я увидел другие кровати с больными, как и монахинь и послушниц, которые заботились о постельном белье. Во-вторых, сильная боль пронзила мою голову. Я вернулся обратно на ложе, закрыл на короткое время глаза и издал подавленный стон.— Вы в Отеле-Дьё, месье, там, куда вас принес ваш друг. Очень легкомысленно было с вашей стороны присоединиться к толпе сброда в Новом городе, — монахиня глубоко вздохнула. — Если бы волхвы знали, что Париж в день их именин устроит праздник шутов и привлечет так много отбросов на улицы, — отбросов, каких и не сыщешь на всем белом свете! — они бы, возможно, выбрали другой срок для своего посещения у нашего Господа Христа.Когда я спокойно лежал на подушке, головная боль стихла и дала место размышлениям. Я вспомнил ужасные вчерашние события, мое бегство и укрытие в бочке, которая вдруг рухнула на землю. Но я не мог припомнить сброд, с которым я якобы связался, несмотря на все усилия воли. И еще одно было мне неясно.— Вы говорили о моем друге, достопочтенная сестра, — сказал я и снова открыл глаза. — Где теперь он?— Ушел прочь, после того как он разбудил брата Портария и обратил внимание на вас.Я почесал голову, отчаянно пытаясь отыскать утраченные воспоминания.— Было так поздно?Ответ прозвучал укоризненно:— Все молебны были давно отслужены, а до заутрени оставалось еще несколько часов.— Итак, около полуночи.— Можно и так выразиться, месье Сове.— Вам известно мое имя? — с удивлением спросил я.— Ваш друг назвал его брату Портарию. Вы не похожи на переписчика, но такое случается, когда люди попадают к оборванцам. Возможно, вы даже в том и не виноваты, если выбрали себе друзей среди нищих.— С чего вы это взяли?— Потому что попрошайка, который доставил вас сюда, представился как ваш друг.— Каким именем он представился?— Я не была при этом, я не знаю, — теперь все еще строгое лицо монахини-августинки приняло более мягкое выражение, и она продолжила:— Но я не хочу упрекать вас, это позволено только нашему Высшему Судии. Вчера весь Париж превратился в сумасшедший дом. Вы слышали, что мэтр Аврилло, al mosenier ordo sancti benedicti coelestinensis Almosenier ordo sancti benedicti coelestinensis (лат.) — представитель ордена Святого Бенедикта, целестинец (прим. перев.)

, был убит самым бесстыдным образом? Ко всему прочему — еще и во дворе Гран-Шатле, на глазах у прево! Если такое могло произойти, где же тогда христианин должен чувствовать себя в безопасности, спрашиваю я вас?Я не знал ответа, да он мне был безразличен. Совсем другие вопросы, как сильный град, стучали в моем мозгу. Следствием снова стала головная боль. И я чуть не задохнулся от неожиданного приступа страха. В этом холодном, суровом январе мне стало жарко как в солнечный июльский день, и я почувствовал капли пота на своем лбу.Я был убийцей мэтра Аврилло!Нет, конечно, это был не я, Господь мой свидетель! Я же хотел спасти целестинца. Но кто мне поверит? Как друга нищих, очевидного для других и самого догадывающегося об этом, меня подозревали и преследовали. Знали ли преследователи меня в лицо, даже мое имя? Но как это случилось, что я невредимый лежу в Отеле-Дьё, прямо под башнями собора Парижской Богоматери? Я чуть было не спросил об этом монахиню, однако соображение, что отправляю себя сам под нож, заставило меня промолчать.— Что с вами, месье, упадок сил? — монахиня приложила платок к моему лицу и велела одной из послушниц, одетых в белое, принести крепкий куриный бульон.— У меня закружилась голова при мысли, что могло произойти со мной вчера ночью, — объяснил я и ничуть не солгал при этом. — Убийство брата ордена! Убийца известен?— Нет, только человек, который убил мэтра Аврилло. — Я изобразил удивление:— Разве это не одно и тоже? Монахиня покачала массивной головой:— Смерть облата вызвала понесшая лошадь мэтра Жиля Годена, нотариуса в Шатле. Без сомнения, почтенный муж выше всяких подозрений.— Без сомнения, — пробормотал я и подумал, о мрачном всаднике на белом в яблоках коне, который всего лишь сбил с ног мирянина и напоследок обвинил меня в убийстве.— Вина в смерти мэтра Аврилло падает не на него, а на нищего из толпы, которая присоединилась к процессии фламандских послов. Мессир Годен отлично видел, как нищий толкнул бедного Аврилло ему под лошадь. Потом этот сын дьявола скрылся в темной ночи, — при упоминании злодея монахиня-августинка поспешно осенила свою грудь крестом.— И его не смогли поймать?— Нет, месье. Возможно, правы те, кто утверждает, что в День волхвов не только небо, но и ад открывается, чтобы выпустить демонов в мир и закрывается снова в полночь, — она снова перекрестилась. — Убийца остался непойманным. В погоне за ним королевские лучники схватили другого сына Сатаны.Послушница принесла суп и протянула его монахине, которая поставила миску с водой и положила платок на качающуюся скамеечку, чтобы покормить меня с грубой деревянной ложки. Приятное тепло растеклось по моему желудку, давно лишенному еды. И мой рот наслаждался вкусом птичьего мяса, свиного сала, гороха и молока, сдобренным яйцом, инжиром и шафраном.Лишь когда последняя ложка вкусного супа была проглочена, я спросил:— Кто этот сын Сатаны, которого схватили лучники?— Дьявол из собора Парижской Богоматери, горбун! — прошептала она с широко раскрытыми глазами и снова, как я едва мог видеть, осенила себя крестом.— Квазимодо, — пробормотал я и вспомнил странный ночной эпизод, в котором перемешались прекрасная цыганка, поэт Гренгуар, Квазимодо и его закутанный в плащ спутник.— Вы его уже знаете, хотя недавно в Париже?Я прикинулся дураком, однако чуть не выдал себя. Пришлось поспешно ответить:— Я был во Дворце правосудия, когда звонаря выбрали Папой шутов.— Позор! Бесстыдство! — заругалась монахиня. — Такое злое создание выбрать Папой — пусть даже шутов, — это насмешка над нашим святым Папой в Риме. Этот Квазимодо одержим злыми духами. Он доказал это, когда вчера вечером попытался украсть девушку. Мне не хочется даже думать о том, для какого жестокого, бесстыдного ритуала ему была нужна жертва, — ее изборожденный морщинами лоб и глаза, заблестевшие и отведенные в сторону, выдали, что монахиня как раз основательно размышляла над этим.— Собственно откуда вы знаете, достопочтенная сестра, что этот Квазимодо — сын дьявола?— Ну, сами посмотрите на него! — ответила она тоном глубокого убеждения. — Его дикость и его сверхчеловеческая сила свидетельствуют об этом. Вам надо было видеть, как Квазимодо карабкался по фасаду Собора, словно церковь была деревом, а он — обезьяной на ветках. Он играет большими колоколами, словно они котята. И его уже видели во многих местах Собора в одно и то же время!— Да, это действительно доказательство, — сказал я робко, вопреки рассудку. Прошлым вечером я убедился, как легко ложные обвинения могут превратиться в кажущуюся истину. — Если этот Квазимодо такой чертовский парень, почему его тогда терпят в соборе Парижской Богоматери?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72